удивительного, если тут даже думать по-коровьи начинаешь!.. Жуй, жуй, Иван, покуда есть что. Как видно, они решили заморить нас голодом. Ведь скоро и зелень кончится: смотри, все вышли пастись…
Гарник молча слушал Оника. Он тоже разыскивал съедобные травы, очищал стебли и отправлял в рот. До этого он знал названия только самых обычных трав, употреблявшихся в каждом доме, — тархуна, кресс-салата, укропа. Этими травами мать обычно приправляла мясные блюда — бозбаш, долму, кюфту [3]. Мать никогда не садилась за стол без Ваана. «Ваана нет, у Меня кусок застревает в горле», — говорила она. И у Гарника от этих воспоминаний перехватило горло. Грустно смотрел он на собранный пучок травы, роняя невольные слезинки.
Голод сделал людей неразговорчивыми. Только Оник продолжал излагать свои мысли вслух:
— Я не люблю, Иван, козлиного мяса, но сейчас с удовольствием съел бы кусочек. Хорошо еще, что привезли не человеческий труп. От этих скотов всего можно ждать — ни совести у них нет, ни сердца. А насчет травы… гм… ведь корова ест одну траву, а дает молоко. В молоке же, как ты знаешь, есть масло. Значит, травы очень питательны.
Когда Великанов разглядывал свой кусок конины, переворачивая его с боку на бок, над ним неожиданно послышался голос:
— Что, не нравится?
Это был Бакенбард.
Увидев его, Оник задрожал от ярости, а Гарник, лежавший на земле, поднялся, глядя на Бакенбарда с тем омерзением, с каким до этого смотрел на конское мясо.
— А тебе нравится? — ответил вопросом Великанов на вопрос Бакенбарда. В глазах его стояла злая усмешка.
— И мне не нравится… В жизни не ел конины и не буду есть. Я только хочу сказать, — до чего нас довел Сталин. Орали, орали: «Сталин наше счастье! Наша жизнь!..» Вот тебе счастье и жизнь. Подыхай теперь с голоду!..
Гарник побледнел. Кулаки его сжимались. Оник почувствовал, что не вмешайся он, вот-вот вспыхнет драка.
Делая вид, что он не обратил внимания на слова Бакенбарда, толкнул Гарника:
— Пойдем-ка пастись!.. Насколько мне известно, во всех странах мира пленных кормят, а в этом лагере, будь он проклят, — всю траву скоро люди сожрут… Ты траву любишь?
Ехидный вопрос был обращен к Бакенбарду. Тот передернул плечами:
— Я ведь не скотина!.. Но не сегодня, так завтра еду давать будут. Надо понимать, лагерь новый, только что привезли оборудование кухни.
— Тебе кто это сказал? — спросил Великанов вставая.
— Они, немцы…
— А! Понятно!
Оник еле удержал руку Великанова.
— Пошли, пошли! — потащил он его прочь.
Бакенбард поплелся дальше.
— Я его убью! — через некоторое время решительно сказал Гарник.
— И следует уничтожить эту собаку, — поддержал Великанов.
— Верно! — согласился Оник. — Только надо сделать это тихо, без шума. Я было испугался… опять чуть драка не вышла. Неужели вы не понимаете: он — немецкий шпион. Это он выдал комиссара и Размика.
— Как видно, и ту пятерку расстрелянных выдал он, — сказал Великанов.
— Поэтому, — сделал вывод Оник, — ни в коем случае нельзя горячиться. Такие дела быстро не делаются. Тут надо все хорошо обмозговать. Сегодня я наведу справки, где он спит. А потом и решим.
Они спали под открытым небом, плотно прижавшись друг к другу.
Иван на этот раз лег посредине, Оник и Гарник по бокам. Но никто не мог долго сомкнуть глаз.
Небо было ясное, звездное, воздух прохладен.
За ночь Великанов несколько раз бегал в кювет.
— Что с тобой? — спросил проснувшийся Оник.
Великанов недовольно буркнул:
— От твоих трав рези в животе…
— Ну, нет, — даже обиделся Оник, — от них живот не будет болеть. Признайся, — спросил он, помолчав, — мяса попробовал?
Великанов ответил не сразу.
— Немножко, — виновато признался он.
Оник встревожился:
— Хорошо бы тебе «в ригу съездить», Иван!
— Со мной и с пьяным этого никогда не бывало.
— Пойдем, научу…
Они ушли в кювет и когда вернулись, при тусклом свете луны на щеках Великанова сверкали от напряжения слезинки.
— Ну как, Ваня? — усмехнулся Гарник.
— Как будто полегче. Всю душу вывернуло…
— Ложись, усни! — заботливо подвинулся Гарник. Ему вдруг захотелось сделать что-то хорошее этому русскому парню, который так заботился о нем в пути.
— Положи голову на мою руку, — предложил он, — так будет удобнее.
И, не дожидаясь ответа, он сам сунул руку под голову Великанова.
— Ничего, ничего, спи!
Долго они не могли уснуть.
Со всех сторон доносились стоны и проклятья. Пленные, съежившись от холода, группами лежали на земле: некоторые словно призраки всю ночь бродили по лагерю.
Часовые изредка постреливали — должно быть, от скуки.
Друзья уже начали засыпать. Их разбудил какой-то человек. Вытянув вперед руки, он шел прямо на лежащих.
— Дай-ка новую рубаху, мать! — громко проговорил он. И наступил на руку Оника.
— Ты что, ослеп, приятель?.. Не видишь, люди лежат?
Человек упал. Не поднимаясь, он стонал и бормотал что-то несвязное.
— Он в бреду, ребята, — сказал Оник.
— Послушай, братец, что с тобой? Кто ты? — потряс он упавшего за плечо.
Пленный молчал.
Он взял его руку и проверил пульс:
— О, да он весь горит! Температура наверное под сорок. Вероятно, у него тиф. Мне говорили, что тут есть тифозники… Надо его положить в сторонку, — он может и нас заразить.
Оттащив больного на несколько шагов, Оник постоял около него и, возвратившись, сказал:
— Долго не протянет, бедняга! Помочь тут нечем. Тифознику нужен специальный уход, лекарства, усиленное питание…
— Пи-та-ни-е? — переспросил Великанов. — Какое?
— Кажется, молоко надо. Еще слышал, лимоны дают…
— Лимоны — их в ваших краях много, говорят?..
Незаметно для себя голодные друзья снова перешли на разговор об еде, о тех лакомых вещах, которыми так богата далекая родина.
— Я вот до сих пор не видел, как растет виноград, — вздохнул Великанов.
— А орехи, сливы, гранаты или инжир видел когда-нибудь?
Великанов не только не видел: он даже понятия не имел, что такое инжир.
— Инжир ни на что другое на похож, — вдохновенно начал объяснять Оник. — Описать его невозможно. Он очень нежен и ароматен, даже жевать не надо, сам тает во рту. Вот и тута вроде него.
— Что за тута?
— Да ты, Иван, о самых вкусных вещах на земле ничего не знаешь! Интересно, что же растет на вашем севере?
Великанов начал вспоминать ягоды, растущие в Мурманской области. Перечислил бруснику, морошку, клюкву… Но этого оказалось до обидного мало и, чтобы как-то поддержать славу родного края, Иван тут же перевел речь на рыбу: треска, семга, палтус… Все эти названия звучали для Оника и Гарника так же, как для Великанова названия южных фруктов.
— …Придем, бывало,
