споткнуться, не упасть, ибо тогда он, наверное, уже не поднялся бы.
Они свернули с дороги и по снежной целине направились туда, где широким пятном темнел какой-то
кустарник. Снег на склоне сначала был мелкий, по щиколотку, но постепенно становился все глубже,
особенно в низинке. К счастью, низинка оказалась неширокой, они скоро перешли ее и повернули вдоль
зарослей мелколесья, близко, однако, не подходя к ним. Сотников плохо ориентировался на этой
местности и во всем полагался на Рыбака, который облазил здешние места еще осенью, по черной
тропе, когда их небольшой отряд только еще собирал силы на Горелом болоте. Начав с небольшой
диверсии на дороге, этот отряд затем перешел к делам поважнее - взорвал мост на Ислянке, сжег
льнозавод в местечке, но после убийства какого-то крупного немецкого чиновника оккупанты
всполошились. В конце ноября три роты жандармов, оцепив Горелое болото, начали облаву, из которой
они едва вырвались тогда в соседний Борковский лес.
Сотников, однако, в то время был далеко отсюда и едва ли помышлял о партизанах. Он делал третью
попытку пробиться через линию фронта и не допускал мысли, что может оказаться вне армии.
Двенадцать суток пробиралась из-под Слонима на восток небольшая группа артиллеристов - тех, кто
уцелел из всего когда-то мощного корпусного артиллерийского полка. Но на Березине во время
переправы почти вся она была расстреляна из засады, а кто уцелел или не пошел ко дну, очутился в
плену у немцев. В числе этих последних, на счастье или беду, оказался и Сотников.
Да, это были отличные ребята, его артиллеристы, разведчики, огневики и связисты. Круглый год он
получал с ними только пятерки и благодарности от начальства за боевую подготовку, мастерство и
меткую стрельбу на полковых, армейских и показных учениях. Думалось, разразится война, и им будут
обеспечены блестящая победа, ордена, газетная слава и все прочее, к чему они были вполне
подготовлены и чего, безусловно, заслуживали. По крайней мере, больше других.
Но на войне все получилось иначе. Случилось так, что в распоряжении батареи осталось несколько
считанных секунд, и наибольший результат дали те, кто скорее сориентировался, проворнее успел
зарядить, кто просто оказался ловчее и не растерялся в момент, когда у него самого задрожали руки.
Рыбак уверенно шагал впереди вдоль опушки леска. Сотников опять приотстал, его суконные
растоптанные бурки, недавно доставшиеся ему от убитого партизана из местных, ровно шорхали по
снежной замяти. Их путь лежал вниз, ветер заходил сбоку, месяц тускло и ровно блестел с небосклона.
По-прежнему было морозно и ветрено, от стужи у Сотникова все сжалось, одеревенело внутри.
Казалось, никогда в жизни он не испытывал такого собачьего холода; как в эту февральскую ночь. От
усталости и однообразного шуршания ветра в бурьяне голова его полнилась гулом и путаницей
невнятных фраз, разговоров. В тусклой сумятице мыслей порой явственно проглядывало что-то из его
прошлого...
Наихудшее из всего состояло для Сотникова в том, что это был его первый и его последний
фронтовой бой, к которому комбат готовился в течение всей своей службы в армии. К сожалению, этот
злосчастный бой еще раз засвидетельствовал тот непреложный, но нередко игнорируемый факт, что в
усвоении опыта предыдущей войны не только сила, но, наверное, и слабость армии. Наверно, характер
каждой следующей войны слагается не столько из типических закономерностей предыдущей, сколько из
незамеченных или игнорированных ее исключений и неожиданностей, что и формирует как ее победы,
так и ее поражения. Жаль, что Сотников понял это слишком для себя поздно, когда уроки его короткой
фронтовой науки были для него уже бесполезны, а вся его батарейная мощь превратилась в груду
покореженного металла на булыжном шоссе под Слонимом.
Все это представлялось теперь как страшный, кошмарный сон, и, хотя и потом на его долю выпало
немало чудовищных испытаний, тот первый бой никогда не изгладится в его памяти.
...Четвертый день грохочущая колонна полка тащилась по лесным и проселочным дорогам на запад,
потом свернула на юг, но не проехала и десятка километров, как ее повернули на север. Трактора своим
неумолчным ревом оглушали окрестность, от перегрева кипела вода в радиаторах, пот и пыль разъедали
лица бойцов. С раннего утра до темноты над ними висела немецкая авиация, «юнкерсы» непрерывно
осыпали колонну бомбами. Все на дороге было завалено песком и землей, смрадно горели тягачи,
уцелевшие безостановочно объезжали их: колонна не прекращала движения. Бойцы со станин
беспорядочно палили вверх из винтовок, но пользы от такой их стрельбы было мало. Они даже не могли
заставить самолеты подняться выше, и те носились над дорогой, едва не задевая верхушки посадок.
Сотников сидел на головном в батарее тракторе и как избавления, как самого большого счастья
жаждал команды съехать с этой проклятой дороги и развернуться. Уж он бы тогда встретил немцев. Он
бы обрушил на их головы такое, что им и не снилось. Но не было даже команды остановиться, полк все
двигался и двигался, и каждые два часа над ним разгружались обнаглевшие «юнкерсы» и «хейнкели»,
перед которыми вся эта огневая мощь была беззащитной.
Так наступила последняя ночь их блуждания по западнобелорусским дорогам.
Полк был уже далеко не тот, что вначале: несколько расчетов погибло, в его батарее почти прямым
попаданием бомбы разворотило на дороге орудие. Правда, три еще оставались исправными, разве что
109
со вмятинами на щитах, с изодранной гусматикой колес и множеством осколочных шрамов на стволах и
станинах. У второго орудия потек пробитый накатник. Четверых погибших батарейцы везли, в прицепе на
снарядных ящиках, семерых раненых отправили в тыл. Впрочем, это были еще не самые большие
потери - другим батареям досталось хуже. Полковая колонна сократилась едва не наполовину, несколько
орудий осталось на дороге: поврежденные трактора не могли их тянуть, а запасных не было. Теперь
почти всю ночь двигались на восток, и в этом был плохой признак: ПНШ, закуривший из его пачки,
намекнул на окружение, оно и в самом деле было похоже на то. Бойцы не спали все четверо суток,
некоторые, сидя на станинах, немного вздремнули под утро - ночь была самой спокойной порой, если бы
не эта неопределенность в обстановке, черной плахой нависшая над полком. Перед рассветом сделали
короткую остановку в какой-то деревне, навстречу шли пехотинцы; невдалеке, видно было в ночи,
зажженное авиацией, что-то горело ярким, на полнеба, пламенем - говорили, станция. Никто им не
объяснил ничего, видно, командиры знали не больше бойцов, но людям как-то само собой передалось,
что совсем близко ненцы. Вскоре командир полка майор Парахневич повернул колонну на боковую,
обсаженную вербами дорогу. Поехали куда-то на юг. Ночью было спокойнее без авиации, зато они были
слепы и глухи: за ревом тракторов ничего невозможно было услышать, а в летней ночной темноте не
много увидишь. Перед самым рассветом Сотников не выдержал и только задремал на сиденье, как
громовой взрыв на обочине вырвал его из сна. Комбата обдало землей и горячей волной взрыва, он тут
же вскочил: «Комсомолец» сильно осел на правую гусеницу. И тут началось...
Как раз светало, за вербами ярко синел край неба и серело овсяное поле, а откуда-то спереди, от
головы колонны, их начали расстреливать танки. Не успел Сотников соскочить с трактора, как рядом
запылал тягач третьей батареи, провалилась в воронку гаубица. Оглушенный близкими ударами
взрывов, он скомандовал батарее развернуться вправо и влево, но не так просто было вывернуться с
громоздкими орудиями на узкой дороге. Второй расчет бросился через канаву в овес и тут же получил
