любопытством голос девочки:
- Дядя, а вы партизаны?
127
- А тебе зачем знать? Пацанка еще.
- А вот и знаю, что партизаны.
- Знаешь, так помолчи.
- А того дядю, наверно, ранили, да?
- Ранили или нет, о том ни гугу. Поняла?
Девочка промолчала. Разговор на минуту затих.
- Я за мамкой сбегаю, хорошо?
- Сиди и не рыпайся. А то еще накличешь какую холеру.
- Холера на них! Люди мы или скотина?
- Были люди...
Но это уже не настоящее - это голоса из прошлого. Сознание Сотникова еще успевает отметить этот
почти неуловимый переход в забытье, и дальше уже видится тот, раненный в ногу лейтенант, который
едва ковыляет в колонне, опираясь на плечо более крепкого товарища. У лейтенанта забинтована еще и
голова. Бинт старый, грязный, с запекшейся коркой крови на лбу; иссохшие губы и нехороший
лихорадочный блеск покрасневших глаз придают его исхудавшему лицу какой-то полусумасшедший вид.
От его раненой ноги распространяется такой смрад, что Сотникова слегка мутит: сладковатый запах
гнили на пять шагов отравляет воздух. Их гонят колонной в лес - реденький соснячок при дороге. Под
ногами пересыпается белый, с хвойными иголками песок, нещадно жжет полуденное солнце. Конные и
пешие немцы сопровождают колонну.
Говорят, гонят расстреливать.
Это похоже на правду - тут те, кого отобрали из всей многотысячной массы в шталаге:
политработники, коммунисты, евреи и прочие, чем-либо вызвавшие подозрение у немцев. Сотникова
поставили сюда за неудачный побег. Наверно, там, на песчаных холмах в сосняке, их расстреляют. Они
уже чувствуют это по тому, как, свернув с дороги, настороженно подобрались, стали громче прикрикивать
их конвоиры - начали теснее сбивать в один гурт колонну. На пригорке, видно было, стояли и еще
солдаты, наверно, ждали, чтобы организованно сделать свое дело. Но, судя по всему, случаются
накладки и у немцев. Колонна еще не достигла пригорка, как конвоиры что-то загергетали с теми, что
были на краю соснячка, затем прозвучала команда всем сесть - как обычно делалось, когда надо было
остановить движение. Пленные опустились на солнцепеке и под стволами автоматов стали чего-то
ждать.
Все последние дни Сотников был словно в прострации. Чувствовал он себя скверно - обессилел без
воды и пищи. И он молча, в полузабытьи сидел среди тесной толпы людей на колючей сухой траве без
особых мыслей в голове и, наверно, потому не сразу понял смысл лихорадочного шепота рядом: «Хоть
одного, а прикончу. Все равно...» - «Погоди ты. Посмотрим, что дальше». - «Разве неясно что». Сотников
осторожно повел в сторону взглядом - тот самый его сосед-лейтенант незаметно для других доставал из-
под грязных бинтов на ноге обыкновенный перочинный ножик, и в глазах его таилась такая решимость,
что Сотников подумал: такого не удержишь. А тот, к кому он обращался, - пожилой человек в
комсоставской, без петлиц гимнастерке - опасливо поглядывал на конвоиров. Двое их, сойдясь вместе,
прикуривали от зажигалки, один на коне чуть поодаль бдительно осматривал колонну.
Они еще посидели на солнце, может, минут пятнадцать, пока с холма не послышалась какая-то
команда, и немцы начали поднимать колонну. Сотников уже знал, на что решился сосед, который сразу
же начал забирать из колонны в сторону, поближе к конвоиру. Конвоир этот был сильный, приземистый
немец, как и все, с автоматом на груди, в тесном, пропотевшем под мышками кителе; из-под мокроватой
с краев суконной пилотки выбивался совсем не арийский - черный, почти смоляной чуб. Немец
торопливо докурил сигарету, сплюнул сквозь зубы и, по-видимому намереваясь подогнать какого-то
пленного, нетерпеливо ступил два шага к колонне. В то же мгновение лейтенант, словно коршун,
бросился на него сзади и по самый черенок вонзил нож в его загорелую шею.
Коротко крякнув, немец осел наземь, кто-то поодаль крикнул: «Полундра!» - и несколько человек,
будто их пружиной метнуло из колонны, бросились в поле. Сотников тоже рванулся прочь. Лейтенант,
который сначала бежал, но вдруг споткнулся, упал на бок под самые ноги Сотникову и тут же ножом
широко полоснул себе поперек живота. Сотников перескочил через его тело, едва не наступив на
судорожно скрюченную руку, из которой, коротко сверкнув мокрым лезвием, выпал в песок маленький, с
указательный палец, ножик.
Замешательство немцев длилось секунд пять, не больше, тотчас же в нескольких местах ударили
очереди - первые пули прошли над его головой. Но он бежал. Кажется, никогда в жизни он не мчался с
такой бешеной прытью, и в несколько широких прыжков взбежал на бугор с сосенками. Пули уже густо и
беспорядочно пронизывали сосновую чащу, со всех сторон его осыпало хвоей, а он все мчал, не
разбирая пути, как можно дальше, то и дело с радостным изумлением повторяя про себя: «Жив! Жив!»
К сожалению, соснячок оказался совсем узенькой недлинной полоской, которая через сотню шагов
неожиданно окончилась, впереди разлеглось уставленное рядами крестцов сжатое поле. Однако
деваться ему было некуда, и он рванулся дальше - по стерне через поле, туда, где курчавились зеленые
кусты ольшаника.
Тут его скоро заметили, сзади раздался крик, треснул недалекий выстрел - пуля, словно кнутом,
хлестко стеганула его по брюкам, разрубив пустой портсигар в кармане. Сотников явственно
почувствовал этот удар и оглянулся: низко пригнувшись над гривой лошади и вскинув правую, с
128
пистолетом руку, за ним скакал всадник. От лошади, понятно, не уйдешь, и Сотников повернулся лицом к
преследователю. Конь едва не сшиб его с ног, в последний момент он как-то увернулся от его копыт,
метнувшись за ближайший в ряду крестец. Немец, резко откинувшись в седле, выбросил руку -
грохнувший выстрел перебил на верхнем снопе перепясло - солома, туго пырснув в стороны, осыпалась
на стерню. Но Сотников все же уцелел и в отчаянном порыве схватил из-под ног камень - обычный,
размером в кулак, полевой булыжник. Опять как-то уклонившись от лошади, он с силой бросил камень
прямо в лицо всаднику, тот преждевременно грохнул выстрелом, но и в этот раз мимо. Почувствовав
спасительную силу в этих камнях, Сотников начал хватать их из-под ног и швырять в немца, который
вертелся на разгоряченном коне вокруг, норовя выстрелить наверняка. Еще два выстрела прогремели в
поле, но и они не задели беглеца, который, обрадовавшись своей удаче, с камнем в руке бросился за
другой ряд крестцов.
Пока немец управлялся со вздыбившимся конем, Сотников пробежал десяток шагов к следующему
ряду я снова круто обернулся, чтобы ударить навстречу. На этот раз он попал в голову лошади, и немец
снова промазал. Сотников швырнул в него еще три камня подряд, увертываясь от лошадиных копыт и
все дальше перебегая от крестца к крестцу. Но вот крестцы кончились, в ряду остался последний.
Сотников в изнеможении упал за ним на колени, сжав в руке камень. В этот раз немец решительно
направил коня на крестец, видимо намереваясь сшибить беглеца копытами. Конь высоко взвился на
задних ногах и, екнув селезенкой, тяжело прыгнул, обрушивая крестец и заваливая снопами Сотникова.
Падая, тот, однако, радостно вскрикнул - промелькнувший перед ним парабеллум в руке немца круто
выгнулся вверх затвором: вышла обойма. Поняв свою оплошность, немец сгоряча резко осадил коня, и
тогда Сотников, вскочив, со всех ног бросился, к недалекому уже кустарнику.
Его преследователь потерял несколько очень важных секунд, пока перезаряжал пистолет - для этого
надо было придержать коня, - и Сотников успел добежать до ольшаника. Тут уже конь ему был не
страшен. Не обращая внимания на опять раздавшиеся выстрелы, а также ветки, раздиравшие его лицо,
