Моим главным идеологическим противником по части взаимоотношений призывов был Барышников Лека — наш ротный писарь, который всегда находился в авангарде на страже интересов дедов и неусыпно бдил авторитет старослужащего. Также он свято верил в превосходство воздушного десанта над всеми остальными родами войск. Когда мы ехали на стрельбы, то при встрече колонны машин с мотострелками он мгновенно возбуждался и, перегибаясь за борт машины, истошно до хрипоты орал:
— Чернота! Шушера! Встречу вас на гражданке — всем п..дец придёт! Вы слышите?! Вам п..дец! Недоноски! Ещё узнаете, что такое десант!
Его со смехом успокаивали другие деды. А Лека, вытирая рукавом слюни, ещё долго не мог угомониться, продолжая уверять всех в том, как беспощадно будет равнять своих же земляков кого увидит с чёрными и красными погонами, когда он объявится на родном Урале. Мне было противно смотреть на подобные его выходки — ещё подумают, что все остальные десантники такие же ненормальные, вроде него.
— Как его самого-то в десант взяли? Ведь дохлый, как червяк. И чего хорохорится? Чего напрашивается? Интересно, это у него с рождения или от воспитания? — задавал я себе вопрос, пытаясь объяснить странности в поведении Леки.
В роте Лека также постоянно следил за порядком. Он чувствовал личную ответственность за дисциплину и подчинение в призывной иерархии. И неспроста — ведь, по его мнению, порядок в армии держится на дедах. Не раз он с близкими ему по духу дедами заводил обсуждение вечно актуальной темы падения авторитета старослужащих. А главными виновниками, из-за которых в роте снижается роль дедов, неизменно объявлялись Бояркин и Черкашин.
— Разве это деды, если не могут молодыми рулить?
— Да они их боятся! Чадо — что тот, что другой!
— А Черкашин вообще, ещё и сержант! Его даже черпаки на х… вертят! Он им скажет: "Делай то-то", — а они: "Не могу — уже есть работа". Хорошо ещё нах… его не посылают, но, судя по всему, скоро будут. А потом, глядишь, уже и припашут! Не-е, точно — с этим надо кончать! Сколько раз им говорили, что молодых надо п..дить — иначе они работать не будут — всё до них не доходит.
И вот однажды во время обеда прямо на глазах у Леки, произошло такое, что окончательно вывело его из состояния равновесия.
Один молодой, которому Черкашин что-то сказал сделать, ответил ему, что уже имеет другое срочное поручение. Лека это воспринял как личное оскорбление — ведь молодой пререкался с дедом! Он подошёл к Черкашину и двинул ему по лицу:
— Когда молодых п..дить будешь?! Почему ты себя не уважаешь и всех нас позоришь?
Черкашин сразу схватил того молодого за грудки и залепил ему в челюсть. Завидев как разворачиваются события, остальная молодёжь, не дожидаясь, когда дело докатится до них, враз налетела на указанную работу.
Но Лека всё ещё не мог выйти из возбуждённого состояния и, завидев меня, посыпал агрессивные реплики уже в мою сторону. Я слушал всё, что Лека обо мне думает и терпеливо ждал, когда он перейдёт к действиям, чтобы немедленно, прямой наводкой, засветить ему в лоб большим черпаком, который лежал у меня под рукой. Ни в какие дискуссии я вступать не собирался — ведь надо говорить с ним на его родном языке, который он понимает и признаёт — кулаком со всего маха. На Лекино счастье другие деды за меня заступились и отговорили его от опрометчивого шага.
А вообще Лека был парнем простым, он и сам это не скрывал и любил повторять: "Будь проще, и к тебе потянутся люди". Уж пару раз в неделю я обязательно слышал от него это. "умное" изречение, однако сам я всегда старался держаться от Леки подальше.
В апреле прошёл громкий процесс по делу Петрова Александра — десантника из нашего полка. Это было весьма необычное явление. Судили Петрова за убийство афганской семьи — а такого ещё в полку не было ни разу. Необычным было именно то, что его судили. Ведь на боевых наши афганцев убивали не то что семьями, — а выбивали целыми кишлаками — и за это ещё медалями награждали: полно было случаев, когда наши убивали афганцев и не на боевых, а просто так — но они не попадались или, если кого и ловили, старались дело замять, и им всё сходило с рук. Но здесь был случай особый — Петров убил афганцев в Кабуле, в образцовом городе, тут было много свидетелей, и потому дело получило широкую огласку. Преступление было совершено ещё в конце ноября прошлого года, но следствие велось несколько месяцев и только сейчас дело было завершено и передано в суд.
Петров служил водителем ГАЗ-66 в автороте. Некоторое время он в Кандагаре возил миномётный расчёт. По осени в автороту из другой части был прикомандирован водитель — рядовой Гадалин — с БТРом, специально для того, чтобы возить командира полка. У Петрова с Гадалиным сразу нашлись общие интересы, и они быстро скорешились.
В тот вечер после отбоя они дружно соображали на двоих. Скоро кишмышовка кончилась и было решено сгонять в город за подкреплением. Приятели сели в БТР и отправились в последний в их жизни крестовый поход. На КПП их спокойно пропустили, поскольку все знали, что этот БТР командира полка. БТР выехал в ночной Кабул. Не обращая внимания на патрульных, они безостановочно миновали первый пост. Проехав дальше, невдалеке от второго поста, свернули с главной улицы и остановились. Друзья вышли из БТРа, вломились в дом и, угрожая оружием, стали требовать у хозяина кишмышовку. Но у него ничего не было — мусульманам вера не позволяет пить алкоголь. И тогда началась расправа: Петров дал очередь в хозяина, потом застрелил его жену и двоих детей.
На втором посту услышали выстрелы, и старший офицер, взяв с собой двух патрульных, пошёл узнавать, что случилось. Подойдя к месту, они увидели стоящий у дома БТР, в окнах горел свет и оттуда доносился шум. Офицер сразу понял, что стреляли свои и сейчас они находятся внутри дома. Он крикнул и предложил солдатам сдаться. Но Петров стал отстреливаться. Завязалась перестрелка. В перестрелке Гадалин получил смертельное ранение и тут же скончался. А Петрову удалось уйти. Немного отбежав и убедившись, что его не преследуют, он пристроился у стены дома, снял сапоги, положил их под голову и заснул пьяным сном.
В это время к месту происшествия на двух БМД уже прибыло подкрепление. Приехал сюда, чтобы во всём разобраться на месте, и комендант Кабула. Пока осматривали трупы и искали убежавшего солдата, отовсюду стали подходить живущие по соседству афганцы. Собралась довольно большая толпа. Вскоре спящего Петрова обнаружили и повели к БМД. Возбуждённая толпа чуть его не растерзала. Афганцы кричали и вели себя очень агрессивно. Дело чуть было не дошло до столкновения.
Петрова увезли и посадили на гарнизонную гауптвахту. Началось следствие. Чтобы лучше выяснить личность Петрова, к нему на родину — в новосибирскую область — отправили офицера. Там он сходил в милицию и навёл о Петрове справки. В милиции Петрова знали хорошо: до армии, буквально в течение нескольких месяцев, он умудрился четыре раза побывать в вытрезвителе. Кроме того, Петров имел судимость — отсидел десять месяцев “химии” за то, что ударил парня вилами и отобрал у него мотоцикл. Одно теперь было уже ясно: преступление Петров совершил не случайно, будучи пьяным, а вполне закономерно — это было в его стиле.
Пока велось следствие, Петров находился в одиночной камере. Один раз перед судом к нему на свидание пустили его приятеля-земляка, служившего вместе с ним в автороте. Они говорили совсем немного. Петров уже знал, что его приговорят к расстрелу, но внешне был спокоен. Сказал, что ему приписывают, будто бы он убил Гадалина: "Не так это было. В Гадалина я не стрелял — его убили в перестрелке. Но всё равно расстреляют, так что без разницы".
Суд над Петровым проходил во дворце Тадж-Бек, где находился штаб 40-й армии. Это был показательный суд. Сюда прибыли представители личного состава с различных полков. Всё было уже спланировано наперёд. Общественный обвинитель, которым был комсорг нашего батальона, требовал исключительной меры наказания — расстрела. Расстрела требовали и представители афганской стороны. В обвинительных речах даже слышались призывы устроить показательный расстрел перед строем, чтобы видели и солдаты и горожане. Петрову надеяться было не на что. Своей вины он не отрицал и свои действия не оправдывал. Даже сознался в том, что застрелил Гадалина, якобы за то, что тот предложил сдаться.
Когда Петрову дали последнее слово, он только тихо попросил, чтобы о случившемся не говорили родным. Судьи вынесли приговор — высшая, исключительная мера наказания — расстрел.
Сразу после приговора Петрова увезли в Союз на казнь. Командира полка Батюкова за это ЧП сняли и перевели в Союз в другую часть, вместо него назначили другого.
В марте к нам в часть из Союза прибыли новые БМД взамен тех, которые забрали осенью на капремонт. Абсолютно новенькие — только сошли с заводского конвейера. Я был уверен, что на машину посадят кого- нибудь из молодых операторов — их в роте хоть отбавляй, а мне до дембеля оставалось всего-то два месяца. Кроме того, ещё по осени ротный вручил мне пулемёт — оружие более тяжёлое — стало быть менее почётное, а раз так — значит за что-то меня тогда невзлюбил. Так что на машину я не рассчитывал. И вот узнаю — БМД досталась мне! Почему Хижняк так осчастливил меня перед самым домом, мне было совершенно непонятно.
