Он посмотрел на меня, проверяя, все ли я поняла. Мильх заведомо считал женщин глупыми. И глупые вызывали у него презрение. А неглупые – враждебность.
– Ясно, – сказала я.
Он перевернул фотографию и подтолкнул ко мне.
Я увидела штуковину, похожую на рыбу, но с короткими крыльями и с сужающейся к хвосту луковицеобразной трубой на спине.
– Это реактивный двигатель. – Мильх указал кончиком карандаша на трубу. – Работает на смеси керосина и воздуха. Дешев в изготовлении. Настолько дешев, что мы до последнего момента не запускали разработку в производство, опасаясь, что противник сумеет захватить такую машину и начнет производить свой аналог… Но сейчас… – Он сжал губы. – Летом мы ожидаем вторжения на французское побережье.
Даже Мильх понимал, что война проиграна.
– Герр фельдмаршал, – сказала я, – но вы сказали, что это беспилотный самолет…
– Сейчас мы работаем над пилотируемой версией.
До меня дошло не сразу. Я слишком долго не общалась с ними. Я жила в нормальном мире.
– Но… – осторожно начала я и по напряженной позе Мильха поняла все, что мне требовалось знать. – Пилотируемая версия будет машиной для летчиков-смертников.
– Совершенно верно.
Волна отвращения поднялась в моей душе. Оно отразилось на моем лице независимо от моей воли.
– Это обычная реакция, – сказал Мильх. – Мне лично она понятна. Данную разработку инициировал не я, но я взял на себя ответственность за нее. Все летчики будут набираться из числа добровольцев и все будут в полной мере понимать, на что идут.
Он говорил сухим голосом. Так, словно речь шла о новой системе хранения документов.
Потом он сказал с коротким смешком:
– Разумеется, мы не предлагаем вам вступить добровольцем в команду смертников. Положение дел еще не настолько безнадежно. Но я должен объяснить вам вашу задачу. В первую очередь вам придется испытывать новую версию самолета. Пилотируемая машина будет подниматься в воздух «Хейнкелем-сто одиннадцать», а затем отцепляться и планировать. Потом, когда будут набраны команды пилотов – а комплектование идет очень быстрыми темпами, что, наверное, удивит вас, – нам понадобятся инструкторы.
Он взял фотографию и положил обратно в стол, словно считая разговор законченным.
– Не стану вас уговаривать, – сказал он.
Он задел меня за живое: так легко ему меня не выпроводить.
– Можно задать вопрос?
– Конечно.
– Зачем нужна пилотируемая версия?
– Чтобы повысить точность стрельбы. Пилотируемый самолет-снаряд будет нацеливаться на военные объекты армии вторжения. Склады боеприпасов, портовые сооружения и так далее. Мы надеемся таким образом заставить противника изменить планы.
– Это отчаянная мера, – сказала я.
– Согласен. Однако кое-кто считает, что сам этот факт окажет сильное психологическое воздействие на противника.
Интересно, подумала я, кому же пришла в голову такая идея. Уж точно не Толстяку: он любил жизнь, это повергло бы его в ужас.
Вряд ли я смогу заниматься таким делом. Я приготовилась к сомнениям и колебаниям по поводу работы, которую предложит Мильх, даже к тому, что в конце концов меня так и не примут обратно; но мне и в голову не приходило ничего подобного. Однако что-то в проекте зачаровало меня.
– Почему вы обратились ко мне, герр фельдмаршал?
– Я возражал против вашего участия в проекте, должен признаться. Но кое-кто указал на ваш большой опыт работы с планерами. Как я уже заметил, у нас не хватает летчиков-испытателей.
– Понятно.
– Подумайте над нашим предложением. – Мильх поднялся из-за стола. – Если вы решите отказаться, думаю, мы найдем кого-нибудь другого. Тем временем можете потихоньку приступать к полетам.
Я вышла на улицы разрушенного города.
Помню, как в глаза мне ударил яркий свет, когда я вышла за дверь. Это солнце отражалось в каком-то зеркале, вот и все: в зеркале, находившемся где-то в глубине соседнего здания.
Больше я ничего не помню о том утре, о той части моей жизни – лишь ослепительный солнечный свет и конверт на столе в гостиной.
Белый прямоугольник с моим именем, написанным почерком, который всегда волновал меня, как волновал ее голос и звук шагов.
Я стояла посреди пустой квартиры и тупо смотрела на белый конверт. Потом взяла и вскрыла его.
«Милая Фредди, я люблю тебя. Но я не могу оставаться здесь, я принесу тебе беду. Не ищи меня. П.»
Я бросилась обратно на улицу. Я бегала взад-вперед как безумная. Я останавливала людей и спрашивала, не видели ли они ее. Несколько часов кряду я носилась кругами по кварталу, ничего не соображая, словно муха, оглушенная ударом об оконное стекло. Потом я вернулась обратно в квартиру и начала постепенно осознавать свою утрату.
Конечно, я искала Паулу.
Я сходила на завод, где она работала. Там ничего о ней не знали. Я навестила подругу с двумя маленькими детьми, жившую на соседней улице; она уже две недели не видела Паулы и понятия не имела, куда та могла податься.
У меня был адрес ее младшего брата в Нойруппине. Я поехала к нему. Он потерял ногу в Норвегии. Он принял меня любезно, но ничем не смог мне помочь, только дал адрес другого брата, жившего в Виттенберге.
Я написала туда. Ответа не последовало. Путешествовать к тому времени стало чрезвычайно трудно: железнодорожная сеть была почти полностью разрушена в результате постоянных бомбардировок, найти машину было очень сложно, а достать бензин – практически невозможно. В конце концов мне удалось добраться до Виттенберга. Улицы, на которой жил брат Паулы, больше не существовало.
Теперь у меня не осталось никаких зацепок, кроме имени кузины, которую Паула недолюбливала и которая была замужем за бригадным генералом и жила в Потсдаме. Я поехала в Потсдам. Кузина уже восемь лет не поддерживала с Паулой никакой связи.
Оставалась последняя надежда. Я страшно не хотела встречаться с ним и не допускала мысли, что Паула обратилась к нему за помощью, но не могла успокоиться, покуда не исчерпаю все возможности. С помощью писем и документов, оставленных Паулой, я разыскала его довольно легко. Я позвонила Карлу, ее бывшему мужу, и попросила о встрече. Чтобы он не отказался, я сказала, кто я такая, и пригласила его позавтракать со мной в отеле «Адлон».
Я хотела нагнать на него страху. Но при встрече поняла, что это ни к чему. Он оказался провинциальным выскочкой, свысока смотревшим на всех, кого считал ниже себя, и льстиво улыбавшимся всем, кто мог оказаться ему полезным; хвастуном, который отмазался от военной службы, вложив деньги в предприятие военной промышленности (он занимался производством оптических прицелов). Он женился вторично и растил двух сыновей для Германии. Он отзывался о Пауле злобно. Она «не была ему женой». Он грубо намекнул на ее супружескую неверность, а потом подобострастно извинился за то, что задел мои чувства.
После развода они ни разу не виделись. Я так и думала. Однако я надеялась получить от него какую-нибудь ценную информацию. Возможно, за шесть лет их совместного проживания у нее появились какие-нибудь друзья, к которым она могла бы обратиться сейчас?
Похоже, нет. После всех моих расспросов выявились лишь два возможных варианта. Женщина зрелого возраста, с которой Паула одно время подумывала основать дело. (Вздор, сказала я тогда. Я зарабатывала достаточно, чтобы прокормить нас обеих.) И жена одного из деловых партнеров Карла. По презрительным высказываниям последнего насчет «женских дел» и «женских сплетен» было трудно понять, шла ли здесь речь о настоящей дружбе или просто о дипломатических отношениях, которые женщины вынуждены заводить в угоду своим мужьям. Оба варианта казались безнадежными, но я записала имена и поблагодарила Карла.
Я сказала, что Паула, оказавшись перед необходимостью впустить в свою квартиру жильцов, отдала мне на хранение кое-какие документы и что меня тревожит ее исчезновение, поскольку она наверняка не уехала бы по своей воле, не предупредив меня. Естественно, он спросил, почему я не обратилась в полицию. Я сказала, что побоялась навлечь на нее неприятности, памятуя о политических взглядах ее отца; если пока они ею не интересовались, то могли заинтересоваться после моего запроса. Объяснение прозвучало не особо убедительно, но Карл не обратил на это внимания, так как слушал не меня, а лишь себя самого.
Он хотел поговорить, ибо жил с этой болью много лет. Я дала ему такую возможность и поначалу слушала в надежде узнать какую-нибудь полезную информацию, а потом, когда поняла, что больше мне ничего из него не вытянуть, продолжала слушать, усилием воли подавляя гнев, когда он отзывался о Пауле с горьким негодованием.
Постепенно мое отношение к Карлу начало меняться. Он был глубоко несчастным человеком: запутавшимся в сетях собственного трескучего пустословия, не находящим взаимопонимания с нынешней своей женой, бесконечно одиноким и недостаточно глупым, чтобы не понимать, что он трус. Что нашла в нем Паула? Наверное, когда-то он мог похвастать известным чувством юмора, привлекательным жизнелюбием. И прежде чем пристрастие к пиву и сидячий образ жизни начали сказываться на нем, наверное, он был интересным мужчиной. Интересно, подумала я, какой она казалась Карлу? Что видел он, когда делал Пауле предложение?
