Василий Клёпов - Тайна Золотой долины. Четверо из России [Издание 1968 г.]

Летчик снова очнулся. Оказалось, у него перебиты обе ноги. Белка стала делать перевязку.

— Вы кто? — вяло спросил летчик.

— Мы русские…

— А-а… Это хорошо. Возьмите у меня из планшетки… все… и отдайте советскому командованию…

— Да нет же! — вскричал я. — Мы вас не бросим!

Кое-как нам удалось втолковать летчику, что теперь мы уже будем вместе с ним или погибнем. Он улыбнулся и легонько пальцами пожал мне руку.

— А у вас рация есть? — спросил я. — Нам срочно надо передать важные сведения командованию, — и рассказал все, что удалось узнать в вагоне немецкого генерала.

По мере того, как я говорил, глаза летчика становились осмысленнее, в них проступала тревога. Наконец он попросил поднести его к самолету. Рация не работала, но была почти невредимой.

По указаниям раненого, Димка начал ремонтировать передатчик. И ведь исправил!

— Кто из вас знает азбуку Морзе? — спросил летчик.

— Я знаю… Да и Димка знает…

— Тогда передавай, — приказал он мне и начал диктовать:

«Сбит над районом станции Шумилино. Перебиты ноги.

Имею важные сведения о готовящемся наступлении немцев в районе Полоцка. Оно будет развиваться так: вначале немцы будут отходить на фронте шириной в 100–110 километров, пропуская русских к Полоцку. Затем две крупные немецкие группировки из Орши и Невеля ударят на юг и север, чтобы отрезать наши части и уничтожить.

В наступлении будут участвовать войска…» — летчик поднял глаза и кивнул Белке.

— Шестьдесят четвертая пехотная дивизия, вторая танковая бригада, — зачастила Белка, так что я вынужден был сказать, чтоб она говорила медленнее.

— Сведения получены от ребят, — снова начал диктовать летчик, — которые украли у немцев эти данные. Находимся сейчас в квадрате 13. Никонов. Перехожу на прием.

Я выслушал ответ: «Вас понял».

— А теперь, ребята, идите, — проговорил Никонов. — Меня вы все равно не спасете, а сами можете погибнуть.

Но мы твердо решили спасти раненого. Я сбегал к изгороди и выломал две жерди. На них мы натянули плащ-палатку, подобранную у самолета, понесли летчика в камыш. И все время поглядывали в небо, ожидая, что искать Никонова прилетит самолет, но вверху шли воздушные бои, а за Никоновым так и не прилетели.

В камыше пришлось сидеть дотемна. Выходить отсюда Никонов не разрешал. Комары поднялись из своих дневных убежищ и жалили немилосердно.

— Вынесите меня отсюда, а то комары съедят, — последовало, наконец, новое распоряжение.

Мы вынесли летчика на простор. На лугу легче дышалось, да и комаров стало меньше. Ночь была ясная, лунная. Полярная звезда покойно мерцала. На востоке всходили Стожары.

— А разжечь костер нельзя? — спросил, вздрагивая, Димка.

— Ни в коем случае, — откликнулся Никонов.

— Да тут никого нет…

— Как знать…

И в самом деле вскоре вдалеке замаячило что-то черное, потом до нас донеслись голоса. По лугу шли люди.

— Неужели сюда? — чуть выдохнул я, решив, что если мы их видим, то и они нас видят.

В небольшой группе уже можно было различать отдельных людей, когда от нее отошел человек и медленно направился к нам. Не доходя метров пяти, он клацнул затвором винтовки:

— Кто здесь?

Мы притаились и сидели ни живы, ни мертвы.

— Отвечайте, кто вы? — снова спросил тот же голос.

— Макарычев, кто там? — окликнули издалека.

Макарычев! И тут я понял, что это, должно быть, партизаны.

Ведь просила же нас Анфиса Дмитриевна кланяться мужу Федору Макарычеву. Я закричал:

— Товарищ Макарычев, мы свои… Ей-богу, свои! С нами есть еще раненый летчик.

Огромная тень шагнула к нам, и мы увидели перед собой высокого, грузного человека с винтовкой наперевес. Он быстро оглядел всех и крикнул товарищам:

— Это — мальчишки… Идите сюда, тут раненый.

Подошли еще два партизана.

— Где вы его подобрали? — спрашивал Макарычев. — Когда? Асами откуда? — И узнав, что мы бежим из Германии, приказал двум парням, пришедшим с ним, взять раненого. Все вместе мы зашагали по едва видной тропинке к лесу.

Макарычев ввел нас в темную, пропахшую дымом землянку, привычным движением нащупал лампу и чиркнул спичкой. Мы увидели бритое лицо с твердыми губами и подстриженными усами, с ожогом во всю щеку. Партизан вывернул фитиль, угрюмо усмехнулся:

— Чтобы черт подрал этих фрицев!

— А где же Никонов? — забеспокоилась Белка.

— Унесли в санчасть. Доктор сейчас над ним колдует…

— У вас есть санчасть? И доктор? — изумилась Белка.

— У нас все есть, — по-прежнему угрюмо усмехнулся Макарычев. — Вот только света нет. Думали, движок поставим, да Сват не разрешил. Говорит, мы и без света проживем, а движок — он демаскировать будет…

— А почему Сват? Фамилия такая? — хихикнул Димка.

Угрюмое лицо Макарычева прояснилось, губы дрогнули, и он оглушительно захохотал, наполнив смехом всю землянку. Я никогда еще не слышал такого богатырского смеха:

— Хах-ха-ха! Так это ж забавная история! Дело было еще зимой сорок первого. Поймали мы раз ночью на дороге одного богатого мужика. Ехал на тройке с бубенцами, под полой четверть самогона. «Стой! — закричали мы и обступили лошадей. — Куда едешь?» — «На свадьбу». — «На какую еще свадьбу?» — «Да, крестницу свою замуж выдаю». — «За кого?» — «За господина Фюслера». А Фюслер этот был немецким начальником над всеми нашими селами. Тогда наш Николай Васильевич, не долго думая, говорит: «Раздеть его!» Ха-ха-ха! Раздели. И вот Николай Васильевич надевает на себя богатую шубу, шапку с бобровым верхом, через плечо повязывает полотенце, расшитое цветными петухами, и говорит мне: «Садись, Макарычев, поехали на свадьбу». Я доставил Николая Васильевича прямо ко двору невесты. Въехали во двор, выскочили дружки:

— Сват приехал… Сват…

А Николай Васильевич дает им четверть самогона и идет в дом. Фюслер сидит уже хмельной в переднем углу, рядом с ним бледная нереста и еще человек пять немцев.

— О, сфат! Сфат! — старается подняться на ноги жених.

— У немцев для меня — ни свата, ни брата, — отвечает Николай Васильевич, да как врежет в Фюслера из автомата, так тот и свалился под стол. Мы перебили остальных фашистов, схватили невесту и с бубенцами прикатили в лагерь. До сих пор она у нас в санчасти работает. Так и пошло — Сват да Сват. Даже в сводках Совинформбюро его только так и величают. Немцы огромную награду за его голову назначили, да дудки! Никто не может поймать Свата.

— А мы его увидим? — живо спросила Белка.

— Увидите, — ответил Макарычев. — Ложитесь, утро вечера мудренее. Ты тут ложись, — указал он Белке на топчан, — а вы — тут.

— Дядь Федя… — начал было я.

— А ты откуда знаешь, как меня зовут?

— Да нас же к вам направила ваша жена Анфиса Дмитриевна. Просила кланяться.

— Вон оно что, — обрадовался Макарычев. — Ну как она там?

Мы рассказали, как подслушали разговор Анфисы Дмитриевны с полицаем. Я упомянул о том, что немцы собираются наступать на партизан и если Макарычев не будет в понедельник дома, то его жену повесят. Партизан на минуту посерьезнел, попросил повторить слова жены и наконец проговорил:

— Молодец, Фиска! Ей-богу, молодец!

Мы впервые спали так хорошо, что не видели никаких снов. На следующее утро к нам пришел Макарычев и поздоровался:

— С добрым утром, партизаны! Вас требует к себе командир.

На дворе уже вовсю светило солнышко. Осенний лес купался в его лучах. Рядом с землянкой, в которой мы спали, приподнимали почву, как грибы, другие жилища партизан.

— Вот сюда! — показал нам Макарычев на землянку, из трубы которой валил дым.

Мы вошли, и — как вам изобразить, что произошло потом?

— Папка! — крикнул я.

Да, за столом сидел мой отец! Он был тщательно побрит, в ладной гимнастерке, по которой пролегала портупея.

— Что такое? — не верил своим глазам отец. — Вася?

Я прижался к папке. От его гимнастерки пахло дымом, как и у нас в землянке.

— Да как ты здесь? Что за чудо?

Я кивнул на Димку:

— А его узнаешь?

Отец долго смотрел на Димку, недоуменно спрашивал:

— Димка? Да, Димка! Такой здоровяк, я и не узнал. Вполне можно брать в армию. Сколько тебе лет?

— А эту девочку ты не знаешь, — указал я на Белку, которая сидела в углу и смотрела на нас. — Это самая лучшая девочка на свете. Белка.

— Неужели? — рассмеялся отец. — Что на белку она похожа, это верно. Но только как ее все-таки зовут?

— Нюра, — откликнулась Белка. — У меня много имен. Ребята все говорят: Белка да Белка, а в Германии меня звали Анхен…