— Рубай, корешок. Не тужи!
А посещения вообще ни в какие ворота не лезут. Но ведь пускают! Говорят, с разрешения самого «бати».
Сегодня опять были капитан Ковальчук и подполковник Иванов. С мандаринами, с лимонадом и еще какими-то кульками, в которые Малышкин по причине чрезмерной сытости до сих пор не заглянул. Опять говорили о несчастливой поездке, расспрашивали Малышкина о семье (а у него всей и семьи-то: мать, сестра да отчим), рассказывали о гарнизонных новостях, признались, что верят в его честность. В общем, разговор получился хороший, спокойный и откровенный. Прощаясь, Малышкин попросил, чтобы домой пока ничего не сообщали, на что подполковник с капитаном ответили твердым обещанием.
А вслед за ними появилась Анна Павловна. Виноватая, заплаканная, добрая. Она принесла Малышкину горячих домашних пельменей, рыбный пирог и еще каких-то сдобных пампушек. Заставила Малышкина поесть, а сама вздыхала рядом да по-матерински гладила его по голове. От ее молчаливой ласки растеплел Малышкин еще больше и твердо решил, что должен вспомнить, хотя что именно, сам толком не знал. Но не мог он примириться, чтобы эта добрейшая женщина плакала и страдала из-за его, Малышкина, ротозейства.
И он вспоминает. Перебирает в памяти минуту за минутой всю поездку. А тугая сиреневая пачка в новенькой банковской бандероли так и торчит перед глазами.
За окном появляется сначала неясная тень, а потом к оконному стеклу прилипает перехватовское лицо со сплющенным носом.
— Малышок! Слышь, Малышок! Спишь, что ли?
— А-а… Это ты, Саня… — встряхивается Малышкин. — Ты что?
— Рубать хочешь?
— Не-е… Я вот так! — Малышкин проводит ребром ладони по горлу.
— Да ты что! — огорчается Перехватов. — Я вон целый котелок гуляша припер. Ребята с офицерской кухни прислали.
— Не-е, не хочу, Перехват. У меня всего полно. Ешьте сами.
— Да ты что! За кого меня принимаешь! — пугается Перехватов.
Малышкин безнадежно машет рукой. Он знает неписаные солдатские законы. Позор тому крохобору, который польстится на яства, посланные товарищу в лазарет или на «губу». Законы солидарности — суровые законы.
— Ладно. Отдашь разводящему, — вздыхает Малышкин, надеясь втайне, что ночью продрогшие караульные подкрепятся офицерским гуляшом. — Чего в роте новенького?
— Чего… — Перехватов озадаченно таращит маленькие бойкие глазки. — Чего… Никто не верит, что ты деньги хапнул. Братва собирается складчину делать. Офицеры, похоже, тоже шушукаются.
— Ни к чему это, — опять безнадежно машет рукой Малышкин. — Глупость это.
— Ну, нам лучше знать! — сердится Перехватов, щурится на часы, спохватывается: — Ого! Я побежал. А то на построение опоздаю. Да и гуляш остынет. Держи хвост морковкой. Подсобим!
И Перехватов исчезает так же стремительно, как появился.
А Малышкин чешет затылок. В то, что солдаты могут затеять складчину, чтобы помочь товарищу, он верит. Сам не раз участвовал в таком деле. Только не ахти богата солдатская получка. Ну, соберутся по рублю, по полтиннику… Все равно не хватит, чтобы возместить ту сиреневую пачку-невидимку, что исчезла из сумки подобно привидению. Пустая затея!
«Офицеры шушукаются…» Это Ковальчук с Ивановым, да еще десяток других, что знают его, Малышкина, могут ему поверить и посочувствовать. А другие? У всех семьи, свои заботы… Можно представить себе, как «шушукаются» о нем, Малышкине, командир саперного подразделения Будзинский, прочие офицеры и их семьи, оставшиеся по его милости без своевременной зарплаты.
Малышкин глядит в тусклое окно и старается догадаться: в самом деле, что думают о нем, нашкодившем писаре Малышкине, офицеры соединения?
В кабинете командира мотострелкового соединения шумно и дымно. Генерал Каратаев, сам заядлый курильщик, разрешил курить всем присутствующим. Это не совещание и не собрание, а обычная беседа, хотя повод вполне официальный: начфинчасти подполковник Иванов, командир мотострелковой роты капитан Ковальчук, а также недавно назначенный начальником нового полигона капитан-инженер Будзинский, каждый по отдельности, подали рапорта об освобождении из-под ареста рядового Малышкина под их личную ответственность.
— Поймите меня правильно, товарищ генерал, — горячится Будзинский. — Я сам свидетель. Это произошло в моем кабинете. Человек приехал совершенно нормальным, даже в отличном настроении. Гм… Как это лучше объяснить… Если бы вы видели его лицо, когда он обнаружил недостачу! Это… это… Когда не сказал, а буквально прошептал мне об этом! Это было настоящее потрясение! Он так растерялся! Нет, он не присваивал денег и не подозревал об их исчезновении — я в этом убежден. За что же парнишку держать под арестом?
— Но ведь деньги исчезли именно у него. Государственные деньги! Не выпрыгнули же они сами из его сумки! — густо басит генерал без всякой, впрочем, официальности. — Случилось. Виновный налицо. По крайней мере, разгильдяйство тоже налицо. А за утрату государственных средств должен кто-то отвечать. Ведь это так?
— Конечно, — соглашается капитан-инженер, он еще не знает о рапортах Иванова и Ковальчука, а потому идет ва-банк. — Но конкретный виновник! А вина Малышкина не доказана. Я убежден в его невиновности и считаю долгом чести офицера ратовать за справедливость!
— Ого! — улыбается в густые буденновские усы генерал. — Приятно сознавать, что во вверенном мне соединении у офицеров такое высокое понимание чести. Весьма рад. Могу представить вам единомышленников: подполковник Иванов и капитан Ковальчук подали рапорта аналогичного содержания.
Капитан-инженер оглядывается на Иванова с Ковальчуком и растерянно улыбается.
— Вот видите, товарищ генерал, я далеко не одинок в своем мнении, — волнуясь, говорит начфинчасти. — И очень рад, что товарищ Будзинский, будучи совершенно незнаком с рядовым Малышкиным, ручается за его порядочность.
— Совершенно верно, — поддерживает Ковальчук. — Я тоже полностью согласен с товарищем Будзинским.
Сначала надо доказать виновность Малышкина, а потом брать под арест.
— А-а… — Генерал рукой разгоняет дым над собой, морщится. — Пустое. Человеку были доверены государственные средства, он за них отвечал. У него какая-то часть исчезла. Черт знает куда исчезла. Допустим, что он в том не виновен. А фактически кто виноват? Неизвестно. Потому окружной прокурор и дал санкцию на арест материально-ответственного лица. По всем правилам этот Малышкин должен находиться в следственном изоляторе, а мы все-таки настояли, чтобы наш солдат оставался у нас, пока не докажут его виновность. Ведь дал санкцию прокурор? — обращается генерал к лейтенанту Галичу, скромно сидящему на самом крайнем стуле у двери, хотя места в кабинете предостаточно.
Лейтенант Галич вскакивает со стула, вытягивается по стойке «смирно».
— Так точно. Дал.
Галич мог добавить, что в тот момент, когда окружному прокурору доложили о чепе в мотострелковом соединении, тот спешно собирался на аэродром, чтобы лететь в Москву. Накануне он долго сидел над материалами для доклада, а потому был голоден, утомлен и сердит. Слушать подробную информацию ему было некогда, так как у подъезда уже ждала машина, и потому он только поморщился, словно от зубной боли, проворчал:
— Час от часу не легче… Материально-ответственное лицо призналось? Ага… Хорошо, если просто ротозей, а если прохвост? Под арест взят?.. Почему?.. Ведь он не отрицает! Значит, злоупотребление или халатность налицо! Не исключен и сговор. Санкционирую. Сообщите об этом Каратаеву.
Когда Галич принял дело к исполнению, он и сам считал, что поступают с Малышкиным совершенно правильно и предусмотрительно. Иначе быть не могло. Галич только-только окончил юридический институт и его сразу призвали в армию. Дело Малышкина — его первое дело.
При ознакомлении с материалами предварительного дознания Галичу Малышкин представлялся то в образе бульварного громилы с испитым лицом, то юрким, тщедушным шулером с лисьими глазками и повадками хорька. Каково же было разочарование, когда перед ним предстал не громила и не шулер, а скромный кареглазый паренек среднего роста, с белым, как у девушки, лицом, смоляными бровями вразлет и прозрачным румянцем во всю щеку. Малышкина можно было даже назвать стройным и красивым, если б не был он угловат и скован в движениях, если б не постоянное выражение замкнутости на юном лице. Впрочем, впечатление это скоро исчезло, и Малышкин воспринимался как совершенно бесхитростный человек.
С этой первой встречи и полетел в тартарары план расследования, намеченный Галичем. Как-то так сразу получилось, что пришлось искать не изобличающие, а оправдывающие Малышкина факты. И поступить наоборот Галич не может.
