«И все-таки, — думала она, — если бы мне сейчас кто-то предложил замужество, то мне было бы не так просто решиться. Я бы, конечно, обрадовалась, отрицать это было бы притворством, но была бы очень растеряна, сбита с толку. Радость моя улетучилась бы в тот самый миг, когда предложение выйти замуж стало бы реальностью». Она улыбнулась этим мыслям. «Это тоже страшно — одиночество вдвоем, должно быть, еще страшнее… Нет, в моем возрасте никто не отказывается с легким сердцем от самого дорогого, что есть у человека, — от свободы…»
Ванда действительно так думала. Уже много лет она испытывала нечто вроде страха за свою свободу каждый раз, когда ей казалось, что ее предстоит потерять. Тогда она понимала, что совсем не легко отказаться от выработанных годами привычек, от великого преимущества принимать решения самой и самой отвечать за них. Пытаясь еще раз подвести черту и взвесить, каковы же преимущества и недостатки одинокого образа жизни, она не раз приходила к выводу, что замужем хуже.
«С моей натурой, неспособной на уступки, — утешала она себя, — мне было бы нелегко…»
«Браки — удел несознательных, — бравировала она перед коллегами по работе. — Поэтому они заключаются в молодости — в эпоху абсурда… Когда же человек взрослеет, становится способен отвечать за свои поступки, он пробуждается от сладостных иллюзий и начинает смотреть на мир иначе…»
Теперь, едва перешагнув порог сорокалетия (она очень не любила об этом говорить), она осознала, что для нее желательнее не замужество, а постоянная, может быть на всю жизнь, связь с мужчиной, свободным, как и она, который дал бы ей все, не принуждая отказаться от чего бы то ни было.
«Но откуда у современного мужчины возьмется столько веры и постоянства?» Она сама удивлялась своей необычной мечте…
Она шла медленно, чтобы не поскользнуться на замерзшем снегу. Было холодно, перехватывало дыхание, и она думала о Кристиане, о сельских жителях, об однообразии их жизни. Нет, она бы не могла жить здесь, в этой монастырской тишине, видеть изо дня в день одно и то же, подчиняться обычаям столетней давности, лишиться всякого шанса, что произойдет что-то непредвиденное. По сути дела, если смотреть объективно, из них двоих сожаления достойна была Кристиана, превратившаяся в нечто вроде домашнего робота и добровольно согласившаяся на тиранию двух любимых людей: абсолютную — Думитру и несколько более мягкую, но обещающую со временем стать беспощадной — Илинки.
— Скажи мне, — спросила она у Кристианы сразу по возвращении, — ты считаешь себя счастливой?
— Это зависит от того, как понимать счастье, — уклонилась та от прямого ответа.
— Спасибо за откровенность, — улыбнулась Ванда. — Я так и думала! Знаешь, сколько раз ни приходилось мне бывать в семьях, в первый момент меня всегда очаровывал домашний уют, особая атмосфера! Разумеется, я говорю о семьях настоящих, а не формальных, — уточнила она со злой улыбкой. — А потом я преодолеваю первый восторг, легкую зависть, оглядываюсь повнимательнее вокруг и замечаю множество «благ» семейной жизни, которые мне не под силу было бы вытерпеть…
— Например, здесь, у нас? — нахмурилась Кристиана.
— Например, я убеждена, что ты не можешь быть счастлива здесь!
— Счастье определяется не географическими координатами, — заметила Кристиана.
— Можешь не уточнять свое понимание счастья! — остановила ее Ванда. — Видишь ли, даже то, что ты увиливаешь от прямого ответа на простой вопрос, говорит о многом… А впрочем, стоит ли говорить об этом накануне праздника!
* * *
Из исполкома Думитру сразу поспешал на службу. Ему предстояло многое сделать. Он вспомнил, что еще не успел поговорить с Траяном Потрей. Утром один солдат из взвода старшего лейтенанта Каломфиреску сообщил ему, что в последние дни солдат из их взвода, Потря, ведет себя странно, стал просто неузнаваем.
— Он не в себе, — сказал солдат. — Ходит грустный, подавленный, сторонится нас и ничего вокруг не замечает. Даже на вопросы не отвечает. Как бы он какой глупости не сделал, товарищ полковник! — закончил он многозначительно.
— С чего вы взяли? — возмутился в первый момент Думитру и сразу вспомнил печальное происшествие с самоубийством, случившееся давным-давно, но до сих пор отзывающееся болью в сердце. — Почему вы думаете, что дело серьезное?
— Вчера вечером, — пробормотал солдат, — я к нему пристал. И узнал, что у него родители умерли перед самым его призывом в армию… Он мне сказал, что если бы и он тоже умер, то избавился бы от всего…
— А командир взвода знает? Вы ему докладывали? — Думитру был поражен услышанным.
— Старший лейтенант Каломфиреску вызывал его вчера к себе. Не знаю, о чем они говорили, но вчера вечером Траян сказал мне, что старший лейтенант ничем ему не поможет, что уже никто не может ему помочь. И тогда я подумал о вас. Может быть, вы… — Он замолчал, не зная, как закончить фразу.
— Правильно сделал! — одобрил Думитру. — Спасибо! Командир должен быть в курсе всех солдатских бед. Можешь идти! Но, — добавил он поспешно, — не спускай пока с него глаз! Ходи всюду за ним, понял? Никуда не пускай его одного! Это приказ! Ты отвечаешь за него.
После ухода солдата Думитру постарался вспомнить солдата Потрю, как он выглядит. Взвод старшего лейтенанта Каломфиреску только что был приведен к присяге, все лица новые, незнакомые…
Он попытался восстановить в памяти лица солдат на поверке, церемонии принятия присяги и вспомнил белобрысого хрупкого юношу с мечтательным взглядом. Думитру еще раньше обратил внимание на его голубые глаза, устремленные куда-то в пространство. Он хотел поговорить с пареньком еще тогда, сразу после принятия присяги, уж больно отсутствующий был у него взгляд, но закрутился с делами, забыл. А жаль…
Думитру решил не вызывать его сразу, а сначала понаблюдать за ним на занятиях. Поэтому он пошел на танкодром, где занимался взвод Каломфиреску. Он видел, как экипажи ожидают своей очереди, чтобы занять места в танке. Думитру наблюдал за солдатом и решил про себя, что говорить с этим Потрей нужно очень осторожно. Вернувшись к себе в кабинет, он хотел послать за Потрей, но тут позвонила Кристиана, сказав, что к нему отправилась Ванда. Он отложил вызов. А потом он должен был идти в совет коммуны.
Таким образом, до самого обеда ему так и не удалось поговорить с Траяном Потрей. Вернувшись теперь в кабинет, Думитру немедленно послал за ним. Потря явился немедленно и замер по стойке «смирно».
— Вольно! — скомандовал Думитру, стараясь, чтобы его голос не звучал сурово.
Немного испуганный или просто смущенный, Потря нервно перебрасывал пилотку из одной руки в другую.
— Садись, — предложил ему Думитру, указывая на один из стульев. — Нам с тобой нужно поговорить.
Потря испуганно вздрогнул и, поборов смущение, взглянул в глаза командиру. Солдат был явно растерян, он буквально замер на месте. Думитру пришлось повторить приказ, чтобы заставить его сесть. Сел он неловко, бочком, стесняясь командира.
Думитру рассмеялся:
— Садись как следует, здесь не заминировано!
Солдат в ответ попытался изобразить улыбку и чуть-чуть подвинулся на стуле.
— Я тебя вызвал, — начал Думитру как можно теплее, — потому что сегодня утром на танкодроме мне показалось, что ты чем-то огорчен. Все время о чем-то думаешь. Что у тебя случилось?
Потря, не поднимая глаз, продолжал молчать.
— Какие-нибудь неприятности? — продолжал допытываться Думитру. — Ты можешь мне все сказать, у меня тоже есть ребенок, правда, девочка, чуть помладше, чем ты, но это не имеет значения. Я ведь и тебе мог бы быть отцом. Помнишь, я вам так и сказал, когда вы прибыли сюда: здесь я вам и мать и отец! От меня у вас не должно быть секретов.
— Да, — выдавил из себя Потря после тщетной попытки проглотить застрявший в горле комок.
Он почувствовал, что на глазах появляются предательские слезы. Он машинально смахнул их жестким рукавом гимнастерки. Думитру сделал вид, что ничего не заметил, и закурил. Оба помолчали.
— Ты мне доверяешь? — тихо спросил Думитру.
— Да, — ответил Потря, нервно кусая губы.
— Тогда ты должен мне все рассказать. Я единственный, кто тебе может помочь сейчас. Как у тебя с командиром взвода? Все нормально?
— Все нормально, — заверил его Потря, взглянув наконец в глаза. — Товарищ старший лейтенант очень хороший человек.
— А он тобой доволен?
— Все хорошо…
— Может, из товарищей своих с кем не поладил?
— Нет, дело не в этом, — ответил почти шепотом Траян Потря.
— А в чем же? — допытывался Думитру.
— Знаете, товарищ полковник, у меня родители умерли. Перед самым призывом. Недели за две. Ночью отравились газом. А я работал в ночную смену. Когда вернулся домой, они уже были мертвые… Оба…
