Сеньорита - Берег Игорь

Ладно, тогда уляжемся поудобнее и будем повторять уроки испанского.

Память у Дениса была неплохая. Все слова и выражения, что ему давала Ольга, он запоминал минимум со второго раза. Оставалась проблема произношения. Но тут уже нужен был так называемый «носитель языка», то есть коренной испанец. Ну, или сама Ольга, которая жила в стране уже довольно давно.

Но ни того, ни другого у него не имелось. Вот и приходилось как попугаю повторять то, что успел запомнить. Надо будет ночью, когда девушка придет навестить его, потребовать, чтобы давала как можно больше словарного запаса. Жалко ее, конечно, девушки ночью должны спать и видеть красивые сны. Но тут уже никуда не денешься. Язык просто необходим. Ведь еще придется к своим добираться.

Как там парни, интересно? «Ишачок» его на аэродром не вернулся. Неужели считают погибшим? А что им еще думать? Верить в чудо, что, дескать, выбросился с парашютом, подобрали добросердечные люди и помогли к своим добраться? Так не верит никто из них (он, кстати, тоже), что подобные чудеса случаются.

Но ведь с ним уже половинка такого чуда произошла. И спасся из подбитого самолета, и девица-красавица вовремя на месте оказалась, и укрыли, и накормили, и выхаживают теперь. Осталась второй половинке сбыться — вернуться к своим. Тогда точно в чудеса поверить придется…

Ему, комсомольцу, красному военлету? Ты мечтай, но меру-то знать надо! Он даже рассердился на себя. Захотелось с кем-нибудь поспорить, доказать свою правоту.

Но вот только с кем? Никто здесь до ночи не появится. Ольга поесть принесет, горшок ночной. Но ведь с ней и не поспоришь! Это тебе, брат, не комсомольское собрание, где можно себя кулаком в грудь стучать и до хрипоты дискутировать. Попробуй — живо фалангисты прибегут, и весь диспут очень быстро закончится.

Он-то ладно, может быть, и сумеет прорваться, из пистолета стрелять еще не разучился. А что с Ольгой и ее отцом-графом будет?

Он осознал, наконец, что теперь ответственность лежит на нем не только за себя, но и за этих милых мирных людей, которые (чего скрывать) рискуют из-за него не только своим безмятежным существованием, но и жизнями.

Так что, сиди комсомолец и военлет Денис Вершинин в темной комнатке за зеркалом, и сопи в две дырочки. Нечего тут свою отвагу демонстрировать. Ты хотя бы поправься сначала, ходить научись заново.

Он встал с постели, попробовал присесть и… закусив губу, чтобы не застонать от боли, повалился на одеяло. Лоб мгновенно вспотел.

И куда он в таком состоянии собрался? На какое комсомольское собрание? Лежи и не рыпайся! Слова испанские повторяй.

Он повторял и повторял до тех пор, пока неожиданно не заснул. Правда, перед этим принял микстуру, прописанную доктором. Она, наверное, и сморила.

Проснулся он от прикосновения чужой ладони к щеке. Рука дернулась к пистолету, под подушку.

— Тс-с, тихо! — прошептал в темноте девичий голос, а тонкие пальцы легли на его губы. Ольга! Так тихо подкралась. Или дверь-зеркало настолько бесшумно открывается? — Все пока спокойно, — сказала девушка, присаживаясь на край постели. — Фалангистов сменили на одного нового. Теперь, похоже, у нас постоянный пост здесь будет.

— Какого черта им надо? — возмутился Денис. — Обыскали, никого не нашли. Ну и валили бы по своим фашистским делам!

— Не все так просто, мне кажется. Подозревают они что-то.

В голосе девушки слышалась серьезная озабоченность.

— Видеть, как я тебя привезла, никто вроде бы не мог. Прислуги у нас немного, всего три человека: кухарка, конюх и горничная. Но они о тебе точно не знают.

Тем более что горничная — приходящая. Раз в три дня появляется, уборку делает и прочие мелочи по дому. Конюх так при конюшне и живет. Там флигель небольшой. У него с кухаркой отдельные комнаты. А близких соседей нет. Тут не принято по чужой земле ходить без разрешения хозяина. Так что они исключаются.

— А доктор? — вспомнил Денис.

— Юрий Владимирович? — рассмеялась Ольга. — Ну что ты! Он милейший человек! Весь какой-то чеховский.

— Какой? — не понял Денис.

— Ну, у писателя Чехова в его рассказах такие встречаются. Провинциальный, в пенсне, с зонтиком в любую погоду. И обращается так: «Ну-с, батенька, давайте посчитаем ваш пульс!»

Смех у нее был тихий, но такой волнующий! Денису хотелось слушать и слушать его.

— Так что ты не беспокойся насчет него. Тем более, он думает, что ты сын того полковника, Вершинина. Ладно, хватит об этом! Я тебе поесть принесла. И все прочее.

Под «прочим», надо полагать, подразумевался ночной горшок. Денис почувствовал, что краснеет. Хорошо, что в комнатке было темно и девушка этого не увидела.

— И вот еще что! Я тут полдня просидела, составляя тебе словарик русско-испанский и к нему разговорник с самыми простыми фразами, чтобы словарный запас не лежал мертвым грузом. Сейчас темно, я свечку захватила, надеюсь, что разберешь мои каракули.

— А как же часовые? — заволновался Денис. — Они ведь могут свет увидеть!

— Не волнуйся, здесь очень хитрые зеркала. Изнутри все видно, но свет наружу не проникает. Я тут иногда пряталась, когда играла. Ну и проверила.

— Интересно, зачем прежним хозяевам вашей финки такой тайник понадобился?

— Ни малейшего представления. Я даже не знаю, кто они были. Поместье покупал наш доверенный.

— Это еще кто такой?

— Ну, адвокат, который подобными сделками занимается. Принес на выбор несколько предложений с фотографиями. Мы могли бы еще подумать, но тогда все так быстро закрутилось, что нам и времени не оставалось, чтобы выбирать и самим ехать смотреть. Нужно срочно было удирать из Франции.

— А почему так срочно?

Ольга вздохнула, потом нехотя сказала:

— Это долгая история. И тяжелая. Как-нибудь потом расскажу. Да ты ешь, ешь!

Она установила толстую свечу в какой-то хитрой вазочке, чиркнула спичкой. В каморке вдруг стало уютно. Денис развернул узелок, в котором Ольга принесла еду. Кусок пирога с мясом, фрукты, кружка. Денис осторожно понюхал содержимое. Девушка рассмеялась.

— Да молоко это, обычное молоко! Вина я не взяла, мало ли как оно на тебя подействует. А здешние крестьяне его вместо воды употребляют. Берут с собой в поле бурдюк, с одного уголка завязанный веревочкой, и когда очень жарко, поднимают его на вытянутых руках над головой и пускают тонкой струйкой себе прямо в горло.

Денис недоверчиво посмотрел на нее.

— И зачем так изгиляться?

— Ну, вино пока летит в рот, немного охлаждается, так приятнее пить.

Пилот покрутил головой. Надо же, до чего додумались! Но потом вспомнил, что в деревнях в крынку с молоком иногда ужа запускают, чтобы холодным оставалось подольше, и промолчал.

Откусывая пирог, оказавшийся очень вкусным, и запивая его из кружки, он думал о том, сколько ему еще сидеть здесь, в этом застенке? Ольга словно прочла его мысли.

— Ты сильно не расстраивайся. Доктор точно обещал, что скоро у тебя все пройдет и ты снова сможешь ходить и даже бегать.

— А летать?

— Ну… и летать, наверное, тоже.

— Мне бы только к своим выбраться! Ты не знаешь, что на фронтах делается?

Девушка отрицательно покачала головой.

— По радио только франкистское вранье, как они отважно наступают, в газетах то же самое. А Мадрид здесь почему-то не ловится.

— Это плохо, — сказал Денис, приканчивая пирог и молоко. — Скорее бы на ноги встать. И — к своим! Меня небось уже погибшим считают.

Ольга, подумав немного, сказала:

— Пролетало тут несколько самолетов, но я не успела разглядеть, что у них за знаки на крыльях.

— Это меня разыскивают. Точно тебе говорю…

И сник.

— Что они увидеть могли? Обломки сгоревшего самолета? Парашют мы ведь забрали. Кстати, спрячь его получше, а то фашисты могут найти!

— Не беспокойся! — рассмеялась Ольга. — Там, где я его положила, никто не отыщет. Ладно, мне уже пора. А ты, пока не встаешь, учи испанский. Поверь мне, очень пригодится!