— Ты не обижайся на меня. Я должен был это сделать. — Он пытался, посчитав, что обидел Соню, так заявив о ней, смотреть на нее ласково, но у него ничего не получалось. — Зачем мне ставить вас под удар? Я должен бороться, а вы мне свяжете руки. В стороне же стоять от борьбы, когда гитлеровцы топчут родную землю, издеваются над нашим народом… так и жить не захочется. Нет, я должен бороться, бить их… если суждено будет, и умереть ради этого святого дела.
Они подошли к кушетке. Как какую-то заразу отодвинув в сторону немецкое обмундирование, Зоммер сел и потянул за собой Соню. Усадил рядом. Крепко обнял. Думая над его словами, Соня представляла и не могла представить, как сложится его судьба. Рассуждала: не сделала ли ошибки, когда, доверившись Еремею Осиповичу, послала Федора в комендатуру. Появилось опасение, что Федор необдуманно может решиться там на какой-нибудь отчаянный поступок и погубит и себя и дело, ради которого она заставила его идти на службу к гитлеровцам… Зоммер ласкал ее, гладил по шелковистым волосам; и, растроганная его лаской, она полушепотом произнесла:
— Знаешь, это хорошо, что ты связываешь свою личную судьбу с судьбой Родины… О моей и маминой не думай. Нас всех ждет или наша победа над фашизмом или… Мне страшно даже выговорить, что будет с нами, если гитлеровцы победят. Поэтому мы и должны бороться. Но если каждый будет делать это в одиночку, сам по себе, то это мало что даст. Бить гитлеровцев надо организованно, и мы победим.
Слушая ее, Зоммер настораживался. Ему показалось, что и словами-то говорит она не своими. Вспомнил о Еремее Осиповиче, который больше не приходил. В памяти возник разговор с Соней после последнего прихода этого парня, когда она убежденно стала уговаривать его идти в комендатуру и утверждала при этом, что в городе есть подполье — должно быть… Ожила в памяти прежняя догадка, что Соня связана с подпольем. Задумав поймать ее на слове и через это самое принудить к откровению, произнес:
— Ты говорила серьезно? А ты знаешь, где уже гитлеровцы? У них и разговоры только о том, как будут брать Ленинград, Москву… Урал даже готовятся брать.
— Готовятся брать — это еще не берут, — повернув к нему лицо, сверкнула глазами Соня. — Я не верю в это! Не верю! Это… пропаганда их. Мы тоже не сидим сложа руки.
Зоммер понял, что, говоря «мы», Соня имела в виду не столько свое государство, сколько организацию, которая оставлена в городе и ведет подпольную работу. В его представлении нить от этой организации — мостиком, через Еремея Осиповича — протянулась к Соне.
— Я почти убежден, — сказал он вдруг, — что ты связана с псковским подпольем… Кто был этот Еремей Осипович? Почему только после его прихода ты предложила мне идти в комендатуру? Почему? Ты должна мне сказать всю правду.
Соня поднялась с кушетки. Показав, что начинает сердиться, отошла к столу. Долго поправляла скатерть — ждала, что Федор скажет дальше. Не дождавшись, повернулась. Тихо произнесла:
— Ты меня не пытай. Я уж говорила тебе, кто такой Еремей Осипович. Не все ли равно тебе, кто он? Важно, не любовник.
— Хорошо, о нем я спрашивать больше не стану. Надо будет — сама скажешь, — окончательно догадавшись обо всем, с нотками веселости в голосе сказал Зоммер и, поднимаясь с кушетки, добавил: — Только ответь, что я должен делать у этих палачей? В чем мои обязанности?
Соня колебалась. Растягивая время, взяла со стола карманное кругленькое зеркальце и стала зачесывать гребнем к затылку пряди рассыпающихся русых волос. Решив, наконец, что Федор обо всем догадался и таиться дальше бесполезно, она строго проговорила:
— Обязанности? Входи в доверие к гитлеровцам, вживайся. Когда понадобишься, тебе скажут, а пока… слушай, запоминай, передавай мне — там, где ты будешь, зреют планы по борьбе с подпольем, с партизанами. Понял?.. Больше ты никого не знаешь. Понял?.. И осторожен будь, понял?
Зоммер нежно обнял Соню. Преданно заглянув ей в глаза, сказал:
— Понял. Все понял. — И угрожающе, полный ненависти к оккупантам: — Мы здесь такой тарарам гитлеровцам устроим… как наши отцы в гражданскую войну в тылу у белогвардейцев…
— Устроим, устроим, — оборвала Соня, высвобождаясь из его рук, а на лице у нее, в глазах было написано такое, будто она в чем-то провинилась.
— Тогда надо амуницию приводить в порядок, — выпуская Соню и не замечая ее состояния, пошутил Зоммер и кивнул головой на кушетку, где лежал сверток с немецким обмундированием.
На кухне Сонина мать готовила обед. Соня раздула утюг. Зоммер взял его у нее и, чтобы угли горели жарче, вышел на крыльцо и стал размахивать им из стороны в сторону. Воздух попадал через щели в утюг, из них, посвистывая, выбрасывались мелкие искры. Когда утюг разгорелся, Зоммер пришел в комнату и стал гладить обмундирование. Соня посмотрела-посмотрела и взялась сама. Зоммер поглядывал, как ловко у нее получается. Заговорил, все еще размышляя о своей работе в комендатуре:
— Я часто думаю… Знаешь, в чем настоящий патриотизм? — И сам ответил: — Патриотизм — это когда человек во имя Родины, Отечества забывает о себе… делает все так, что потомок не плюнет ему на могилу.
— Ну уж и так! — не согласилась Соня. — Патриотизм, он классовый. Возьми Ленина. Он думал о потомках не так. Он делил их на социальные группы, думал о социальной справедливости, об угнетенных и знал, что они останутся благодарны ему вечно… — Разглаживая рукав, она на минуту смолкла, потом произнесла: — Мне, например, важно не то, что подумает обо мне потомок вообще, а то, что подумает мой единомышленник. Вот его-то благодарности и надо заслужить, а не вообще потомка.
Соня, закончив гладить, сказала улыбчиво:
— На-ка примерь, философ.
Обмундирование оказалось чуть тесновато. Позвали посмотреть мать. Та, презрительно скривив губы, сплюнула и ушла на кухню. Соня поглядела на одетого в гитлеровское обмундирование Зоммера, и ей вспомнилось: решив выходить за Федора замуж, она сказала об этом матери, та разволновалась, долго молчала, а потом не то с упреком, не то с болью произнесла: «Значит, и фамилия у тебя станет Зоммер. Не понимаю я вашей жизни: мы, бывало, дорожили своим родом-племенем, держались за него, у вас же… подумала бы, и дети-то ведь у тебя нерусские пойдут?!» Соня тогда обиженно укорила про себя мать: «Отсталая еще ты у меня, вот что я скажу». Сейчас же осознала вдруг, что мать хоть и малограмотная, но с умом.
Зоммер поглядывал на Соню. Обмундирование, казалось ему, обжигает не то что тело, а всю душу. Хотел уже сказать об этом Соне, но та опередила его.
— Мама у меня сознательная, — виновато усмехнулась она и стала объяснять: — Вчера, когда тебя вызвали туда, она говорит мне, будто проклинает: «Бессовестные вы оба. Повесить вас мало за такие за ваши дела: мыслимо ли, на службу к этим душегубам идти!» — и замолчала, увидав в дверях мать.
Загородив собою проход, она стояла в дверях и перебирала трясущимися руками край фартука. Враждебно глядела на обоих. Ее губы подергивались. Произнесла:
— Вам, господа разлюбезные, куда подавать-то? Сюда, может, или на кухне по старинке столоваться будете?
Зоммер побледнел.
— Какой красавец! — залилась притворным смехом Соня.
Она подлетела к матери и обвила ее — маленькую, худенькую — руками. Говорила, захлебываясь:
— Ой, ну какая ты у меня, мамуся, умница!.. Ой, ну все, как есть, понимаешь! Все, все!
Но Сонина проделка не утихомирила материнское сердце. Оно, поняла дочь, могло быть и очень жестким, даже к своему ребенку, когда он начинает делать не то.
3Над Спиридоном Ильичом тучей висят комары. Он от них не отмахивается. Укрыв голову женским ситцевым платком, а на платок нахлобучив кепку, он сидит на старом пне и смотрит в свою записную книжку. В книжечке понятные только ему записи: где, какой урон нанесли они гитлеровцам. «167. 7 вел. тр. — не успели взять. П. н.», — читает Спиридон Ильич последнюю запись и вспоминает, как напали они группой в десять человек шестнадцатого июля на семь велосипедистов по дороге к Мошкино и убили всех, а трофеи взять не сумели — помешала показавшаяся сзади колонна немцев… Когда немцы уже мертвые, ему бывает их по-человечески жалко. Понимает, не все по своей воле пришли сюда, в Россию. «Матери, поди, есть, жены, дети, невесты, — думает Морозов, вспоминая о растерянной своей семье, и зло рассуждает, виня в гибели этих немцев уже нацистов Германии: — Оболванили вас Гитлер с кликой, оболванили. Весь народ оболванили. И гонят, как стадо, на убой. И вы идете».
Морозов листает записную книжку, и все новые воспоминания одолевают его…
Просидел так с час. Потом подошел к шалашу и потряс за ногу комиссара отряда Вылегжанина. Тот, потянувшись, открыл глаза и сразу сел.
— Давай собираться. На новое место переберемся, остановимся в сторожке, у озера, — сказал Спиридон Ильич. — Нельзя нам засиживаться.
