Постепенно в подземном зале сложилась своя, особая жизнь. Из добытых досок сделали нары, низкие, шаткие, но люди уже не спали на бетонном полу; появилось несколько фонарей, тускло горевших по стенам; назначались дежурные, следившие за чистотой, кипятившие пахнувшую мазутом воду из пруда, часовые, наблюдавшие за тем, чтобы не проник сюда кто-либо из посторонних и чтобы не было самовольных отлучек.
Несколько раз по ночам группа смельчаков под командой Николая пробиралась по каналам к складу продуктов, который обнаружил еще Крайнев. Они поднимали специально приготовленным домкратом тяжелую чугунную плиту, проникали в склад и таскали оттуда консервы и мешки с сухарями. Один раз ребятам повезло: натолкнулись на ящики с табаком. Табак был дрянной, пахнул прогнившей морской травой, но «подземцы» курили его запоем, и тогда в помещении тускнели фонари, превращаясь в слабо светящиеся точки, как при самом густом тумане. И здесь, как всегда, когда собирается много людей, нашелся балагур и весельчак — кондуктор товарных поездов Бескаравайный, умевший вовремя подбодрить, беззлобно высмеять то ли удачной пословицей, то ли острой фразой, то ли побасенкой, малодостоверной, но всегда занятной. Прозвали его Семафором. И не столько за большой рост и тощее телосложение, сколько за известный всему поселку рассказ о том, как он отмечал день своего поступления на транспорт. Доставал из кладовой железный сундук, с которым ездил всю жизнь, укладывал туда четвертинку водки и еду, усаживался на кровать и, взявшись рукой за спинку, как за поручень тамбура, зажмурив глаза, воображал, что едет. Потом открывал сундучок, выпивал стопку водки, закусывал и снова «охал», мурлыча под нос старинную ямщицкую песню, давно всеми забытую. Рассказывали, что однажды среди ночи он разбудил жену и приказал ей потушить лампадку.
— 3 глузду зъихав, — рассердилась женщина.
— Тушы, кажу! — крикнул Бескаравайный. — Вогонь червоный. Як видкрыю очи — все мени здаеться, що поизд биля семафору стоить. Впечатлиння немае.
Большое оживление в подземном зале вызвало появление обер-мастера мартеновского цеха Опанасенко. О его судьбе до сих пор ничего не было известно. Знали только, что дом его сгорел дотла вместе с находившимися в нем гитлеровцами, и многие считали, что хозяин тоже погиб.
На Опанасенко натолкнулся Сашка во время очередной вылазки на базар. Здесь удавалось подслушивать самые интересные разговоры, узнавать, что творилось в деревнях. Сердюк, всегда тщательно анализировавший Сашкины информации, давно уже сделал вывод: панические слухи в народе не распространялись даже в самое тяжелое время отхода наших войск. А сейчас, в дни наступления Красной Армии, ее части, по слухам, были гораздо ближе, чем в действительности.
Опанасенко встретил Сашку как сына, отвел его в сторону и начал расспрашивать о городских новостях, но Сашка прежде всего осведомился о его дочери.
Вот уже более полутора лет, с того самого дня, когда на месте дома Опанасенко Саша увидел дымящееся пепелище, он терялся в догадках о судьбе Светланы. Он не верил, что она погибла, не хотел этому верить. И странно: пока Светлана работала в созданной им молодежной подпольной группе переписчицей листовок, он почти не замечал эту тонкую, светленькую, как былинка, выросшую без солнца, девочку. А когда она загадочно исчезла, нет-нет и взгрустнет его мальчишеское сердце, сожмется. Саша не раз сожалел о том, что обращался с ней с напускной строгостью. Теперь ему казалось, что он давно любит Светлану и что это по гроб жизни. Он и к другим девчонкам перестал относиться насмешливо, больше не называл их бабьем и не давал обидных прозвищ, на которые был великим мастером.
Старик рассказал, что Светлана жила с ним и женой в отдаленном селе у бабушки — ей удалось спастись от угона в Германию. Когда девушки, запертые в вагонах, услышали ночью над эшелоном гул советских самолетов, они, предпочитая смерть рабству, по совету Светланы стали выбрасывать сквозь решетку вагона пучки зажженной соломы, давая ориентир для бомбежки. Эшелон действительно стали бомбить. Повредили путь, и поезд остановился. Воспользовавшись паникой, девушки вышибли чугунной печкой доски в стенке вагона, пооткрывали двери еще в нескольких вагонах и разбежались по степи. С большим трудом Светлана добралась до бабушки. Теперь ему пришлось уйти из села, потому что там стали угонять всех мужчин в Германию. Но и здесь небезопасно — могут схватить за старые грехи.
Сашка назначил Опанасенко ночью свидание в каменоломне, переговорил с Сердюком и привел обер-мастера в подземный зал.
Очень деятельный и хозяйственный по натуре, Ипполит Евстигнеевич, отоспавшись, принялся за ремонт нар. Затем ночью откуда-то притащил распиленную на части лестницу, сколотил ее, внимательно обследовал стены и потолок зала, решив расширить вентиляционное отверстие. Сделать это так и не удалось, но «подземцы», оценив хозяйственные наклонности Опанасенко, единодушно избрали его старшиной.
Узнав, что из сел угоняют мужчин, Сердюк понял, что надо быть готовым к приему большого числа людей.
В водосборнике на скамьях, составленных буквой «П», сидели Валя, братья Прасоловы, Сашка, Николай, Гудович, Бескаравайный, Опанасенко, мастер доменного цеха Лопухов и старший горновой Баринов. Сердюк восседал на ящике. Чадно коптила свеча, бросая зыбкую тень на стену, тускло освещая разложенный на столе план завода.
— Посоветоваться с вами хочу, товарищи, — деловито сказал Сердюк и прошелся взглядом по лицам. — Я вальцовщик, прокатчик, доменный и мартеновский цехи знаю только снаружи. Вот мне и хочется уточнить с вами как и где лучше расположить наши силы, чтобы спасти хотя бы основные цехи. Что будут рвать фашисты? Они постараются свалить доменные печи, трубы мартеновского цеха и обрушить колонны зданий. Если взять за исходный рубеж заводскую стену, то мы их натиска не удержим. Прорвутся — и наши бойцы останутся неприкрытыми. Так?
— Верно, — важно изрек Сашка, необычайно польщенный тем, что участвует в таком важном совещании.
Опанасенко молча кивнул головой. Видел он Сердюка впервые, но привык считать его сильным, смелым, волевым человеком. И теперь ему показалось, что именно таким, каков Сердюк в жизни, он себе и представлял его.
— Значит, надо расположить людей так, чтобы они были неуязвимы, — продолжал Сердюк. — Кто знает, сколько нам придется продержаться? А что, если наши задержатся? Гитлеровцы могут стянуть значительные силы. Вот, смотрите, план завода. Посредине главное шоссе пошло, — он энергично провел ногтем по заштрихованной полосе, — эти кружки с правой стороны — доменный цех. За ним электростанция и аглофабрика. Налево — мартен протянулся. Квадратики рядом — прокатные цехи. Тут контрольные ворота, — Сердюк показал на прорез в заводской степе, у которого заканчивалось шоссе, — а наискосок от них перед доменным — заводоуправление. Какие точки для обороны наметили бы вы?
— У мартена стоит перевернутый вверх дном ковш с отбитой кромкой, как у Царь-колокола, — сказала Валя. — Залезем мы туда с Сашей и будем держать под обстрелом все колонны разливочного пролета — ни к одной снаружи не подойдешь.
— Хто куды, хлопцы, а я зализу в топку паровоза, шо блыз депа без тендеру стоить, — заявил Бескаравайный, давно облюбовавший эту точку. — Меня з цього доту ни кулей, ни гарматой не выженешь.
— Что ж, неплохо, но это для двух-трех человек. — Сердюк склонился над листом бумаги, на котором Теплова очень приблизительно набросала план завода. — Где ваш ковш, Валя?
Теплова ткнула карандашом в маленький кружочек возле прямоугольника с надписью «мартен».
— В крановых кабинах на литейном пролете можно будет засесть, — предложил Опанасенко. — Весь пролет как на ладони, ни к одной колонне и изнутри цеха не подступиться…
— Ну и перестреляют вас в кабинах, как граков в гнездах, — не дав ему договорить, вставил непререкаемо-авторитетным тоном Вавилов.
— Нет, с ихних автоматов не перестреляют, — возразил Опанасенко. — Ребята кабины изнутри кирпичом выложат и будут сидеть, как в блиндаже. К ним туда и не доберешься: лестница-то одна, ее всегда можно под огнем держать.
— А в шлаковиках? — подсказала Валя и сама порадовалась своей находчивости.
— Можно. Тоже хорошо. Стенка толстая, бойницу сделай — и чеши оттуда, — одобрил Опанасенко.
Сердюк передал Тепловой план, и она нанесла на нем несколько квадратиков, обозначавших печи.
— Уцелевшие шлаковики помните? — спросил Сердюк. Во взгляде его сквозило пытливое взимание.
Опанасенко назвал несколько: на пятой — правый газовый, на четвертой — левый воздушный, на третьей — все четыре.
— А в конторах, лабораториях тоже можно засесть, Андрей Васильевич? — поинтересовался Николай. У него воинственно горели глаза: наконец-то предвидится настоящее дело!
