— Поехали, Фредерик. Побыстрее!
— Руки вверх, сволочь. Хенде хох!
Риц рванулся, но его уже схватили.
— Мы старые знакомые, капитан, — приговаривал Бреус, обезоруживая Рица. — Я и есть тот самый Вильгельм Телль. Ты искал меня дюже, вот я и нашелся...
Солнце то скрывается за облаками, то снова пробивается в густую просинь, и тогда на земле, обильно политой кровью, становится ласковее и теплее. Торопятся облака на запад, словно счастливые вестники.
Город радуется свободе. Все вокруг шумит и движется, словно на ярмарке. Женщины и девчата обнимают танкистов, усталых пехотинцев в истрепанных шинелях. Стихийный митинг возник на площади, и речи военных с невиданными здесь погонами и звездами на них чередуются с речами освобожденных. Трибуна для ораторов — въехавший на площадь танк, площадь запружена людьми.
Передовые части Красной Армии ворвались в город в самый критический момент, когда уже дрогнули отряды восставших, когда дотла сгорели десятки домов на окраине, а пули карателей уложили не одного из славных участников павлопольского сопротивления. Их имена, может, померкнут со временем, но подвиг их, свидетелями которого мы стали, никогда не забудется.
Как же били пулеметы и пушки танков по бегущим гитлеровцам! Как давили их гусеницами танкисты! Как вспенилась Волчья от пуль и снарядов, настигавших тех, кто пытался спастись вплавь!
Алый флаг горит на шпиле городской почты. К нему тянутся взоры людей. Это Федор Сазонович прикрепил его там. На его кепчонке во весь козырек скошенная красная лента — партизанский знак, и на шапках и кепках всех его друзей появились такие же ленточки, словно тот флаг на здании окропил чело каждого своей каплей.
… Ничего не скажешь, чисто сработал «негритос», всадивший пули в тугое тело своей далекой соплеменницы, которая и жила, и любила, и дышала по-иному, чем те пришельцы. Чем заплатят ему советские люди за «руды» на нашей земле? Какую кару придумают судьи, когда предстанет он перед ними? Четвертовать прикажут? Колесовать? Вешать три дня подряд? Жечь огнем, чтобы запах гари достиг Берлина?
Риц сидит в той самой камере, где пытал Татьяну, и пугливо прислушивается к шагам за дверью, потому что страх уже давно отравил его. Ни есть не может, ни пить. Только слушать шаги за дверью и ждать. Ждать конца от тех, кого не добил, не довешал, не дострелял. Пот обильно поливает его тщедушное тело, и в желудке расслабло. Неужели вот так ждали своего конца те, его «подопечные»? Нет, не так! Потому что они не могут чувствовать так, как чувствует он, человек высшей организации. Они примитивнее.
Облака, обгоняя друг дружку, мчатся по небу, ни на мгновение не замедляя движения. Весенняя просинь становится все просторнее, голубизна охватывает чуть ли не полнеба, и убегают зимние тучи прочь на запад, туда, куда наши войска гонят полчища врага. Солнце сияет нестерпимо, никогда еще за два прошедших года так щедро не посылало оно своих лучей на иззябшую, примороженную землю. Надо согреть землю, отеплить людей, позолотить Волчью.
В здании, где была городская управа, суета. Хлеб, вода, жиры, крупа для населения — первая забота власти. Комендант города приказал раздать продовольствие с немецких складов изголодавшимся людям.
Счастливые очереди! Праздник! Всеми своими легкими вдыхает город воздух, освеженный грозой, и улыбка играет на его измученном лице.
Красные флаги на каждом доме, из каждого окна. На танках тоже алые флажки трепещут по ветру. Кто-то прибивает к дереву запрещенный оккупантами скворечник, по талому снегу шлепают в валенках бойцы — не по сезону экипированы, все торопились на выручку, а обозы загрузли в февральской грязи. Сушатся портянки у печей, радушно затопленных хозяевами, и тянется нескончаемый разговор о том, что было при оккупантах, как теперь пойдет жизнь.
А это чьи?
Гордо вышагивал Сережка, сын Марты, и на руках у Марины и Степана Бреуса — Зойка и Клара. Они приближались к площади, еще не постигнув всей полноты горя, свалившегося на их детские головы. Они шли, освещенные солнцем, и освобожденный Павлополь щедро бросал к их ногам тысячи солнц, растопленных в несметных лужах и лужицах.
Мы бродили знойными улочками мирного Павлограда, городка на реке Волчьей, заходили в памятные места, подолгу стояли у мемориальных досок, установленных на стенах неказистых хатенок, и странное волнение охватывало меня, словно сама история шагала рядом...
Мой друг и советчик Константин Васильевич Рябой, гвардии подполковник в отставке, загорелый, моложавый, не потерявший военной выправки, рассказывал о местах и событиях, уточнял факты. Бывший начальник штаба и один из руководителей подпольной антифашистской организации и вооруженного восстания в Павлограде, он хорошо помнит минувшее.
Много раз я бывал в Павлограде. Заполнялись страницы записных книжек, а все казалось мало, каждая деталь шла к делу, в будущее повествование о людях, не покорившихся врагу, людях, многих из которых я встречал теперь: знаменитая тетя Саша — Александра Давыдовна Новикова, под чьей кроватью прятали подпольщики грозную для оккупантов радиостанцию; секретарь подпольного горкома партии Андрей Павлович Караванченко, несколько пополневший за последние годы.
Нескончаемы витые и перевитые улочки тихого Павлограда, как нескончаемы рассказы о днях борьбы против захватчиков, о тех, кто вел эту борьбу. Их имена не преданы забвению. Память о местном поэте-подпольщике Миколе Шуте живет не только в Павлограде, но и на всей Украине.
Могила полковника Петра Онуфриевича Кравченко всегда усыпана цветами. Боевой командир, он, попав в окружение, не сложил оружия, а, используя свой опыт и знания, приобретенные в академии и под Гвадалахарой, сумел создать боевую группу подпольщиков, а потом возглавил отряды восставших 13 — 16 февраля 1943 года...
Не короток, увы, список тех, кто не дожил до радостного Дня Победы, тех, с кем ох как надо бы перемолвиться собирателю истории. Нет Николая Ивановича Сташкова, расстрелянного гитлеровцами секретаря подпольного обкома партии, которому посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. Нет и Степана Силовича Приберд, члена подпольного горкома, погибшего уже в конце войны в Карпатах при выполнении специального задания. Нет и заместителя директора завода Михаила Тимофеевича Шубина, расстрелянного фашистами в октябре 1941 года; погиб в бою под Мелитополем старшина Иосиф Бойко; расстрелян фашистами младший лейтенант Кузнецов; убит под Ковелем активный подпольщик и командир боевой группы лейтенант Маслов; геройски погибли в неравном бою с оккупантами на маслозаводе капитан Нестеренко и лейтенант Носач; пала смертью храбрых бесстрашная разведчица, не раз переходившая линию фронта, Ольга Куликова; зверски замучена Тася Зимина.
Память об ушедших соратниках хранят живые участники событий: бывший лейтенант Сидоров, служивший по заданию подполья в полиции, майор запаса Николай Беляшов, майор Черный, врач Мария Рак, Мария Лубянская — смелая связная, Иван Яковлевич Осьмиченко, хозяин явочной квартиры, Иван Тихонович Белый, Константин Васильевич Беляев, Клара Адольфовна Таблер-Новикова...
Ничего не забыть, ничего не упустить. Те участники героического павлоградского подполья, с которыми довелось встретиться, понимали, как дороги крупицы воспоминаний о пережитом. Всех их искренне благодарю за помощь в работе.
Я снова сидел в Государственном архиве за подшивками газет, за папками с преподлыми документами городской управы, воссоздавшими гнетущую атмосферу оккупации. Нужны были неповторимые подробности, точные приметы того времени.
Помог процесс бывшего начальника павлоградской полиции Вивтанца, шестнадцать лет скрывавшегося от возмездия за свои кровавые деяния. Он лично расстреливал подпольщиков — участников восстания. Перед судом прошли десятки свидетелей, воскресивших события. На меня хлынул поток новых подробностей...
Еще один процесс в Павлограде. Полицай Маловик, утаив прошлое, работал долгие годы в Эстонии на сланцевых рудниках. Его отлично помнят павлоградцы...
Озверевшие гитлеровцы и их пособники залили улицы кровью, обрекли на смерть мужское население города, осмелившегося восстать против фашистского рабства. Тысячи расстрелянных патриотов полегли в братские могилы в том году. Большие и малые рицы с легкостью разряжали свои автоматы в ни в чем не повинных людей.
Неслыханное кощунство над памятью миллионов — попытка иных «ревнителей справедливости» за давностью избавить от заслуженной кары военных преступников разных званий и рангов. Нет таких «сроков давности», которые бы могли заглушить голоса погибших, вопиющие о справедливом возмездии, притупить бдительность живых.
