Толстенький поднял трубку и сказал:
— Да, Наливайко!
Тоня не поняла, кому он это сказал. А Евгений Павлович, поговорив еще немного и обещав завтра где-то обязательно быть, положил трубку. Телефон динькнул и умолк.
— Ты кто такая, девочка? Как тебя зовут? — спросил он так, как спрашивают маленьких детей. При этом Наливайко снял очки и внимательно осмотрел Тоню.
— Я Жульетта, — сказала она.
— Жульетта!.. Скажи пожалуйста!..
— Ну тогда — Тоня.
— Вот как! Понятно. Ты оттуда… Там твои папа и мама?
Тоня кивнула.
— Знаешь что?.. Зайдем-ка к нам, — он отворил двери и пропустил ее в комнату. Тут было очень красиво. Над диваном с подушками горела лампа из трех разноцветных колпачков на тоненькой золотой ножке. И еще длинной светящейся трубочкой голубела лампа над столом, где лежали книги. На стенах зачем-то висели тарелки, а в шкафу за стеклом были расставлены всякие блестящие жирафчики и собачки, деревянные пузанчики и матрешки.
— Олюшка! — окликнул кого-то толстячок. — Посмотри-ка, к нам пришли познакомиться!
Из соседней комнаты вышла высокая женщина в черном с цветами халате. Яркие желтые ромашки величиной с Тонину голову будто рассыпались по нему от плечей до полу, где халат кончался.
— Это Тоня-Жульетта, Олюша.
— А-а! Очень рада… Хочешь, девочка, печенья?
Ольга Эрастовна подошла к шкафу, отодвинула в сторону большое стекло и вынула вазочку с печеньем. Потом протянула ее Тоне. Печенье было обсыпано сахаром и искрилось, как снег.
— Я не хочу, — сказала Тоня.
— Бери, бери, детка.
— Не стесняйся, — настаивал толстяк, — мы свои, соседи.
Тоня вздохнула и взяла одно печенье. Но есть его не стала, а держала в руке. Она опять огляделась и спросила:
— А у вас есть дети?
— Нет, — помотал головой Евгений Павлович.
— А чьи это игрушки?
— Это?.. А-а… — он рассмеялся. — Это игрушки Ольги Эрастовны. Она их собирает.
— А зачем?
— Для красоты, деточка, чтобы в комнате было красиво, — пояснила Ольга Эрастовна.
Больше говорить было не о чем. Вазочку с сахарным печеньем поставили назад за стекло.
— А печенье тоже для красоты? — спросила Тоня.
— Нет, печенье чтобы есть, к чаю.
— Очень милая девочка, — сказала Ольга Эрастовна и пошла, шурша шелковым халатом.
— До свидания, — сказала Тоня.
— До ближайшего свидания, — кивнул ей толстенький.
Тоня дошла до двери и вдруг спросила:
— А кому вы велели по телефону: «наливай-ка»?!
Толстенький весело рассмеялся:
— Это я никому не велел. Это у меня такая фамилия — Наливайко. Евгений Павлович Наливайко. Смешная, да?
Тоня деликатно пожала плечами.
— Ничего, все привыкают. Привыкнешь и ты, — он выпустил девочку и притворил за ней дверь. Потом крикнул:
— Забавная, правда, Олюша?
— Ребенок как ребенок, — отозвалась та из соседней комнаты. — Слава богу, кажется, тихая.
Тоня опять оказалась в пустом коридоре. Телефон молчал. В углу, сложенная, стояла большая кровать с медными завитушками. Тоня положила печенье в кармашек платья и потрогала кровать. Ничего не случилось. Сделалось скучно. Тоня подумала, что в детском доме сейчас играла бы с девочками в школу. А одной играть неинтересно. Она не знала, что еще придумать. Вдруг где-то рядом мяукнуло. Это мяукнуло за еще незнакомой дверью. Потом мяукнуло еще раз. Двери немного растворились, и из комнаты, косо щурясь на лампочку, вышел полосатый, как тигр, рыжий с серым кот. Его пушистый хвост поднимался вверх и расходился, как дым из трубы. Кот лениво приблизился к Тоне и понюхал ее ботинки.
Она наклонилась и осторожно погладила его вдоль упругой и теплой спины.
— Как тебя зовут, кот? — Но так как кот ничего не отвечал, решила представиться сама: — А меня — Тоня.
— Ах вот, значит, ты и есть Тоня!
Это сказал не кот. Тоня увидела чьи-то ноги в сапожках с остренькими носиками. Она подняла голову. На нее, улыбаясь, смотрела совсем молоденькая тетенька. На голове, прикрывая высокую прическу, у нее был повязан желтый платочек.
— Это не кот, это кошка Васька, — сказала тетенька.
— А почему Васька не кот?
— Она Василиса, но все зовут Васькой, чтобы скорей. А я Рита.
— Тетя Рита?
— Нет. Просто Рита, и все. А ты Тоня. Я знаю.
Василисе, видно, надоело их слушать, она мурлыкнула что-то свое и пошла на кухню.
— Сколько тебе лет, Рита? — спросила Тоня.
— Двадцать три. Много.
— Да, — согласилась Тоня. — Ты уже старая. А мне уже восемь с половиной. А детей здесь нет.
— Ничего. Дети во дворе. А мы с тобой будем дружить. Ладно?
Тоня кивнула. Можно было дружить и с Ритой, раз в квартире больше никого не было.
— Мне нужно идти, — сказала Рита. — Мы еще с тобой поговорим. А теперь пойдем к нам.
Она взяла Тоню за руку и повела в свою комнату.
— Тетя Маня! — крикнула Рита. — Тут наша соседка, Тоня.
В комнате было почти темно. Горела лампочка над кроватью, абажур ее был прикрыт плотной материей. На стуле сидела старушка в домашних тапочках и смотрела в телевизор, который стоял на высоком столике.
— Здравствуй, Антонина, — сказала она. — Садись-ка рядом. Посидим с тобой, послушаем, что говорят.
— Я не Антонина, я Жульетта, — сказала Тоня. — Тоня это меня зовут, чтобы скорей.
— Все едино. Садись, Жульетта, гостьей будешь, — она подвинула Тоне стул рядом с собой.
— Пойду, опаздываю, — взглянув на свои часики, заторопилась Рита. И каблучки ее сапожек, отстучав в коридоре, стихли.
Тоня уселась на стул рядом с тетей Маней. В телевизоре все что-то говорили и говорили. Тоня посмотрела, посмотрела и заскучала. Глаза привыкли к темноте, и она стала оглядывать комнату. Тут не стояли за стеклом ни игрушки, ни печенье, но Тоне здесь понравилось. И старушка была чем-то похожа на Анну Поликарповну.
— У вас только Василиса? — спросила Тоня.
— А кого еще?
— А у нас в уголке природы были снегири и длиннохвостка. А еще черепаха, твердая как камень.
— Черепах у нас нет.
— А птичек весной мы выпускали в небо.
— Вот и хорошо.
— А зимой ведь им лучше в тепле? И мы их кормили.
— Зимой кому на холоде хорошо?
— А синичка и зимой любит лес.
— Синица — зимняя птица.
Поговорили еще о понятном для обеих. В дверь постучали, и она отворилась.
— Вот ты где! Она у вас, а я ищу.
— Телевизор глядим, Аня. Все про Африку говорят, а мы свое.
— Идем, Тоня, кушать и спать. Тебе пора.
Через полчаса, закрывая глаза, она подумала о том, что завтра увидит Риту, с которой есть о чем поговорить, и сразу же уснула. Впервые в своей жизни уснула в домашней постели, в квартире, где жило так немного людей и кошка Василиса. Уснула в комнате, где стала третьей в семье. Рот Тони был полуоткрыт. Она дышала неслышно и ровно, и ничего ей не снилось.
Глава 11
ТАКОГО ЕЩЕ НЕ СЛУЧАЛОСЬ
Это был просто неслыханный звон. Так в семьдесят седьмой квартире не звонили, даже когда приносили телеграмму-молнию. Трезвонили все звонки. Сперва каждый по очереди на свои тон. Потом сразу по два, затем опять один за другим. Настойчиво гудел зуммер в комнатах Наливайко. Надрываясь, хрипел старый квартирный звонок. Отрывисто сигналил экономически выгодный звонок Кукса.
Неизвестно, сколько бы времени продолжалась звонковая вакханалия, если бы с черного входа в квартиру не вошел Олег Оскарович. Положив на шкафчик переполненную покупками пластикатовую папку — с утра Куксу пришел долгожданный перевод, — он направился отворять двери.
На площадке Олег Оскарович увидел Тоню. Она стояла ногами на своем портфельчике и старательно давила на все кнопки.
— Здравствуйте! Я пятерку по-русскому получила!
— Хорошо, — сказал Кукс. — Но зачем так ненормально звонить?
Он шагнул за дверь и нажал кнопку своего индивидуального звонка. Звонок действовал. Олег Оскарович вернулся в квартиру.
Тоня еще была в коридоре и разыскивала в условном месте ключи от комнаты.
— Ты разве не знаешь, какой звонок ваш? — спросил Кукс.
— Знаю, с красненькой кнопочкой, и написано «Рябиковым».
— Почему же звонила во все другие?
— А я свои ключи дома забыла.
— Не следует забывать ключей, — сказал Кукс.
— Верно, — согласилась Тоня.
— Испортишь чужой звонок. Кто будет чинить?
— Кто? Петр Васильевич. Он умеет. Я попрошу его, и он починит… Он мой папа…
Тоня отворила двери и вошла в комнату, а Кукс пошел на кухню. Там принялся разгружать папку. Он вынимал из нее коробки, банки и заряжал запасами свой шкафчик. Так он добрался до кулечка с конфетами. Сперва Олег Оскарович подумал, не угостить ли девочку, но, рассудив, решил, что угощать нашалившего ребенка непедагогично, унес конфеты к себе.
