— К сожалению, — заметила явно смущенная Кристиана, — большинство наших офицеров — люди молодые, значительно моложе тебя, то есть нас обеих, — поправилась она быстро.
— Вот уж глупости! — фыркнула Ванда. — Совершенно необоснованное замечание! Сейчас в моде браки, когда жена лет на десять старше мужа. Могу привести множество примеров.
— Опять ты спешишь! — ласково выговорила ей Кристиана. — Я еще не закончила свою мысль. Твои намерения не слишком реальны хотя бы потому, что у нас в гарнизоне не больше двух-трех неженатых офицеров…
— Я начинаю жалеть, что приехала! — обиженно произнесла Ванда, но тут же улыбнулась: — Ладно, с претворением в жизнь этого великого решения повременим еще одну пятилетку! Ведь, по сути дела, вся жизнь впереди! Куда мне спешить?! — И она весело выскочила за дверь.
После ухода Ванды Кристиана пожалела о своей откровенности, которая не очень-то была нужна Ванде, живущей в мире своих фантазий.
Ванда нашла дорогу в часть по запомнившимся случайно ориентирам. Она приехала поздним вечером, по пути к дому была слишком занята разговором, чтобы замечать еще что-нибудь. Дороги она почти не помнила. Теперь при дневном освещении она с удивлением обнаружила, что большинство домов — настоящие, добротные коттеджи, которые могли бы служить дачей, о которой мечтает каждый горожанин. Селение не было лишено своеобразной прелести, признала она, при условии, конечно, что приезжаешь сюда на время, а не остаешься насовсем.
Думитру ждал ее в своем кабинете.
— Кристиана предупредила меня по телефону, что ты придешь, — он поднялся ей навстречу и поцеловал руку. — Спасибо, что позаботилась обо мне…
— Я узнала совершенно случайно, — подчеркнула она смеясь, — что у нас с тобой по крайней мере одна общая страсть. — Она протянула ему пирог. — Я подумала, что общих страстей у нас могло бы оказаться больше…
Оба рассмеялись. Думитру сдержанно, Ванда — безудержно. Куда только девались ее робость и застенчивость, которые она на себя напускала раньше в его присутствии. Ее поведение свидетельствовало об уверенности в себе и самообладании. Он это заметил.
— Садись, пожалуйста, — пригласил он Ванду, направляясь к одному из стоящих на столе телефонов, как раз сейчас зазвонившему… — В чем дело, товарищ директор? — сказал он в трубку, узнав голос звонившего — директора молочного завода. — Я же по опыту знаю: ко мне звонят только с просьбами, а чтобы что-то предложить, меня никто не ищет… — Он заразительно рассмеялся. После короткой паузы сказал: — Ах вот как, ну что ж, дареному коню в зубы не смотрят… К сожалению, больше ничем помочь не могу… У меня тоже план… Нет, нет, к сожалению, — повторил он, заканчивая разговор. — Извини, — обратился он к Ванде, опуская трубку на рычаг.
Ванда тем временем уселась в мягкое кресло перед столом и обвела одобрительным взглядом весь кабинет.
— А у тебя довольно мило, — заключила она.
— Рад, что тебе понравилось, — ответил Думитру вежливо, направляясь к своему креслу.
— Я тебя не скомпрометировала своим визитом? — спросила вдруг Ванда, подняв на него свои голубые глаза. В них был тот же вызывающий блеск, который позволил Думитру мысленно назвать их «блудливыми». — Что подумают твои подчиненные, видя, что я задерживаюсь в твоем кабинете?
Ее веки затрепетали, а щеки покрылись легким румянцем так естественно и внезапно, как это редко бывает в ее возрасте.
— Подчиненные подумают, что у тебя ко мне дело, — успокоил он ее голосом человека, не привыкшего кривить душой. — Что мы решаем какой-нибудь сложный вопрос.
— Ты меня обижаешь, — усмехнулась Ванда, опуская глаза и закрывая ладонями пунцовые щеки. — Мне впервые наносят такую обиду, тут есть над чем задуматься, — продолжала она шаловливо. — Состарилась, и никто уже мной не увлекается. Только в этом случае отношения между мужчиной и женщиной называются «делами» и «вопросами»: служебными, семейными и так далее…
— Я не хотел тебя обидеть, — извинился Думитру. — Я имел в виду в первую очередь себя.
— А ты себя чувствуешь старым? — продолжала Ванда свою двусмысленную игру. — По этому поводу Кристиана мне не жаловалась! Вот и верь после этого откровенности подруг!
— Тебе, брат, пальца в рот не клади! — признал себя побежденным Думитру.
— Раз так, давай перейдем к вещам серьезным! — предложила тут же Ванда. — Кристиана мне говорила о твоей любви к своей профессии, — начала она после короткого раздумья. Она обдумала каждое слово, чтобы быть более убедительной. — Так вот, я не могу поверить, не могу допустить, что кто-то может быть увлечен своей работой до такой степени, чтобы принести ей в жертву все остальное! Почти всегда за этим кроется лицемерие или корысть. Когда же есть конкретные доказательства, то это происходит подсознательно, и, например, Фрейд мог бы точно сказать, каким образом…
— Тебе не кажется, что ты абсолютизируешь это понятие? Что сознательно или подсознательно упрощаешь вопрос, вульгаризируешь, наконец? — спокойно возразил Думитру.
— Нисколько, — ответила Ванда непреклонно. — Нами правит эрос. Только отсутствие страсти оставляет место для других увлечений.
Зазвонил телефон. Думитру приглашали на заседание совета коммуны: в уезд нужно было дать сведения о выполнении плана военной подготовки патриотической гвардии. Его присутствие было необходимо.
— Я очень сожалею, — извинился он перед Вандой, вызывая по телефону машину. — Подать к воротам! — приказал он коротко начальнику гаража.
— В ближайшие дни у нас будет время разобраться как следует в этом «вопросе», — обнадежила его Ванда, вставая с кресла.
Они вышли вместе и расстались у ворот. Ванда пошла домой, а Думитру зашагал к ожидавшей его «дачии». Только по дороге он вспомнил о присланном Кристианой пакетике, оставшемся нетронутым на столе.
Ванда приехала в Синешти, чтобы убежать от самой себя, от грусти, неизменно на нее нападавшей перед праздниками. А еще потому, что никогда не отказывала себе в новых впечатлениях. Она позволяла себе удовольствие верить во все хорошее, были на то основания или нет. Это была ее слабость, но она оборачивалась силой, потому что помогала ей оправиться после разочарования!
Ванда тяготилась праздниками, они усиливали в ней чувство бесполезности, бессмысленности жизни. Она переносила тяжело все праздники, но на Новый год как-то особенно остро ощущала одиночество, даже не как бремя, а как увечье. Она не понимала, как люди могут быть веселыми при подобных обстоятельствах. Она смотрела телевизор, слушала радио, видела рабочих, интеллигентов, некоторые давали интервью, чувствовалось, что она счастливы, что полны какой-то особой радостью…
И было странно, что именно она, привыкшая жить только в настоящем и только ради него, не умела в эти тягостные часы, которые она делила только с одним преданным другом — магнитофоном, задать себе ясный вопрос: «Почему?» Она засыпала поздно, дав волю слезам, стекающим с разгоряченных щек на смятую подушку. Это были слезы отчаяния и раненого самолюбия, беспомощности и печали, зависти к счастью других женщин, которые сейчас не одни. Постепенно она успокаивалась, слезы приносили облегчение. Она засыпала, а наутро просыпалась разбитая, с тяжелой головой и ощущением пустоты в душе.
На Новый год ее одолевали мысли о быстротекущем времени, об уходящей молодости — она изменяла ей так же беспечно и легко, как ей — последний любовник. Ей казалось, что земля уходит из-под ног. Она чувствовала себя ограбленной и впадала в отчаяние…
Вот почему она приехала в Синешти. Она думала, что ее одиночество останется в ее городской квартире, но поняла, что ей не удалось от него отвязаться. Нелегко уйти от себя, как бы сильно этого ни хотелось. Семья Кристианы, теплота и любовь, царившие в ней, только подчеркивали одиночество Ванды и возбуждали зависть.
«Современные мужчины, — размышляла она по дороге домой, — превратились в специалистов. В первую очередь они автомобилисты, болельщики, профессионалы, курильщики — все что угодно, только не мужчины! Они стали равнодушными, у них притупился инстинкт. Дошли до того, что считают, что их основное занятие — обсуждать «вопросы», даже с женщинами! Что может быть возмутительнее! Где те времена, когда мужчины дрались на дуэли из-за женской улыбки!»
Всю жизнь она мечтала о большой любви, она ей снилась, она до сих пор ее ждала. Влюбляясь в очередной раз, она была убеждена, что пришло настоящее чувство. Но очень скоро ее иллюзии лопались как мыльные пузыри. Она возмущалась, принимала решение покончить со всем этим и чувствовала, что озлобляется, что начинает ненавидеть всех мужчин! Она их действительно ненавидела, но как-то в общем, абстрактно, весь род мужской, будучи неспособна ненавидеть того конкретного человека, который ее разочаровывал.
