Дорогу бомбили. В некоторые воронки запросто поместится телега с лошадью. Однако проехать по ней можно, если какой-нибудь автомобиль пожелает проехать здесь и спасти нас, но таких желающих нет.
Англичане снова бомбят Любек.
Во время одного из привалов генерал говорит:
– Я собираюсь сдаться американцам, когда придет время.
– Это единственное разумное решение, – говорю я.
– Боюсь, они будут меня допрашивать.
– Безусловно.
– Да. Но что мне говорить?
Я перестаю жевать. В самом деле, что? Генералу придется сказать, что он не знал о делах, творившихся за линией Восточного фронта, и они ему не поверят. Или он скажет, что не имел к происходившему никакого отношения, и они опять-таки не поверят.
– Это меня тяготит, – говорит генерал. – Но мне придется сказать всю правду. Лояльность имеет свои пределы.
У него вид человека, который боится разочаровать своего внука в день его рождения.
– Генерал, о чем вы говорите? – спрашиваю я.
– О бездарном руководстве Геринга военно-воздушными силами, разумеется. Некомпетентность, лень, фаворитизм. Из-за него мы проиграли войну. – Генерал вздыхает. – Я знал обо всем, но что я мог поделать? Я был обязан выполнять приказы. Все мы обо всем знали. И никто даже пальцем не пошевелил.
После того как Паула забрала свою книгу, Карги затихарились. Вероятно, они хотели посмотреть, как мы себя поведем. Паула, которая поначалу с часу на час ожидала прихода гестапо и страшно побледнела, когда однажды вечером за нашей дверью раздались незнакомые шаги (это оказался пожарный инспектор), через несколько дней успокоилась и перестала вспоминать о происшествии.
Я терзалась тревогой и не знала, что делать. Впервые в жизни я столкнулась с проблемой, которую нельзя было решить просто усилием воли. Мне даже приходило в голову откупиться от Каргов, раз они хотели именно этого (я бы где-нибудь достала деньги); меня остановило только отвращение вкупе с пониманием, что шантажистам платить нельзя.
Занятая такими мыслями, однажды утром я ехала на пустой санитарной машине и увидела возле парка толпу людей. Над их головами я заметила знакомые очертания фюзеляжа.
Я не могла проехать мимо. Нажала на тормоз и выпрыгнула из машины.
«Фоккевульф-190» совершил аварийную посадку. Половина киля отвалилась, и в правом крыле зияла пробоина, но летчик сумел благополучно посадить машину. У самолета стоял полицейский в ожидании прибытия ремонтной бригады.
Я протолкалась сквозь толпу в первые ряды и, не обращая внимания на крики полицейского, положила ладонь на обтекатель двигателя. Он был теплым.
В полубессознательном состоянии я вернулась и села за руль санитарной машины. Мучительная тоска по прошлому захлестнула мою душу, у меня щипало глаза. Что я потеряла, отказавшись от полетов? От одного вида самолета сердце мое забилось чаще. Запах масла, запах металла, наэлектризованная пыль кабины… Полеты – не работа. Это страсть.
Я смотрела на округлую лопасть пропеллера «фоккевульфа», вырисовывавшуюся на фоне неба, и думала, что самолет – это самолет. Неважно, кому он принадлежит и для каких целей используется.
Меня начало трясти от возбуждения. Я выжала сцепление и поехала прочь, напряженно размышляя.
В считанные минуты мои мысли потекли по знакомому кругу. Нет, самолеты ни за что не несли ответственности, вся ответственность лежала на мне. Я могла летать только для правительства. Начать с того, что все самолеты принадлежали правительству.
Вырваться из этого круга не представлялось возможным. Я чувствовала во рту горький привкус.
В какой-то момент меня осенила совершенно неожиданная идея, ворвавшаяся подобием метеора в хоровод моих мыслей. Вот возможное решение проблемы с Каргами! Формально я все еще оставалась главным летчиком-испытателем Исследовательского института планеризма и имела право на квартиру в Дармштадте. Бывшую мою квартиру у меня реквизировали, но институт поможет мне найти другую. И Паула сможет жить там со мной.
Да, наверняка возникнут бюрократические трудности, и, возможно даже, факт проживания там Паулы придется скрывать, но любой вариант казался лучше перспективы жить по соседству с Каргами; и, безусловно, война скоро закончится.
Мне надо действовать быстро. Но сначала я должна сообщить Пауле о своем намерении вернуться в авиацию. Я решила ничего не говорить о Дармштадте, покуда не выясню, что мне там светит.
– Конечно, ты должна вернуться в авиацию, если хочешь, – сказала Паула. Она выглядела очень усталой. Она пахала с утра до вечера на своем оборонном заводе. – Я никогда не понимала, почему ты делаешь вид, будто у тебя и в мыслях такого нет. Но разве тебе не нужно сначала получить медицинское заключение о годности к полетам?
– Да, пожалуй, надо. – Я как-то не думала об этом. Я считала, что если хочу летать, значит, и могу. Теперь я окончательно решила, что должна считать именно так, иначе ничего не добьюсь. – Все будет в порядке, – неопределенно сказала я.
– И что ты собираешься сделать – написать в министерство?
– Ну… да. В министерство или в Дармштадт.
– Похоже, ты приняла решение, толком не подумав.
– Вовсе нет. Я много думала.
Я рассеянно гоняла по тарелке картофельную клецку. На чем они позволят мне летать? В принципе мне было все равно. Неужели я думала, испытывая хоть самые невинные самолеты, оставаться в стороне от войны? Еще несколько месяцев назад я даже не задавалась таким вопросом: неужели то, что я видела в России, перестало иметь для меня значение? Нет, но все произошедшее там на моих глазах уже начинало казаться чем-то нереальным. Осознав это, я вздрогнула. Но война скоро закончится. И тогда все прекратится.
– Все устаканится само собой, – сказала я.
– Фредди! – выкрикнула Паула.
Я изумленно уставилась на нее.
– Это очень важное решение, которое касается нас, а ты говоришь так, словно весь вопрос в том, что лучше купить, риса или картофеля. Что с тобой?
– Извини, я не подумала…
В самом деле, что со мной?
– Если ты хочешь вернуться в авиацию, ты должна вернуться. Не стану тебе препятствовать, поскольку знаю, что для тебя значат твои самолеты, и прекрасно понимаю, что любые мои попытки остановить тебя положат конец нашим отношениям. Но мне кажется, ты, по крайней мере, могла бы подумать обо мне. Я буду гораздо меньше видеть тебя, и твоя работа такая опасная…
– О господи… – Я встала из-за стола и подошла к ней. Я сказала: – Ты можешь жить со мной в Дармштадте.
– Ты просто все уже решила, правда? – Она положила ладони на мои руки и переплела свои пальцы с моими, от чего у меня всегда голова шла кругом. – Ладно, давай поедим, – сказала она. – Ужин остывает.
Я позвонила в министерство на следующий день. Письмо шло бы несколько дней и могло вообще не прийти по адресу, если учесть состояние почтовой службы. Я сказала, что готова приступить к работе и имею на руках соответствующую медицинскую справку. Со своим врачом я собиралась пообщаться позже.
Ответ меня удивил. Меня попросили подождать минутку, а потом трубку взял адъютант Мильха и предложил мне завтра явиться в министерство на встречу с самим Мильхом.
Город снова сильно бомбили. Когда я вышла из станции подземки, в горячем воздухе висела пелена пыли и дыма. Люди прижимали к лицам мокрые полотенца, чтобы было легче дышать. Повсюду еще полыхали пожары.
Здание штаба министерства было разрушено при очередном налете, и офис Мильха временно размещался в реквизированной вилле километрах в пяти от станции. Бомбы не пощадили и это здание. Когда я прибыла туда, там все еще собирали битое стекло и несколько помещений было по щиколотку засыпано штукатуркой. Потолки местами подпирались деревянными стойками.
Кабинет Мильха находился в чистой, уютной комнате. Он поднялся на ноги и поприветствовал меня своей обычной холодной улыбкой.
– Рад видеть вас в добром здравии, – сказал он, а потом сразу перешел к делу: – Не стану притворяться, будто у нас нет недостатка в летчиках-испытателях. Интересующий меня в данное время проект относится к категории сверхсекретных, и испытания начнутся через несколько недель. Возможно, вам он не понравится. Вы вправе отказаться от участия в нем, не опасаясь повредить себе в глазах руководства.
Странное вступление.
Мильх вынул из ящика стола фотографию и, не показывая мне, положил перед собой лицом вниз.
– Вы слышали о проекте под кодовым названием «Вишневая косточка»?
– Нет, герр фельдмаршал.
Я слукавила. Пилоты «комета» строили много веселых предположений относительно «Вишневой косточки».
– «Вишневая косточка» – это беспилотная машина, самолет-снаряд, – сказал Мильх. – Я сам отдал распоряжение о его разработке несколько лет назад. Принцип действия чрезвычайно прост. Самолет поднимается с буксировочной платформы; он снабжен автоматической системой управления, которая корректирует курс, а когда он пролетает заданное расстояние, двигатель выключается. Тогда самолет входит в пике и взрывается при ударе о землю. Он разработан главным образом для использования против южной Англии. Это не прицельное оружие, разумеется. Его задача – подорвать моральный дух гражданского населения.
