— Выдержит ли? — спрашивает комбриг и глазами показывает на канат.
Китайцы понимают, бойко тараторят:
— Веревка… шибыко хорошо…
— Будем буксировать машины! — решает комбриг.
Китайцы всё разумеют, кивают:
— Шибыко… порядок…
Выдубленные солнцем и ветром, в глубоких морщинах лица, сутулые рабочие плечи, загорелые жилистые руки, характерный разрез глаз, широчайшие улыбки, — спасибо за помощь, братьякитайцы! Шанго! Вансуй! На канатах перетаскивается техника, а с ней и люди. Когда все было переброшено (обоз остался ждать окончания ремонта моста), те пятеро китайцев, которые перенесли канаты через реку, сели рядом с нашими солдатами на танк лейтенанта Макухина и, гордые, счастливые, доехали до деревни.
— Ну как, на такой машинке можно дойти до Порт-Артура? — спросил Макухин прижавшегося к башне китайца в конусообразной соломенной шляпе.
— О, можно ходи! Далеко-далеко можно ходи! — И китаец тычет рукой вперед.
Наступил вечер. Ливень шумел не переставая. Вспышки молний, раскаты грома — гроза не утихала всю ночь. Вода, вода. Промозглый ветер, хотя на равнине, конечно, теплей, чем на хребте.
Невылазная грязь. Делаем привычное: толкаем плечами буксующие машины, бросаем под колеса доски, палки, ветки, плащ-палатки. Натужно ревут моторы, из-под колес пуляют ошметки грязи. Молнии освещают черное небо и то, что творится на земле.
Врубаются во мрак и лучи фар. Удары грома раскалываются над головой, хотя эхо на равнине не такое многоголосое и грозное, как в горах.
Двигались и в ночном мороке, пока было горючее. Потом — ночлег. Спали где придется, кто как устроился. Шипели ручьи и ручейки, поэтому мы выбирали место повыше, посуше — суше, разумеется, относительно, ибо все, пропиталось водой. Ординарец Драчев наломал веток, нарвал травы, расстелил плащ-палатку под «студебеккером» — ложе готово. Я уснул. Пробудился под утро по малой нужде, услыхал, как капли с кузова долбили дятлом в пашу плащ-палатку. А самого дождя не было! Аж не верится, что дождя может не быть.
Окончательно проснулся посветлу, под крики: "Подъем! Подъем!" Продрал глаза, сбросил сонливость и первое, что услыхал после воплей о подъеме, — это пение, ефрейтор Егор Свиридов мурлыкал:
Подари мне забвенье,
Подари мне любовь!
Так зачем же сомненья,
Ту-ди-там, ту-ди-там…
Очередное, новое танго. Рифмуется с «шанго». Если ефрейтор Свиридов — великий певун, то лейтенант Глушков не менее великий рифмоплет, в белоэмигрантской станице целый стишок сочинил, накатило вдохновенье вместе с охмелепьем, — опять рифма напрашивается. Но ценитель танго Филипп Головастиков погиб, а я не очень большой поклонник подобного жанра. Я кашлянул, Свиридов оборвал пение, произнес хрипло — со сна и от курева:
— Доброе утро, товарищ лейтенант!
— Доброе утро, Егор.
— Как спочивали, товарищ лейтенант?
— По-походному.
— А я неважнецки… Снился Филиппок Головастиков, все звал меня куда-сь с собой…
Спился погибший товарищ, а поет из своего репертуара.
Жизнь продолжается?
Жизнь продолжается — череда бытовых по сути эпизодов и мыслей.
Комбат, глядя на мои мятые погоны, делает замечание:
— Глушков, мне не нравятся твои погоны.
Отвечаю:
— Мне тоже не нравятся, товарищ капитан. Вот уж сколько времени не нравятся…
— Так смени!
— Не хватает на них одной звездочки. Получу старшего лейтенанта — и сменю.
— Шутник! Сменить немедленно!
А чего шутить? Аттестация на присвоение очередного воинского звания "старший лейтенант" вроде бы ушла по инстанциям.
Шуршат где-то бумаги. Пора бы, пора и присвоить.
Толя Кулагин, щуря разномастные глаза, говорит:
— По такой погодке, забодай ее корова, положено сто грамм наркомовских выдавать…
А я вспоминаю Польшу, уютный городок с костелом в центре, славного парня Казимежа, партизана, бойца Армии Людовой. Онто со смехом и рассказывал, как с напарником ходил на разведзадание. На явочной квартире дочь хозяина поднесла им на подносе две рюмки польской выборовой. Напарник отказался от водки — в отряде сухой закон, а Казимек выпил обе рюмки. Командир отряда потом песочил: "Ты нарушил закон, тебя надо сурово наказать". Казимеж ответил: "Пан командир, когда такая девушка подносит, то выпьешь не только водку, но и яд!" Посмеялись, простили, потому что Казимеж был разведчик что надо. А водка — кровь сатаны, тебе это известно, Толя Кулагин?
Комроты-2 своих подчиненных знает только по фамилии, имен не помнит. Я же имена помню, ио зато в ыночасье забываю фамилии. Может, с контузии?
Вспомнил середину октября где-то в Литве, на границе с Восточной Пруссией. Желтые и багряные листья срывались с деревьев, ложились на свеженакиданный бруствер траншеи. И маскировать не надо!
Утром и днем мысли не такие мрачные, как ночью. Посветлу и делается что-то лучше. Может, потому и наступления бывают по утрам? Хотя мысль о том. что нужно поднимать людей в атаку, легкой и светлой не назовешь.
Наши солдаты прозвали немецкий шестиствольный миномет «ишаком» — орет вроде как по-ишачьи. Но штука зловредная, положит шесть мин враз — не возрадуешься. У японцев такого оружия нет, техника у них победнее. И слава богу!
Да нет, это не бытовые эпизоды, воспоминания и мысли. Впрочем, что такое быт? Это наша повседневная жизнь, и стыдиться его не резон. Военный быт — это сама война.
Чем дальше мы уходили от Ванемяо, тем сильней лили дожди. Беспрерывно, днем и ночью. Даже когда накоротке вырывается из туч теплое, ласковое солнце, дождь все-таки сечет. Будто пе терпится ему излить своп запасы. Что ж, думаю, лей, лей, тем поскорее израсходуешься. Вся надежда на это — нельзя же без конца лить потоки? Поговаривают, что двннемся мы в район Таоани — немаленького города и крупного железнодорожного узла, одна ветка от которого ведет на северо-запад, на Ванемяо (он уже наш!), другая на северо-восток, на Цицикар (к нему подходит Тридцать шестая армия генерала Лучинского), третья на юго-восток, на Чанчунь, и четвертая на юг, на Мукден. Важный узел, что и говорить!
Когда в воздухе зарокотал мотор, мы задрали головы: кто в явно нелетную погоду, рискуя вмазать в гору, летит, наш или японец? Вероятней всего, наш. Так и оказалось: испытанный «У-2». Вынырнул из-за облаков и. сбросил точно в расположение тюк с газетами. Центральные: «Правда», "Известия", "Красная звезда" — сообщают, что начались операции по освобождению Северной Кореи, Сахалина и Курильских островов. Значит, масштабы еще больше расширяются. Замечательно! А кровная, фронтовая печатает "Разъяснение Генерального штаба Красной Армии".
Парторги, комсорги, агитаторы под руководством Трушина немедля организовали коллективное чтение, а я, как обычно, углубился в, так сказать, сольное. Вот что я прочел:
"1. Сделанное японским императором 14 августа сообщение о капитуляции Японии является только общей декларацией о безоговорочной капитуляции. Приказ вооруженным силам о прекращении боевых действий еще не отдан, и японские вооруженные силы по-прежнему продолжают сопротивление. Следовательно, действительной капитуляции вооруженных сил Японии еще нет.
2. Капитуляцию вооруженных сил Японии можно считать только с того момента, когда японским императором будет дан приказ своим вооруженным силам прекратить боевые действия и сложить оружие и когда этот приказ будет практически выполняться.
3. Ввиду изложенного Вооруженные Силы Советского Союза на Дальнем Востоке будут продолжать свои наступательные операции против Японии…"
Трушин говорит:
— Ясно как божий день. Будем, Петро, дальше воевать!
— Да, не похоже пока, что японцы складывают оружие, мы это на себе чувствуем.
— Политотдельцы по радио поймали передачу! В ней говорилось, что в почь с девятого на десятое августа в Токио заседал Высший совет страны по руководству войной, есть таковой.
Премьер-министр Судзуки заявил: вступление сегодня утром в войну Советского Союза, дескать, ставит Японию в безвыходное положение, исключает дальнейшее продолжение войны. И далее Судзуки сказал: сегодня сброшена вторая атомная бомба, объект бомбардировки — Нагасаки, погибли многие десятки тысяч жителей города.
— ТАСС сообщало, бомбу необычайной мощности американцы сбросили шестого августа на Хиросиму. Тоже атомная?
— По-видимому, Петро! Если число жертв такое огромное.
— Это не простая бомба. И сбрасывают на мирные города…
— Судзуки говорил, что эти бомбардировки не затрагивают военного потенциала страны, и Япония готова была бы продолжать войну. Но теперь, сказал Судзуки, когда Советский Союз выступил на стороне Америки и Англии, выхода нет…
— Интересно…
— Высший военный совет заседал всю ночь, на нем присутствовал сам император Хирохито. К утру Судзуки подвел результаты обсуждения: с согласия императора правительство решает принять условия Потсдамской декларации и капитулировать.
