Через два часа после начала артиллерийской атаки армия Бугрина, наступающая с юга, в трех местах прорвала оборонительный пояс старого Берлина, и ее дивизии шаг за шагом стали продвигаться к Тиргартену.
Оперативный дежурный штаба армии, отметив на карте передвижение войск, сказал стоявшему возле него Вербе:
— Полк Корюкова успешно продвигался вперед, но командующий приказал остановить его в Шенеберге: на смену полка выдвигается дивизия.
Верба вдруг ощутил, что у него задергалась щека. Нервный тик. Отчего бы это? Вышел из помещения штаба, поднял голову и долго смотрел на зеленеющее небо. Щека все дергалась. Чтобы унять ее, Верба стиснул челюсти. Но это не помогло.
Солдат, стоящий с винтовкой у входа в штаб армии, повернулся к Вербе, проговорил:
— Слышите, товарищ подполковник, как наши Гитлеру дают?.. Четвертый час лупят без передышки.
Верба силился улыбнуться, но вместо улыбки получилась гримаса, такая жалкая, что солдат страдальчески отвернулся.
По этому движению солдата Верба понял, какое тяжелое впечатление производит его лицо. Набрав из колонки полную каску холодной воды, он принялся за врачевание: уткнулся лицом в каску и не дышал, сколько достало силы. «Надо бы окунуться с головой в холодную воду, все мигом пройдет», — подумал он. Но поблизости не было водоема, а далеко отлучаться нельзя — вдруг приедут командующий и член Военного совета.
Не позже как сегодня Верба должен добиться разбора своего дела на Военном совете и вернуться в полк.
Еще вчера, оставив жену и дочь в изоляторе медсанбата, он хотел пробиться к осажденным отрядам, а там будь что будет. Отстранят от должности, разжалуют — неважно, лишь бы находиться там, где полк решает боевую задачу. Но в медсанбате его задержал комендант и чуть ли не под конвоем привел в штаб дивизии. И случилось нечто, что подействовало на него убийственно: давно знакомый ему товарищ, назначенный по распоряжению Скосарева следователем «по делу Вербы», прикинулся посторонним человеком; он потребовал от Вербы письменного объяснения: почему подполковник Верба, заместитель командира по политчасти, отстал от полка и отсиживался в штабном подвале в самый ответственный момент боевых действий.
Верба письменно изложил все, как было, умолчав лишь о том, что Корюков на этот раз скрыл от него свое решение о ночной атаке. Верба решил: «Писать об этом — значит искать оправдания за счет командира полка, который поступил так из доброго отношения к своему заместителю. Нет уж, уважаемый «следователь», оправдывать себя таким путем не буду».
Бегло прочитав объяснение, следователь подсунул ему новый лист бумаги и потребовал в той же письменной форме ответить на вопрос: «Почему подполковник Верба рекомендовал командиру полка взять в адъютанты прибывшего в полк лейтенанта Василия Корюкова?»
— Из каких соображений я должен отвечать на этот вопрос? — спросил Верба.
— К вашему сведению, — подчеркнул следователь, — лейтенант Корюков — предатель Родины.
«Вон чем пахнет», — подумал Верба и написал все, как было.
— Признаете ли вы себя виновным в трусости?
Верба задохнулся от негодования. Он не нашел в себе сил отвечать на такой оскорбительный вопрос и приписал в конце показания:
«Трусов презираю, как предателей, а если меня считают трусом, то прошу на том закончить разговор. Больше ни на какие вопросы отвечать не буду».
Ночью следователь представил эти материалы командиру дивизии. Тот приказал запечатать их в пакет и с нарочным отправить в штаб армии, генералу Скосареву.
— Прошу оставить меня в полку до конца сражения за Берлин, — обратился Верба к командиру дивизии.
— Приказ старшего начальника отменить не могу, отправляйтесь в штаб армии и объяснитесь там с кем положено, — ответил командир дивизии, отводя глаза. — Ваш вопрос будет разбираться на Военном совете. Полк истекает кровью…
Последняя фраза была произнесена с такой значительностью, что Верба поверил — полк гибнет. Его раздирали сомнения: как поступить? Он стал убеждать себя согласиться с предъявленными ему обвинениями, чтобы не обвиняли других. Ведь если он будет оправдываться, то этим набросит тень на честь и совесть погибших в бою товарищей.
А сейчас стало известно, что полк успешно наступает. Значит, штурмовые отряды не потеряли боеспособности… Сознание Вербы прояснилось. Все встало на свое место.
Выплеснув на голову еще две каски холодной воды, Верба отошел от колонки, причесал волосы и направился к дому, занятому под Военный совет армии.
Тут его встретил осунувшийся и поблекший Скосарев. Пакет с показаниями Вербы он получил ночью и тотчас же решил обсудить дело на Военном совете, но Бугрин и член Военного совета отказались его слушать. Они предложили ему самому подать рапорт об освобождении от занимаемой должности.
Скосарев понял, что дело его плохо. Надо было думать о реабилитации перед органами более солидными, чем Военный совет армии и фронта. Личные письменные показания Вербы могли пригодиться. Эти показания — убедительный документ, показывающий, на кого опирается тот же Бугрин и кого он поощряет. Вскоре должны поступить материалы о штрафной роте, и тогда откроется со всей ясностью, в каких условиях приходилось Скосареву бороться за высокую дисциплину в войсках.
— А, вы уже здесь? — протянул он, встретив Вербу.
— Да, товарищ генерал, я здесь.
— Пока вам нечего тут делать. Идите в резерв и ждите вызова. Почему кривите рот?..
— Извините, это от меня не зависит…
За спиной Скосарева остановилась резко заторможенная машина. Из нее, почти на ходу, выскочил Бугрин.
— А, и Верба здесь!
— Прибыл на Военный совет.
— Зачем?.. Ах, да, да, да… Ну, вот что… Вижу, тебе нездоровится. Адъютант, в госпиталь его. Я сейчас позвоню туда. Садись, садись в мою машину. Полк ваш отвожу на отдых. Молодцы!.. Что стоишь? Марш, марш в госпиталь. Кому сказано?.. Поправишься, тогда разберемся…
Скосарев попытался остановить Бугрина:
— Лейтенант Корюков прикинулся больным и сбежал…
— Знаю. И что из этого следует?
— Затягивать разбор дела Вербы, мне кажется, не имеет смысла.
— «Кажется»… — Бугрин крикнул Вербе: — В госпиталь! — И, повернувшись к Скосареву, что-то сказал о Василии Корюкове, но Верба не разобрал его слов: шофер включил скорость…
Глава четвертая
НА ПАУЛЮСШТРАССЕ
1
Штаб полка Корюкова готовился к перемещению в Шенеберг, на Паулюсштрассе, где остановились на отдых штурмовые отряды. Надя и Варя сговорились отправиться туда раньше штаба. Но как это осуществить? Без проводника, знающего план Берлина, не скоро найдешь улицу Паулюса.
Девушки вошли в комнату начальника штаба. У него сидел бледный полковник с тросточкой.
— Я хочу пешочком пройтись к Корюкову, — говорил он начальнику штаба. — Пройдусь, посмотрю…
— Да ведь это полковник Вагин! — наконец узнала его Надя. Сердце ее сжалось. После ранения на Одере полковник, цветущий командир дивизии, превратился в тощего морщинистого старика. А ему не было еще и сорока лет. Седина с висков переметнулась на брови, щеки провалились, плечи стали острыми. Видно, много пришлось ему пережить в поединке со смертью.
Пошептавшись с Варей, Надя обратилась к Вагину:
— Возьмите нас с собой, товарищ полковник. — Она назвала ему Варю.
— Здравствуй, Надя. Леонид Иванович меня звать, — сказал Вагин, здороваясь с девушками за руку.
— Это командир нашей дивизии, — сказала Надя подруге.
— Вернее сказать, бывший, — шутя поправил ее Вагин, — но вот вырвался на отдых, и потянуло посмотреть на вас.
— Спасибо, что не забыли.
— Хотел забыть, да не получилось. Так, значит, со мной хотите прогуляться?
— Хотим, — в один голос ответили Надя и Варя.
— Только хожу-то я теперь медленно, а вам, вижу, не терпится поскорей, — предупредил их Вагин.
Они вышли из подвала.
На лестнице их встретил капитан Лисицын.
— Задержали меня в штабе дивизии, товарищ полковник, — положил он Вагину извиняющимся тоном. — Следователь по делу Вербы требовал дать показания, будто он трус и умышленно отстал от полка.
— И что ты ему ответил? — быстро спросил Вагин.
— Хотел отмахнуться — такая чушь несусветная. Но потом раздумал и написал — клевета. Так что, извините, немножко опоздал.
— Ничего, я уже нашел себе попутчиц, — сказал Вагин, показывая на девушек. — Передвигайся теперь вместе со штабом. А насчет Вербы не горячись, разведчику не положено.
Подбежал санитар и сказал Наде, что в медпункт принесли двух писарей штаба, подорвавшихся на минах. Всем существом своим Надя рвалась к Максиму, но ей надо было идти в медпункт.
