строем пролетела ворона. Она уселась на забор и каркнула. Никто из строя не
вышел.
Косачев повернулся к дежурному по КТП, который курил, прячась за щиты с
плакатами о пожарной безопасности.
— Дежурный! Позвони в штаб, пусть найдут прапорщика Зубкова.
Дежурный, выплюнув сигарету, побежал внутрь КТП выполнять приказ. Командир
части распустил народ. Все пошли в парк заниматься своими делами.
Нужно сделать некоторое отступление, чтобы объяснить, что представляла собой
эта танковая база.
В составе базы находилось три танковые роты и несколько отдельных взводов
обеспечения. Фактически все три танковые роты можно было смело назвать не
танковыми, а, к примеру, танкоконсервирующими, что-ли… Суть от этого изменения
названия только уточнялась, ибо все три танковые роты изо дня в день занимались
только тем, что ставили на длительное хранение неимоверное количество абсолютно
устаревших танков, т. е. консервировали их. На территории базы находилось танков
столько, что ими можно было полностью укомплектовать три танковые дивизии. По
моему наблюдению постановка на хранение шла примерно со скоростью 30–40 танков в
год. Можно было это делать куда быстрее, но ускорению работ мешали
многочисленные проверочно-репрессивные комиссии из штаба округа, Генерального
Штаба, которые следовали буквально одна за другой, на время пребывания которых
все работы в парке сворачивались. Непосредственно перед приездом высоких гостей
вся база занималась в основном облагораживанием территории, составлением
отчетности и запасанием большого количества водки с соответствующим количеством
закуски. Сразу после убытия комиссии база несколько дней занималась
восстановлением способности к постановке техники на длительное хранение. В
общем, на саму постановку приходилась совсем не значительная часть рабочего
времени. Любая гражданская организация с таким подходом к работе давно бы
вылетела в трубу. Но эта организация была военной. А кто когда у нас считал
деньги, отпускаемые на военные нужды? Кто и когда у нас интересовался
производительностью труда в военных организациях? У нас главное — это что бы не
было хуже. Когда в Чебаркульской танковой дивизии при загрузке в танк боезапаса
произошел подрыв оного, и погибло десять человек, на нашу базу приехала
соответствующая комиссия с вопросом "а как тут у вас?" никого не заинтересовал
тот факт, что боеприпасов к танковым орудиям у нас на базе отродясь не бывало…
Зато высокая комиссия попила водки и поела красной икры. Вот такая, короче,
база…
О чем это я? О прапорщике Зубкове.
Увидели мы своего нового боевого товарища только через несколько часов в
курилке. С виду мужик, как мужик. Подошел, поздоровался, представился. Предложил
закурить. Никто не отказался. Даже не курящие — взяли про запас для курящих.
Короче, пачку у него всю вытянули. Мы сидели в курилке на положенном по времени
перекуре. Мы — это и контрактники, и прапорщики, и офицеры — все вперемешку. Все
в танковых комбезах, не различишь, кто где. Часть у нас была в то время
полностью переведена на контракт, мужики на должности контрактников пришли и
молодые и старые, и именно в связи с этим различий в работе было мало.
Командиры, конечно, командовали, но никто из них не гнушался грязной работы, к
примеру, в двигателе танка, где полно мазута и обыкновенной грязи. Иные
прапорщики и лючки на днище танка крутили. Это в частях, где есть много
срочников, там такое не увидишь, но здесь, повторяю, служили уже умудренные
жизнью мужики, которых, как срочника, не пошлешь…
Ротный, Игорь Илющенков, спросил Леху Зубкова, почему тот не явился на
утреннее построение, на что тот ответил:
— Я еще не привык к вашему временному поясу. Проспал.
Это был реальный ответ. Ротный вроде проникся. Присмотревшись к Зубкову, я
понял, что всех сидящих он воспринимает как офицеров. Так он держался. Ну и хрен
с ним.
Завели разговор. Савостин спросил Зубкова:
— А чего это ты к нам в такую даль? Что, в Твери плохо было?
— Да нет. Было хорошо, — важно ответил Зубков. — Просто я, наверное, авантюрист
и решил немного послужить на Дальнем Востоке. У вас тут РОМАНТИКА…
Леха мечтательно посмотрел вдаль. Все посмотрели туда же. Кто-то скрыл улыбку.
Я подумал, что он что-то недоговаривает.
— Какая еще романтика? — спросил практичный Савостин, который после Афганистана
напрочь был лишен и предрассудков и романтики в любом ее проявлении.
— Ну, я думал, что тут все живут в палатках и землянках… — так же важно
отозвался Зубков. — Думал, что у вас тут нет никакой цивилизации. А у вас тут
даже телефон в части есть…
Народ недоуменно переглянулся. Или парень нас всех круто разыгрывает, или…
— А ты где служил? — спросил я.
— В артиллерии, — гордо отозвался Зубков. — Старшиной батареи.
— А какие у вас были орудия? — не отставал я.
— Не знаю, — прапорщик пожал плечами, и добавил: — Я в парк никогда не ходил, а
когда у нас начинались учения, меня всегда в части оставляли…
Тогда никто не придал его словам большого значения, а зря.
Когда вышло время перекура, и народ стал расходиться по своим делам, командир
второго взвода Саня Савостин сказал Зубкову:
— Хорош балдеть. Пошли поработаем…
— Пошли, — согласился тот.
В хранилище мы познакомились уже по именам. И только тут до Зубкова дошло, что
я не офицер и даже не прапорщик, а всего лишь рядовой — контрактник. Мгновенно
его лицо изменилось. Таких резких изменений я еще никогда в жизни до этого не
видел. Наверное, он пожалел, что я взял у него сигарету. Так как я не курю,
сигарета висела у меня за ухом до следующего перекура, когда я отдам её
кому-нибудь из своих мужиков.
Самое главное при постановке танка на длительное хранение — это выбить из
гусениц грязь. Это так и называется: выбить гуски. Из трака выбивается палец,
гусеница разматывается, ставится на землю боком (с небольшим изгибом для
устойчивости) и по внутренней части кувалдой наносятся удары. Ссохшаяся и
смерзшаяся грязь вылетает из гусениц с огромной скоростью. После этого гусеницы
можно снова сводить на место. Потом помыть водой и покрасить черной краской.
После этого танк выглядит как новенький — а это, для любой проверяющей комиссии,
пожалуй, поглавнее будет, чем, к примеру, правильно законсервированный
двигатель… В армии, как нигде, приемлем принцип: "если машина не работает, то
пусть хоть блестит"…
Короче, Савостин выгнал из хранилища танк, и мы стали колотить на нем гуски.
Работа достаточно тяжелая и спина промокает очень быстро. Саня, прихватив сумку
с документацией на танк, куда-то свалил. Это бывало, и все знали, что от работы
он не отлынивает, просто у взводного дел всегда больше, чем у простого
контрактника.
Леха Зубков сел на пожарный ящик с песком и пока мы корячились с гусками,
рассматривал свои ногти. Всем своим видом он показывал нам, что по роду
занимаемого им положения, ему совершенно не пристало махать кувалдой.
Мое сердце не выдержало и пяти минут такого издевательства. Я спросил его:
— Я что мы сидим?
Леха захлопал глазами:
— В смысле?
— Бери кувалду и махай. Все уже устали…
— Что?
— Живее!
— Товарищ боец, вы как со мной разговариваете? Я прапорщик!
— А прапорщики у нас вдвойне кувалдой машут…
— Я не понял, — Зубков поднялся.
Ростом он был выше меня, весом тяжелее. Черт его знает, что у него на уме. Я
даже приготовился дать ему по рогам, если что…
— Гуску поколоти, — снова предложил я.
— Не буду, — сказал Леха и снова добавил: Я ведь прапорщик.
Я был поражен его находчивостью. Званием прикрылся. На нашей базе…
После чего он снова сел на пожарный ящик и надул губы. Человек шесть наблюдали
эту сцену. Все очень четко поняли, что представляет собой Леха Зубков. Ну и хрен
с тобой. У нас с тобой еще три года впереди…
Через несколько дней ко мне подошел Петрович из третьей роты и спросил, не я
ли хочу купить себе охотничье ружье. Я действительно хотел как-то взять
дробовик, но потом жена нашла отложенным деньгам другое применение. Петрович
сказал, что ему срочно нужны деньги, и он готов отдать ружье за полцены.
Петровичу я отказал, но в голове родилась одна идея.
На перекуре я угостил Леху Зубкова сигареткой и сладким голосом спросил:
