– Но учтите, если вы окажетесь не самым надежным, расторопным, изворотливым послом, я вынужден буду воспользоваться правом взять вами же отданную на отсечение голову, – поднялся вслед за ним Хмельницкий.
– Это останется единственным случаем в моей дипломатической практике, когда в качестве аргумента и залога я использовал свою собственную голову, – все так же сдержанно заметил Грек. – Во всех остальных случаях буду подставлять чужие головы. Этим мастерством я уже овладел.
Все трое сдержанно рассмеялись, отдавая себе отчет в том, что, возможно, это самое искреннее из всего, что здесь было сказано.
– Вы намеревались передать письмо отцу, князь Одар-Гяур III, – протянул он руку.
– Признателен, что не забыли о нем, – словно бы вырвался полковник из гипнотического влияния его словес.
– А вот ваша забывчивость непростительна, князь. Отец все-таки.
Взяв письмо, мигом поместил его между складками своего монашеского балахона и откланялся.
Еще через минуту оба полковника с удивлением смотрели вслед медленно, шаркающей походкой удалявшемуся от них согбенному старику-монаху.
Передав лошадей подбежавшим слугам, д'Артаньян, гвардейский лейтенант и их спутники направились к входу во дворец, у которого уже стояла наготове роскошная, известная всему Парижу, «венская» карета Мазарини.
– Каждый раз, когда возникает надобность видеть вас, лейтенант д'Артаньян, – с легким раздражением проговорил кардинал, выйдя из дворца, – мне приходится поднимать на ноги весь Париж.
– Обстоятельства, ваше высокопреосвященство. Довелось заниматься судьбой этого юноши, – кивнул он в сторону оставшегося чуть позади виконта де Мореля, который, однако, вполне мог слышать то, о чем они говорят. – Моего лучшего друга да к тому же земляка, гасконца.
– Мне хотелось бы, чтобы вы больше занимались своей собственной судьбой и подчиненными вам мушкетерами, которые – Бог и парижане тому свидетели – вконец распоясались.
– О, меня это тоже возмущает, ваше высокопреосвященство. Но что поделаешь: мушкетеры – они и есть мушкетеры.
– Однако перейдем к делу. Вам придется отправиться в? Польшу, мой гасконец. Мне доложили, что вы сдружились с господином Хмельницким и другими украинскими офицерами.
– Если об этом уже говорят и даже докладывают вашему высокопреосвященству…
– Убедительный аргумент. Так вот, пока полковники будут собирать со всей Польши и доставлять в порт Гданьска свое воинство, вам вместе с послом господином де Брежи как человеку военному надлежит заниматься всеми вопросами, связанными с отправкой наемников к берегам Франции. От имени короля и моего, конечно. – Ах, эта вежливая улыбка кардинала, подкрепленная не менее вежливым склонением головы! Кому она была не знакома в высшем свете Парижа!
– Я готов, ваше высокопреосвященство, – д'Артаньяну стоило больших усилий скрыть охватившую его в эти минуты радость. В последние месяцы ему так все опостылело и на войне, и в столице, что он рад был любому изменению в своей жизни. А тут вдруг – поездка в Польшу.
– В моей канцелярии, граф д'Артаньян, вы получите документ, подтверждающий ваши права посланника его величества по особым поручениям. Выезжать нужно будет через три дня. У вас есть причины просить меня об изменении срока выезда?
– Что вы, ваше высокопреосвященство! Наоборот. Готов отправиться сию же минуту.
– Характер вашего поручения – инструкции вам будут даны полковником д'Эрвилем из военного министерства – должен держаться в тайне.
– Париж сойдет с ума, теряясь в догадках относительно того, куда исчез лучший мушкетер его величества.
Гвардейский лейтенант, стоявший чуть позади и справа от д'Артаньяна, незаметно подступил поближе к нему и, звякнув шпорами, выразительно кашлянул, напоминая о себе. Он имел все основания предполагать, что в столь трудном деле посланнику по особым поручениям неминуемо понадобится помощник.
– Вы все еще здесь, Морсмери, – пробормотал мушкетер себе в усы, не сводя благодарных глаз с его высокопреосвященства.
– Но ведь приказа уходить не было, – точно так же пробормотал гвардеец.
– Что касается де Мореля, то после истории с дуэлью он даже не смел предположить, что его земляк-лейтенант соизволит вспомнить о нем. А если и вспомнит, то лишь для того, чтобы продолжить дуэль.
– Кстати, лейтенант, – вдруг оживился кардинал, – вы, наверное, будете настаивать, чтобы вместе с вами в это путешествие отправился и ваш друг граф д’Атос, держащий в страхе всех дуэлянтов Парижа и его окрестностей?
– Благодарю вас, ваше высокопреосвященство, за столь уместное упоминание о моем друге Атосе. Я действительно настаивал бы на его поездке, если бы не одно прискорбное для парижских дуэлянтов происшествие: несколько месяцев назад граф погиб во время единственной своей неудачной дуэли – случается и такое.
– Рано или поздно, – с прискорбием согласился кардинал, думая при этом о чем-то своем. Возможно, об одной из тех дуэлей, которые ему приходится выдерживать каждый день. Тяжелых дуэлей, несмотря на то что обходится без шпаг и пистолетов, и в одной из которых он неминуемо падет.
– Его тело нашли у рва близ рынка Пре-о-Клерк.
– Чье тело? – поползли вверх брови кардинала. – Ах да… Пре-о-Клерк, излюбленное место дуэлянтов, – только и смог сказать Мазарини. – Припоминаю, припоминаю. И весьма сожалею. Утверждают, что граф д’Атос был одним из лучших фехтовальщиков Франции. Вам, конечно, трудно будет признать это…
– Почему же? Лучший. Признавал это и при его жизни. Говорить о превосходстве Атоса имеют удовольствие все, кому посчастливилось не скрещивать свой клинок с его клинком. Те же, кто скрестил, возразить уже не смогут.
Мазарини устало посмотрел на д'Артаньяна и направился к карете.
– В таком случае можете взять с собой любого из двух уцелевших во время ваших дуэлянтских игрищ друзей-мушкетеров.
– Это тоже невозможно, ваша светлость. Недавно шевалье д'Эрбле Арамиц, если вы имеете в виду именно его; известный так же, как мушкетер роты серых мушкетеров Арамис, – осуществил мечту своей юности: вернулся в лоно церкви. Теперь он – боголюбивый аббат д'Эрбле.
– Ну?! Страсти господни! Вот уже не подумал бы…
– А между тем прихожане находят его идеальным слугой Божьим.
– Ах, да-да, припоминаю, – остановился Мазарини, не дойдя нескольких шагов до кареты. – Аббат д'Эрбле. Так, оказывается, это и есть тот самый Арамис?
– Другого Франция попросту не знает.
– Вот почему его посвящение в сан вызвало бурные протесты со стороны некоторых пастырей нашей церкви. Они выражали такое яростное неприятие его в качестве будущего слуги Господня, что появилось опасение, как бы наши служители культа не взбунтовались. Во всяком случае, была опасность, что некоторые из епископов обратятся с жалобой к самому папе и даже к коллегии кардиналов. Слишком уж этот человек казался им далеким от дел Христовых.
– Теперь они могут убедиться, как глубоко и не по-пастырски заблуждались.
Мазарини деликатно промолчал; у него на сей счет было другое мнение.
– Третий тоже пал жертвой церкви? – поинтересовался он, решив, что с Арамисом уже все ясно.
– Что же касается Портоса, то сейчас шевалье Исаак де Порто – таково настоящее имя этого бравого мушкетера – любуется видом цветочных клумб, выпестованных им в родовом имении, кажется, где-то неподалеку от Руана.
– Тот самый, неукротимый Портос? Любуется цветочками? Непостижимо!
– Поэтому, с вашего позволения, нелегкий путь до Варшавы со мной разделит мой юный друг виконт де Морель, – вежливо указал он шляпой на опешившего от такой всемилостивейшей доброты гасконца.
– Я? Вы избрали меня? – пробубнил виконт, совершенно забыв об элементарном приличии и сдержанности.
– Если в излюбленном месте варшавских повес вы желаете оставить тело именно этого юноши, – бросил Мазарини, даже не взглянув в сторону де Мореля, – то я не возражаю. Еще двоих спутников подберете без моего ведома. Сообщите о них секретарю. Он знает, как поступать в таких случаях.
– Но они уже перед вами. Этот гвардейский лейтенант и его солдат.
– Да? Лейтенант мушкетеров берет себе в спутники гвардейского офицера? Что-то неслыханное. Очевидно, Франция и ее королевский двор действительно приходят в упадок, как в этом пытаются убедить нас парижские газетчики. Однако вы не против, лейтенант гвардии?
– Лейтенант Морсмери, – поспешил представиться гвардеец. – Как прикажете, ваше высокопреосвященство, – вытянулся тот в струнку.
– Приказываю, – все так же устало махнул рукой Мазарини. – С этой минуты подчиняетесь лейтенанту первой роты мушкетеров господину д'Артаньяну.
– Вы, как всегда, удивительно добры, монсеньер, – отвесил легкий реверанс своей широкополой шляпой д'Артаньян.
Мазарини подошел к карете. Слуга открыл дверцу и помог ему сесть. Но прежде чем дверца закрылась, кардинал высунулся и присмотрелся к приблизившемуся де Морелю.
