Ознакомительная версия.
— Кентри[43], вы молодые, дай Бог Вам здоровья, и я желаю и верю — вы выживете… Только не забудьте про меня: я, Шамсадов Малхаз, из селения Гухой, Итум-Калинского района. Пусть возле могилок деда и бабушки и мне чурт[44] поставят.
И хоть просил он на пьяную голову, и потому просил искренне, да все равно, чуточку, во что-то верил, на что-то надеялся, и потому о сокровенном, о тайне тубуса не обмолвился, только перед последним вздохом он решил эту тайну раскрыть.
А хмель благодатным теплом прошелся по телу, впервые за много дней ослабил боль, навел истому, и Малхаз, блаженно потянувшись, сладостно заснул… И предстала перед ним печально-строгая Ана:
— Ты забыл? Ты мало учился! Надо думать об общем, это во главе угла… Вначале меня захорони, мне чурт поставь, и тогда о тебе не забудут…
Он вскочил. Колеса, в такт его сердца, бешено стучат, вагон трясет. Задыхаясь от жажды, Шамсадов тяжело, часто дышит, и каким бы густым клубом пар не выходил из его рта, а он моментально растворялся в воздухе… и от вида толстых решеток растворился пробудившийся было дух… Он всего лишь «двадцать первый», и более — ничто.
* * *
Неистовый рев прибоя, как яростный звуковой фон страшного сновидения, пробудил ее. Вся в холодном поту, Ана, часто моргая, долго озиралась во мраке, не понимая, где находится. Наконец вспомнила пряный запах жилища Радамиста и Артемиды, потом, в такт прибою, услышала разнобойное мерное сопенье: под ее нарами, постелив одеяла на глиняный пол, лежала троица юных сестер.
«Судьба послала мне вас вместо моих сестер», первая оживляющая искра, однако кошмарный сон все еще довлеет над ее сознанием, и сквозь шум волн она будто отчетливо слышит, как стонут ее сестра Аза и брат Базурко, зовя ее на помощь.
Чуть освоившись в темноте, боясь наступить на девочек, Ана направилась к выходу. С севера, напоминая о надвигающейся зиме, дул жесткий порывистый ветер, который мгновенно судорожно прилепил намокшую от пота тунику амазонки к ее ноющему от усталости разбитому телу. Еле ступая по острым камешкам, босая, с развевающимися прядями вьющихся волос, она, как привидение, медленно, но упрямо вошла прямо в море, так что холодная волна ее толкала чуть не в пояс, а уползая ядовито лизала икры, пытаясь унести с собой.
«Я победила! почему-то грустно вымолвила Ана. — Ну и что? Что от этого изменилось?.. Ничего…»
Так больше ни о чем не думая, только неморгающим упертым взглядом наблюдая, как в дали, в мутной толще бесконечного мрака с глубины вскипают белые гребни волн, она от тех же холодных волн чуточку откидывалась к берегу, да с этой же волной приятно ощущала, как лижет холодная вода уже не только икры, а все выше и выше, и она, поддаваясь этой неожиданно манящей ласке, по ступне, на цыпочках медленно и верно покорялась стихии, мечтая в ней найти родину, родных и покой…
— Ана! Ана! — грубо рванул ее за руку Радамист.
Ана ни слова не произнесла. Так же безропотно покорилась силе мужчины, и словно не обратила внимание на плачущих у дома Артемиду и разбуженных дочерей.
Только вновь уложенная на жесткие нары, она, тягостно выдыхая, застонав от болей мышц и души, лежа ничком и чувствуя, как о ней заботится, обсушивая и укрывая, не одна пара нежных рук, уткнувшись в пахнущую бараньей шерстью грубую подушку, прикрывая рот, истошно зарыдала — она сильнейшая, правда, среди рабов, она, желанная забава, и уже не одни руки жирных господ бесцеремонно шарили по ее телу, и только прорвавшийся Радамист помог ей соскочить с трибуны, где толпились влиятельнейшие сановники империи. В густых сумерках они растворились в ликующей толпе, а с наступлением ночи, как воры, покинули праздничный Константинополь — вот итог победы…
Спящего будить грех. А будить Ану после таких событий — совсем невозможно. Да бывают обстоятельства поважнее, и если ранее люди Зембрия Мниха только под покровом ночи, украдкой пробирались в бедняцкий пригород Константинополя к дому Радамиста, то сегодня прибыла целая кавалькада в сопровождении императорских гвардейцев, и во главе их — сам Зембрия Мних.
— Ана… Ана, проснись, слегка теребила плечо девушки Артемида, и увидев, как раскрылись большие зеленовато-лиловые глаза, — этот приехал… Твой доктор.
— Зембрия Мних? — шепотом спросила Ана, резко села на нарах, тень пробежала по ее лицу, наверное, впервые меж утонченными золотисто-пышными бровями образовалась маленькая ложбинка, и она, угрюмо склонив к груди голову, пыталась задуматься, и было о чем, да не смогла — рой всяких мыслей хаосом метался в ее сознании, и самая страшная: теперь она должна дать ответ на предложение Мниха, и она не знает, что сказать. Просто физически дряблая физиономия уже немолодого Мниха вызывает у нее чувство если не отвращения, то явного отторжения; и прочих — прочих фактов — не счесть, однако иной опоры у нее нет, безнаказанно облапают ее хозяева этой империи.
— У-у-х! — чуть ли не со свистом горестно выдохнула Ана.
В это время в комнатенку вошел подавленный Радамист.
— Ана, — угрюмо сказал он, — зная твой характер и воспитание, скажу — тебя ожидает новое испытание… Эти люди гораздо сильнее олимпийцев, в их руках власть, вся громадная империя. Они хитры и коварны, порочны и алчны. Для жизни среди них нужнее сноровка ума. А чтобы среди них выжить, иной раз придется поступиться принципами — тогда используй их же приемы: ведь жизнь — борьба! А ты ступила на скользкий путь, путь зачастую обманчивой славы… И последнее, возьми себя в руки, улыбнись, настройся, как перед олимпиадой. Ведь ты дочь амазонки, победитель! Не забывай, ты — великая Ана Аланская-Аргунская! И пусть все это знают и чтут. Бог тебе в помощь!
— Аминь! — хором прошептали Артемида и ее дочки.
— А теперь иди, выпроваживал ее Радамист. — Этот люд в таких местах ждать не любит.
С понурым видом Ана тихо вышла из уже ставшего родным дома. Все так же напористо дул северный ветер, еще свирепее дыбилось и рычало темно-фиолетовое исчезающее в дымке море, и совсем низко, чуть ли не прижавшись к земле, ползли тяжелые, мрачные тучи. Пахло морем, рыбой, сладко-переспевшим виноградом и конским потом. В окружении своей свиты и гвардейцев императора прямо перед Аной стоял широко улыбающийся Мних, и если бы он первым делом потребовал дать ему ответ на его предложение, она уже решила вынужденно сказать: «Да». Однако Зембрия Мних, широко раскинув руки, воскликнул, будто обиженно, своим слащаво-тонким голоском:
— Ана, дорогая! Как ты накануне улизнула? Ведь торжества были в честь тебя! — он быстро приблизился, холодными руками трогательно обхватил ее плечи, привлек к себе. — Ты молодчина! Я и не представлял! Ты всех сразила, покорила! Тебя ждут во дворце! А император, — тут он перешел на шепот, и его фальцет совсем зашипел, — настоящий император, просто очарован, влюблен!
— А что, есть и ненастоящий император? — слегка отпрянув, недобро ухмыльнулась Ана.
В данный момент ее не интересовали настоящие и ложные императоры Византии, ей стало странно, почему этот влиятельный человек, до сих пор с дрожью в руках гладящий ее плечи, с подобострастным трепетом заглядывающий в ее глаза, не пытается ею овладеть, а говорит об императоре?
Зембрия Мних словно прочитал мысли девушки, прикусывая нижнюю толстую губу, страдальчески отвел взгляд, и после долгой паузы, видимо переборов себя, вновь, с тем же отработанным дворцовым заискиванием:
— Ана, не смей в таком тоне говорить о царствующей особе, тем более, что он македонской династии.
— Для меня все люди — равны.
— Чушь! — стал серьезнее Мних. — Равенства нет и не будет. У каждого своя ноша… А тебе выпал шанс, используй его во благо свое и своего окружения.
— Значит — для Вашего блага? — заметный сарказм в ее словах.
Зембрия Мних, будто ошпаренный, поигрывая пальцами, отвел руки, сделал шаг назад, путаясь в роскошном плаще, выпятил объемное брюшко, в задумчивости уперся взглядом в прибрежный ракушечник и, поправляя на ветру редкие, уже седеющие волосинки на лоснящейся плеши, холодно выдавил:
— Пусть это так… Однако помимо меня и до меня вспомни о пропавших в рабстве сестре и брате, о тех земляках, которых ты мечтала выкупить…
— Всех выкуплю! — перебивая, с вызовом крикнула Ана.
— Ой-ой! — теперь искоса глядел Мних. — Опомнись! Ты ведь не знаешь, где ты и кто ты? Это не марафон бежать, где противник явно перед тобой… Подумай об элементарном — где и как ты будешь перевозить и хранить выигранные деньги? А? Что, может, этот несчастный Радамист тебя будет охранять?
— Я возьму с собой Астарха.
— Кого? — ухмыльнулся Мних. — Этот тот раб, что провонял ослятиной и лежит в моей больнице?
— Не смейте так говорить! — сжались кулаки Аны, от гнева она даже топнула босой ногой.
— Говорю, как есть! — напирал Мних. — И советую тебе — не забывайся. — Он вплотную приблизился, но на сей раз не трогал, лишь мельком глянув на ее гладкое, пунцово-сияющее лицо, обрамленное золотистыми волосами; тяжело отвел взгляд, и уже помягче и тише. — Ана, или ты делаешь то, что я велю, — он осекся, кашлянул, — точнее прошу… или… Ты не знаешь нравов Византии. А впрочем, среди богатых людей правда везде одна, в вашей Хазарии они были не лучше… Делай выбор, я жду. — Мних отошел в сторону, тоскливо глянул в туманность бушующего залива.
Ознакомительная версия.
