его фраза была стилистически безупречна.
16
ТЯЖКИЕ КИЛОМЕТРЫ У ЦЕЛИ
Ямполь — городок небольшой. Дома в основном деревянные, кое-где двухэтажные, улицы тихие, сонные. Пронесла воду женщина, из калитки, нахлобучив на глаза отцовскую шапку, смотрел мальчуган, стороной шел инвалид.
Конвойные привели Крылова и Бурлака в полицейский участок, поднялись с ними на второй этаж, в кабинет начальника полиции. Здесь за столом сидел мужчина лет тридцати, на стене висела большая карта и портрет Гитлера.
Конвойные доложили, как задержали арестованных.
— Документы, — потребовал начальник. — Уведите.
Полицейский вывел их на улицу, остановил перед соседним домом.
— Будете здесь. Вздумаете бежать — пришьем на месте!
Старик-хозяин уныло встретил гостей. Он в шапке, поношенном пальто, в валенках, дряблые щеки давно небриты, шея замотана шарфом. В доме у него было не топлено.
— Пойду за дровами. — он принес несколько поленьев, начал растапливать железную печку. — Молодые помирают, а я живу. Всех своих пережил. И сил нет, и неохота уж, а живу.
На стене скрипели ходики, отовсюду глядела заброшенность и тоска.
— Сорок лет учил людей добру, а теперь все ожесточились. Мой бывший ученик — он вас привел сюда — в полиции служит. Летом они погубили двух мальчишек, тоже у меня ночевали…
Вечерело, в доме сгущалась темнота. Старик приоткрыл дверцу печки — на полу заиграл прямоугольник света.
— Отпускали кого-нибудь?
— Не знаю. Угостить вас нечем, сам ничего не варю…
Утром пришел полицейский:
— Собирайтесь!
Старик проводил их тоскливым взглядом.
В кабинете у начальника полиции находились человек десять полицейских, все молодые, здоровые.
— У тебя пропуск до Киева. Почему ты оказался здесь?
— Это я его сюда привел, — поспешил вмешаться Бурлак, сразу завладев общим вниманием.
— А ты как сюда попал — ты ведь тоже из Киева?
— Хрящатик, дом семнадцать. Мы с ним за Днепром встретились. Пришли в Киев, а там ни дома, ни родных. Я и уговорил его идти со мной. Слыхал, может, про Дуплево, около Брянска, там у меня сестра живет, а может, и все там собрались…
— Как же вам удалось добраться сюда? Поездом?
— Пробовали — еле ноги унесли. Мы все потихоньку, сторонкой, а то и своих не увидишь. И так «руки вверх» да «руки вверх». У него на хуторе Фомич ботинки отобрал — посмотри, что Фомичева баба ему дала! А у меня топорик был ухватистый — тоже Фомич отобрал. Где теперь такой найдешь?
Бурлака слушали с улыбкой, а Крылов втайне восхищался точностью и своеобразной прямотой его выражений.
— Дальше вам не пройти, — сказал лейтенант.
— Почему? Мы вон сколько оттопали, а тут близко. Мы никого не трогаем, нам бояться нечего, за нами ничего такого нет. Нам бы вот ботинки или валенки.
— Не пройдете, говорю вам: партизаны задержат.
— Какие партизаны? Сколько прошли — нигде не видели. Полицию видели, а их нет. Ты, может, документик какой нам дашь, чтобы нас не останавливали, а?
— Вот что — вступайте в полицию.
Такой оборот они не предвидели. Начальник полиции припер их к стене — Крылов похолодел от тоскливого предчувствия конца.
— Дело это серьезное, — не растерялся Бурлак, — так сразу нельзя. Нам уж до дома недалеко, мои-то, глядишь, все там. А у меня два брата, вот такие, и мать больная. И его вот уговорил. Не можем мы сейчас, своих повидать надо, а полиция от нас не уйдет: что мы — там вступить не можем?
— Чего боитесь? — оживились полицейские. — Война скоро кончится, тогда ехай, куда хочешь!
— Я из окружения шел и здесь остался. Дурак, кто боится в полицию!
— Это все так, только твой дом где? За фронтом. А мой тут, рядом. Я сначала к своим загляну, а там видно будет.
— Смотрите не прогадайте, — предостерег начальник. — Пойдете на Старую Буду — тут вам крышка, партизаны задержат. Берите левее, там свои.
И он… возвратил им их бумаги, да еще указал точный маршрут пути!
— А ботинки-то как?
Полицейские засмеялись, начали расходиться. Бурлак и Крылов спустились вниз по лестнице. Их никто не сопровождал. Они пересекли площадь, прошли мимо солдат.
* * *
Они все время ждали оклика и были готовы к тому, что их остановят. Они решили, что им дали отсрочку, чтобы проследить, куда они пойдут. А пошли они в партизанскую сторону. Дорога вывела их в лощину, окаймленную низкорослыми соснами. «Сейчас, сейчас окликнут», — ждали, заставляя себя не оглядываться.
Санный след становился тоньше, потом повернул вверх, между редкими березами. Ямполя позади уже не было видно.
— Посидим, солдатик.
Напряжение последних часов вымотало их, они сели прямо на снег. Когда Крылов сворачивал цигарку, махорка рассыпалась у него: дрожали руки. — Пошли.
Они увидели деревушку, и она показалась им западней. Они подходили к ней медленно, они приготовились ко всему. Крайняя изба, сейчас их остановят. Еще одна. Никого. Деревня будто вымерла.
Опять поле и за ним бескрайний лес. Мороз крепчал, тело наливалось усталостью. Еще деревня. Еще одна ночевка.
— Мамаша, не пустишь переночевать?
— Заходите…
— Полиция у вас есть?
— Не, была — теперь нет.
— А где же она?
— Да нема. Какая полиция? Партизаны рядом.
— Где… рядом?
— В Старой Буде.
* * *
Наутро их опять окружили леса, но теперь светлые, уютные. Потом они миновали Полесье — большое брянское село. Люди на улице здесь громко разговаривали, весело смеялись. Вдоль улицы лежали спиленные телеграфные столбы.
За Полесьем — Старая Буда, партизанское село. До него пять километров, а они прошли тысячи. Их задерживали, в них стреляли, они шли днем и ночью, рассчитывали каждый шаг. Теперь оставался последний рубеж. Преодолев его, они станут в строй.
Они спешили: вдруг там никого нет, вдруг они придут слишком поздно?
Поле между Полесьем и Старой Будой усеяно следами солдатских сапог и стреляными немецкими гильзами. Когда-то здесь вдоль ветел, образовавших аллею, пролегала уютная дорога. Теперь дороги не было, а уродливые деревья навевали тоску. Здесь была ничейная земля. Что если им так и не удастся преодолеть последний рубеж? Не нацеливается ли откуда-нибудь на них пулеметный ствол?
Калоши спадали с ног, мешали идти, будто пытались задержать Крылова среди ветел. А впереди уже выглянули низкие заснеженные избы. Старая Буда.
Они заметили на окраине человеческую фигурку и заспешили из последних сил, а фигурка оставалась неподвижной, как неживая. Он, партизан.
Казалось, он не обращал внимания на двух человек в поле или не видел их, хотя они уже различали пестрый узор на немецкой плащ-палатке, прикрывавшей его от ветра.
Когда до избы осталось метров сорок, партизан сошел с крыльца и,
