Мазарини подошел к карете. Слуга открыл дверцу и помог ему сесть. Но прежде чем дверца закрылась, кардинал высунулся и присмотрелся к приблизившемуся де Морелю.
– Позвольте, так это вы и есть виконт де Морель?
– Так точно, ваше высокопреосвященство.
– Сын погибшего при осаде Ла-Рошели капитана де Мореля?
– Вы правы, ваша светлость. Капитан Жорж де Морель был моим отцом.
– Я хорошо знал его. Очень хорошо, – задумчиво произнес кардинал, вспоминая о чем-то своем, только ему ведомом. – Но, позвольте, насколько мне помнится, по настоянию вашего умирающего от ран отца вы, тогда еще совсем юным, были зачислены в его роту.
– В-вы правы, – почти пролепетал де Морель, стараясь не встречаться взглядом со своими спутниками.
– И зачислили вас тогда сержантом Пьемонтского пехотного полка. Ну, конечно же, сержантом Пьемонтского! Как оказалось…
Договорить Мазарини не успел. Он был потрясен смехом, которым вдруг разразились оба офицера и рядовой. Побагровев, он удивленно посмотрел сначала на лица лейтенантов, которые мгновенно сумели сдержать себя и приняли вид смиренной исполнительности, потом – на застывшего с поникшей головой виконта.
– Что происходит? Я что, неверно назвал полк?
– Как раз наоборот, – успокоил его д’Артаньян. – Очень правильно. И, словно на плацу, доложил: – Перед вами и есть тот самый сержант Пьемонтского пехотного полка виконт де Морель. Пардон, теперь уже бывший сержант.
– Так ничего и не поняв, кардинал прикрикнул:
– Если узнаю, что во время поездки вы затеяли хотя бы одну дуэль – все четверо окажетесь в казематах крепости! Все четверо! Вы поняли меня? Трогай, трогай! – раздраженно приказал он кучеру.
– И все же вы непомерно добры к нам, ваше высокопреосвященство! – успел крикнуть вслед уходящей карете д'Артаньян.
– Как понять ваше намерение взять меня в спутники, граф? – сразу же поинтересовался де Морель. – Как примирение?
– Как заговор.
– Конкретнее?
– Да не огорчайтесь вы так, виконт. Даю слово: если после очередной дуэли меня разжалуют, я сам попрошусь в сержанты Пьемонтского пехотного полка. Исключительно из-за уважения к храбрости вашего отца, которого, к сожалению, не имел чести знать. И не стану скрывать при этом, что в свое время снизошел до лейтенанта мушкетеров.
– Прошу прощения, господин полковник, за то, что, пригласив сюда, в ставку, отнял у вас столь много времени. Я понимаю, вам куда приятнее было бы провести его в? Париже. Или в Кале. Отбываете вы, насколько мне известно, именно оттуда.
– Только понимание того, как сильно вы заняты армией и войной, не позволило мне самому просить вас об этой встрече. Думаю, сейчас, когда стол, за которым сидим, уже не является столом переговоров, мы сможем намного больше поведать друг другу. Кроме того, я со своими полковниками успел осмотреть некоторые позиции ваших войск, ознакомиться с артиллерией и новейшими скорострельными ружьями, которыми вооружены ныне испанцы.
– Они неплохо вооружены, вы это верно подметили. Но оружие – это еще не все.
– Важны дух и цели, – согласился Хмельницкий. – Была бы возможность, мы пошли бы в наступление вместе с вашими драгунами или мушкетерами. Если только вам будет угодно.
– Рисковать послами? Ни при каких обстоятельствах. Для нас важно, чтобы вы вернулись сюда с казаками.
Ставка главнокомандующего размещалась в небольшом, затаившемся посреди старинного парка особняке, в шестидесяти милях от Дюнкерка. Хмельницкий и его товарищи прибыли сюда утром, а завтра уже должны были двинуться по направлению к порту Кале.
Приехав сюда ради встречи с принцем и узнав, что главнокомандующего в ставке нет, чтобы не терять напрасно время, Хмельницкий отправился осматривать передовые позиции войск, готовившихся к боям с новыми десантами, под страхом высадки которых испанцы продолжали держать почти все северное побережье страны.
А позиции французов они просто-напросто обстреливали с корабельных орудий, что приводило командиров французских полков в ярость. Бомбардиры, расстреливавшие их с курсировавших вдоль побережья кораблей, оставались совершенно недосягаемыми. Да и сам этот способ ведения войны был неведом французам. Куда привычнее знать, что флот воюет с флотом. К тому же потрепав их передовые отряды, испанские десантники очень часто снова отходили к берегу и на лодках переправлялись на свои суда, что вообще казалось французам пределом нерыцарского ведения войны.
«А ведь своими десантами мы в таком же страхе можем держать побережье Крымского ханства, – извлекал для себя уроки Хмельницкий. – Поэтому очень важно изучить тактику испанцев, особенно тактику обстрела с моря и отход десантов на суда».
«Но у запорожских казаков нет таких больших судов, как у испанцев или французов, – возразил Сирко, с которым он поделился своими размышлениями. – У нас нет судов, которые могли бы нести на своих палубах и мощные орудия, и большие десанты, и даже лодки для них. Нет и быть не может, поскольку в наших руках нет ни одного морского порта».
«Согласен, пока что нет. Значит, будем высаживать десанты с чаек, при поддержке наших орудий-фальконетов. Ведь высаживали же мы их время от времени на турецких берегах, и даже в пригородах Стамбула».
«А со временем нужно очистить от турок и татар низовья Днепра, – поддержал его Сирко. – Тогда татары меньше думали бы о походах за «живым товаром», а больше заботились бы об охране своих берегов.
– Извините, что позволяю себе задавать такие вопросы, господин Хмельницкий, – вернул его к реальности принц де Конде. – Но обычно воины не видят ничего зазорного в том, чтобы похвастаться своим оружием. Это верно, что саблю, которую вы носите сейчас, подарил король Владислав IV?
Хмельницкий молча оголил клинок и, поднявшись, передал его де Конде.
Принц тоже поднялся, осмотрел украшенную золотым литьем саблю, взвесил ее в руке и лихо рубанул воздух.
– Дамасская сталь, – прислушался к свисту клинка, рубанув еще раз. – Чистая дамасская сталь. Золотые украшения рукояти – это для балов, для дам, а в бою ценится качество стали.
– Только качество стали и личная храбрость.
– Говорят, вам привез ее посланник короля, а точнее, секретарь королевы Марии Гонзаги, некий Иероним Радзиевский. Прямо в ваше очень далекое от Варшавы имение, где-то в центре Украины?
– Все было именно так.
– Чтобы демонстративно поддержать вас.
– Еще раз убеждаюсь, что посол де Брежи постарался собрать обо мне все сведения, какие только возможно, – улыбнулся Хмельницкий.
– А также о короле Владиславе, позаботившись при этом о вашей репутации.
– Чем это вызвано?
– Нам не хотелось, чтобы переговоры вел никому не известный полковник, о котором никогда не слышал даже его собственный король, – вернул де Конде саблю Хмельницкому. – И еще замечу, что вы переоцениваете осведомленность нашего посла. При такой массе всяческих подробностей, которые граф сумел сообщить нам, он все же умудрился упустить главное: наделил ли вас король или, в крайнем случае, королева, вместе с этим оружием и чинами, какими-либо особыми полномочиями?
– Речь идет о полномочиях в Украине?
– Здесь, во Франции, на время переговоров.
Хмельницкий настороженно посмотрел на принца де Конде: «Меня уже в чем-то подозревают? Неужели в желании вести секретные переговоры? Но с кем: с королевой-регентшей, с первым министром или с ним самим, как с принцем и главнокомандующим?»
Точнее всего будет ответить: «И да, и нет», – проговорил он вслух.
– Иногда это важнее, чем откровенное, ясное «да». Значит, кое-какие поручения вы все же имели?
– Я пытался говорить о них с кардиналом Мазарини. Но разговор получился как бы невзначай, вскользь. А не решился продолжить его только потому, что узнал о вашем приглашении.
– В таком случае его можно считать продолжением того самого «разговора вскользь», – поднял принц свой кубок с вином, – начало которому было заложено вашим общением с кардиналом.
?Несколько минут прошло в каком-то странном, непонятном Хмельницкому молчании. Принц де Конде то ли ушел в себя, в какие-то воспоминания, то ли просто разочаровался в собеседнике и в самой идее подобной встречи. В то время как украинскому полковнику этот воин нравился. В нем не было или почти не было ничего такого, что должно быть присуще принцу, наследнику престола, получившему отменное королевское воспитание.
Молодой, худощавый, жилистый, он держался совершенно непринужденно, с присущей каждому храброму воину лихостью и бесшабашностью. И в то же время обнаруживал достаточно гибкий ум и дипломатическую хитринку. Что было – то было. Как считал полковник, именно это сразу же выдавало в нем государственного мужа.
– Насколько мне известно, – наконец прервал молчание принц де Конде, – польский король замышляет что-то серьезное. – Вам что-нибудь известно по этому поводу?
