Что там?
Ничего. Давай-ка вздремнем по очереди, Юзеф. Какой дьявол придет сюда?!
Он встал и сделал несколько шагов в направлении, где затаился Казимир. Войтковский лежал, тесно прижавшись к земле. Враг подходил все ближе и ближе. Вот он остановился, сдвинул ногой сухие листья в кучу и опустился на них.
Я прилягу здесь, — бросил он своему приятелю. — Через часок разбуди.
И вдруг увидел полуголого человека. В первое мгновение каратель настолько оторопел, что не мог сделать ни одного движения. Он хотел крикнуть, но страх отнял у него голос, хотел бежать, но ноги будто приросли к земле. Этим воспользовался Казимир. Он бесшумно вскочил, подмял под себя карателя и, зажав ему одной рукой рот, другой рванул к себе автомат. Еще секунда — и он мог бы скрыться в темноте леса, но каратель уже пришел в себя, вывернулся из-под руки Казимира и закричал диким голосом:
Юзеф, партизаны!
Лагерь мгновенно ожил. Вокруг вскакивали люди и, еще ничего не соображая со сна, тоже кричали:
Партизаны!
Казимир прижал к груди автомат, послал длинную очередь в гущу врагов и прыгнул в сторону. Даже теперь спасение казалось возможным. Еще один прыжок, еще одно усилие…
Но в это время взлетела ракета, осветила поляну, деревья, Казимира, убегающего в глубь леса, и нескольких человек, зашедших к нему с тыла. Казимир рванулся в сторону, но двое навалились на него, повисли на шее. Откуда-то крикнули:
Брать живым!
И снова вверх взлетела ракета. Казимир видел, что к нему приближаются враги. Много врагов.
Он напрягся, схватил одного из солдат за пояс, с силой швырнул на землю. Потом снова вскинул автомат, готовясь выстрелить, — и сразу почувствовал удар в голову чем-то тупым, тяжелым. Оружие выпало у него из рук, деревья зашатались, костры погасли, и наступила тишина, словно все вокруг погрузилось в густой мрак.
3
Может быть, ему было лучше умереть в эту ночь… Умереть в неравном бою, как умирает солдат-герой, встретив смерть лицом к лицу. Друзья нашли бы его тело в лесу, под вековым дубом вырос бы холмик земли — память о честном человеке, отдавшем свою жизнь за правое дело. И Казик всю жизнь помнил бы своего большого друга и мстил бы врагам за его смерть…
Каратели пана Данека шли к горам, стремясь отрезать путь партизанскому отряду Антека, окружить его и уничтожить. Четвертый день каратели питались только сухарями, хотя в лесу было немало дичи: пан Данек строго запретил стрелять, чтобы не обнаружить свою группу.
Все шло хорошо. Не подозревая о близости врагов, партизаны часто останавливались на отдых, и пан Данек готовился в ближайшие дни нанести удар. Он уже поставил перед своими помощниками задачу на окружение отряда, когда неожиданно все его планы расстроились: ночная перестрелка вспугнула партизан. Пан Данек потерял полтора десятка солдат и лучшего своего друга — подпоручика Владислава Крицкого. Было от чего прийти в бешенство! Поручик Данек через каждые пять-десять минут подходил к Войтковскому и проверял веревки на его руках: не слабо ли они затянуты? Каждый раз он подносил кулак к лицу Казимира и яростно ругался:
Звериная рожа! Я придумаю для тебя такую пытку, что у самого дьявола волосы встанут дыбом!
Казимир сплевывал кровь, ненавидящим взглядом окидывая поручика. Он напрягал все силы, чтобы разорвать на руках веревки, но они затягивались еще туже. А как хотелось схватить за глотку эту собаку, душить, рвать на части, чтобы и следа не осталось!
Молчишь? — В голубых глазах поручика от злости вспыхивали злые огни. — Скоро заговоришь, закашляешь кровью!
Каратели продвигались по лесу медленно, все время высылая вперед разведку. Несмотря на то, что Казимир был весь избит и еле передвигал ноги, поручик приказал вести его на веревке, как зверя. На шею ему набросили петлю, пропустили веревку через связанные руки, и конец ее привязал к своему поясу дюжий каратель.
«Боитесь даже полумертвого!» — думал Казимир, встряхивая головой, чтобы отогнать впившихся в лицо и шею комаров.
В полдень подошли к краю болота и остановились. Надо было перебираться на другую сторону, и поручик приказал: найти тропку через топи. Несколько человек отправились искать тропу, другие начали рубить деревья, чтобы попробовать перейти по стволам через узкий рукав болота. Войтковского привязали к дереву и как будто на время забыли о нем. Не имея возможности сделать ни одного движения, Казимир склонил голову на грудь и, закрыв глаза, стоял в полузабытьи, скованный усталостью. В голове у него проносились обрывки мыслей. Он думал о Казике, о Януше и русском летчике Андрее, ему страшно хотелось, чтобы кто-нибудь из них увидел его сейчас, обреченного на смерть. Больше смерти Казимира пугала мысль о том, чтобы его друзья не подумали о предательстве. А что, если кто-нибудь из них скажет: «Бандит есть бандит и не стоило ему доверять».
Казимир застонал и открыл глаза. Перед ним стояли поручик Данек, двое здоровенных карателей с сухими ветками в руках и маленький человечишко в длинном пальто, видимо, ксендз. Все молчали, разглядывая Казимира. Наконец ксендз проговорил:
Честные католики в суровый час испытания не оставляют веру свою на поругание. Раскаиваешься ли ты, сын мой? Вернешься ли к братьям своим?
Человечишко был уже стар, седые пряди волос выбивались у него из-под маленькой шапочки, умные глаза скорбно смотрели на распухшее лицо Войтковского.
Кто ты, старик? — спросил Казимир.
Слуга пана Езуса, слуга веры нашей, сын мой, — ответил старик. — Я ксендз.
Войтковский вспомнил ксендза, который сидел с ним в тюрьме и ехал на одной машине в лагерь смерти. У него не было седых прядей, лицо не казалось таким кротким и умным, и голос, кажется, был грубым и резким. Тот валялся на цементном полу проклиная немцев и их пособников, вот таких, как поручик Данек. А этот…
Ты слышишь меня, сын мой? — повторил ксендз, — Сам пан Езус призывает в этот суровый час всех честных католиков…
Все честные католики дерутся с немцами или сидят в тюрьмах! — перебил его Казимир. — А такие… Кши, пся крев!
Одумайся, сын мой! — отступая, сказал ксендз. — Одумайся, пока не поздно.
Последний раз спрашиваю, где партизаны? — Поручик вплотную приблизил свое лицо к лицу Казимира и заглянул в его глаза. — Скажешь?
Казимир собрал все силы, рванулся вперед, но веревка впилась в горло, и ему стало нечем дышать. Он прохрипел:
У-у, жабы…
И его голова опять упала на грудь.
Поручик взглянул на ксендза, тот скорбно кивнул.
Начинайте, — сказал пан Данек.
Каратели положили несколько сухих веток у ног Казимира, и один из них достал спички. Ксендз отошел в сторону.
Пламя обожгло ноги Казимира, по изодранным брюкам поползло выше. Глаза его налились кровью, жилы набухли; он хотел отстранить лицо от огня и ударился головой о дерево.
Скажешь? — Поручик стоял совсем рядом, ноздри его вздрагивали.
Казимир молчал.
Подбросить еще! — брызгая слюной, крикнул поручик.
Когда огонь коснулся лица и опалил волосы, Казимир прошептал:
Скажу…
Поручик сам разбросал костер, наклонился вперед и ждал. Казимир тяжело дышал и смотрел куда-то далеко, по ту сторону болота.
Ну? — Поручик наклонился еще ближе, боясь не расслышать того, что скажет Казимир.
Пусть подойдет пан ксендз, — попросил Войтковский. — Слушайте. Казик найдет меня здесь. И он даст клятву отомстить. Всех вас, пся крев, всех в огонь! У, жабы! Бандит пан Войтковский нечестно жил, но честно умрет… А вы крысы…
Поручик вытащил пистолет, взвел курок. Рука его дрожала от бешенства, дуло пистолета прыгало у глаз Казимира.
Собака! — прохрипел Данек.
Ксендз успел отвести руки поручика в сторону и тихо проговорил:
Враги веры и родины нашей достойны более суровой кары.
Они ушли. Силы покидали Казимира. Обожженные ноги не держали измученное тело, и он повис на веревках. «Что еще придумают эти волчьи души?» — с тоской думал Войтковский.
Через несколько минут он увидел, как трое карателей протащили мимо него высокий столб, направляясь к болоту. Оттуда донеслись оживленные голоса. Кто-то кричал:
Здесь нету дна, только трясина!
Правее, вон туда! — командовал поручик.
Потом послышались глухие удары чего-то тяжелого о дерево, и Казимир понял: в болоте устанавливают столб и его, Казимира, привяжут к этому столбу… Медленная страшная смерть…
Ты бодрствуешь, сын мой?
Казимир приподнял веки и опять увидел ксендза. Старик стоял в двух шагах, медленно перебирая четки.
Ты не сразу умрешь, сын мой. — Голос ксендза был спокоен, словно старик читал проповедь. — Душа твоя медленно будет покидать тело, и ты успеешь вознестись молитвой к отцу нашему, пану Езусу. Раскаяние облегчит твои муки, молитва сделает твои страдания твоей радостью…
