— Если так, то вопросов не имею! Раненые к перевозке готовы!
Чеботарев, скупой на выражение чувств, тоже сиял. Он то и дело раскуривал свою трубку.
— С автотранспортом и у вас, очевидно, тяжело, — сказал он. — Лучше всего организовать вывоз раненых в два этапа. Сперва на перевал, а потом в ваш город. При этом потребуется меньше машин, ускорится вывозка. При теперешней погоде больные могут побыть сутки-двое и на воздухе.
— Очень дельная мысль, Михаил Ефремович, очень! — Проценко пожал Чеботареву руку.
Пообедав, гости уехали. И не было, наверное, в госпитале ни одного окна, выходящего во двор, из которого не махали бы им руки людей в белых халатах или госпитальных пижамах.
Давно улеглась за машиной пыль, давно уже заглохли звуки ее мотора, а у окон все еще стояли люди, глядели вслед.
Всю ночь, несмотря на уговоры и сердитые окрики дежурных, не затихало в палатах. С утра в больнице установилась настороженная тишина. И на человека, который громко сказал или кашлянул, сразу смотрели с таким укором, что он и без слов понимал свою вину: все вслушивались, чтобы не пропустить момент, когда появится автоколонна.
Время шло, а на улицах было тихо, как и все последние дни.
Кто-то высказал мысль, что вероятнее всего ночью придут, чтобы не показываться воздушной разведке противника. И тотчас все поверили: разумеется, ночью, и только ночью придут машины.
Темнота сгущалась, ожидание становилось все более нетерпеливым, но машины не подходили…
На следующее утро о руководителях эвакопункта уже мало кто говорил с уважением.
— Думаешь, сами приехали? Начальство пригнало, вот и решились. И пулеметик прихватили.
— И неизвестно, что еще доложат после возвращения.
— Могут заявить, что нас и нет совсем.
— Так машин могло не оказаться, — пытался кто-то оправдать руководителей эвакопункта.
— Как это могло не оказаться? Ведь знали, что говорили, не спьяна болтнули, — набросились на защитника.
А вскоре выяснилось, что Проценко и Бабкину не удалось достать машин для эвакуации раненых.
Днем приехал на линейке пожилой мужчина. Видно, не малый путь отбили кони своими копытами, если мокры от пота. Мужчина с прокаленным на солнце лицом, пощипывая пегие усы, спросил в проходной, как найти главного врача, и неторопливо прошел в канцелярию. Скоро туда потребовали Утробина.
— Илья Данилович, подкрепление прибыло. Еще один доброволец, да и с лошадьми. Иван Федотович Ребриков, — представил Ковшов прибывшего. — Зачислите повозочным, устройте.
На расспросы Утробина новый повозочный отвечал неохотно, кратко. Всего и сказал, что родом из Краснодарского края, направился в эвакуацию, да лошади притомились. Решил поработать в больнице, коль она за благородное дело взялась.
В конце дня по городу зашумели моторы мотоциклов. Было их с десяток. Потом шум заглушили резкие и сильные звуки автоматных очередей. Мотоциклы пронеслись по улицам, выскочили на площадь у почтамта. И здесь раздался треск стрельбы. Двое немцев вылезли из колясок и, захватив длинный шест, вошли в здание. Через несколько минут они появились на крыше над большими часами. Повозившись немного, подняли над зданием флаг с фашистской свастикой. Скоро по проспекту, утопавшему в ярком цветении клумб и газонов, гитлеровские мотоциклисты промчались обратно.
В больнице слышали стрельбу. Рассказы взволнованных очевидцев ничего не добавили к тому, что уже знали раненые: гитлеровская разведка появилась в городе. Скоро жди весь «новый порядок».
Слабый огонек надежды на эвакуацию погас.
В палатах установилась тревожная тишина. Люди разговаривали полушепотом.
В кабинете главного врача собрался оргкомитет. Все были: встревожены. Хоть и ждали, что враг с минуты на минуту может появиться в городе, все равно это казалось неожиданным.
— Случилось то, к чему мы готовились, — проговорил Ковшов. — Может быть, завтра следует ждать гитлеровцев в больнице. Времени осталось мало, работы предстоит много.
Договорились о самом неотложном. Решили в санатории «Совет» открыть вторую больницу общества Красного Креста. Главным врачом назначили Бориса Михайловича Викторова.
— Прошу из больницы не уходить, товарищи. — Ковшов подумал и повторил это емкое слово. — Товарищи… Может быть, завтра придется называться господами.
И снова, как в первые дни, каждый взялся за дело, выполнял его без шума, споро и добросовестно.
Не прошло и часа, как на самом высоком, третьем, корпусе вечерний ветерок уже полоскал белую простыню с нашитым с обеих сторон кумачовым крестом. Все швейные машины стучали — шились нарукавные белые повязки с красным крестиком, маленькие флажки с той же эмблемой. Федор Фадеев допытывался у своих «профессоров хлебных наук», как писать слова «Красный Крест»: в кавычках или без кавычек? Пекаря скребли затылки, мяли свои бороды, но этой тонкости не знали:
— Чего мучиться, рисуй, Федор Яковлевич, сам крест поярче. А заковык много впереди будет.
Эта работа шла на виду у всех. Ее не скрывали, не прятали. Но одновременно шла и другая, более важная. И делали ее при закрытых дверях.
Врачи просматривали все истории болезни. На первой странице после фамилии, имени, отчества шли сведения о воинском звании, должности, национальности, партийности, другие данные, которые не следовало знать врагу. Эти истории предстояло переделать. Не просто выбросить первый лист, а переписать все, чтобы и по цвету бумаги не заметили…
В новых историях болезни уже не фигурировало иного звания, кроме одного: рядовой. Все были беспартийными, не было больше и комсомольцев. Вполне понятно, что исчезли политруки, комиссары и чекисты. Кое-кому придумывали и новую национальность, соответствующие фамилии, имена.
В палатах — своя горячая страда. Мало изменить данные в истории болезни, надо подумать и о внешности раненого.
— Ну зачем вам эта щетка? — спрашивала сестра раненого с ежиком а ля Керенский. — Еще за командира фашисты примут. Вы же рядовой? — как бы невзначай спрашивала она.
Без сожаления расставались с лихими чубами, с пышными усами, с «польками» и «боксами». Все машинки для стрижки в ходу, всем бритвам нашлась работа. За ночь головы были обработаны машинкой под два нуля…
В одной из палат работала Римма Жуковская. Ее подозвал один из раненых, попросил нагнуться и тихо сказал:
— Спрячьте, сестричка, мои документы. Жив буду — разыщу вас.
Он отдал ей партийный билет, служебное удостоверение. Раскрыла, прочитала: лейтенант Федор Прокутов. В руке почувствовала металлический кружок, посмотрела: медаль «За отвагу». С другой койки тянулась рука с документами: майор Базелюк…
— Запомните: Римма Ивановна Жуковская, адрес… — Сестра назвала улицу, номер дома. — Если меня не будет — всякое может случиться, — ищите в саду под абрикосом, там закопаю.
Много женских рук приняли в тот день на сохранение документы, ордена и медали.
Иван Тугаев уже в темноте встал на костыли и вышел во двор. В одной из стен забора он ножом вытащил камень, запрятал в нише комсомольский билет, орден Красной Звезды, вставил камень, затер глиной пазы.
Корзинами собирали санитарки дорогие сердцу солдатские реликвии — письма родных и фронтовых друзей, фотографии. Содержимое корзин шло в топки.
Белье рядового и офицера… Разница в одном: офицерское — с пуговицами, у рядовых — с тесемками. Но и этой мелочи не упустили. Николай Кубыльный тюками выдавал со склада солдатские нательные рубахи и кальсоны, солдатское хлопчатобумажное обмундирование, бывшее в употреблении, застиранное, заношенное… Скоро не осталось у больных ни командирских планшетов, ни сумок, ни шерстяных гимнастерок, ни суконных брюк.
К утру по внешнему виду все были рядовыми бойцами.
В палатах работа шла быстрее, чем в кабинетах врачей. Здесь она затянулась на всю ночь, продолжалась днем и закончилась следующей ночью.
Тяжелее всех последняя ночь перед приходом врага выдалась для работников продовольственных складов. Они нашли укромное помещение и на спинах перетаскивали мешки с мукой, крупами и сахаром, ящики с вермишелью, мылом, табаком. Когда в склад пришел Утробин, чтобы припрятать продовольствие, он уже ничего не мог добавить к стараниям Долгова, Аркелова, Белобородова — они хорошо все обдумали и правильно решили.
Утром тяжелый замок висел на складе, где осталось продуктов только на текущий расход. Вход же в тайный склад замаскировали, завесили каким-то зловонным тряпьем.
В подвалах запрятали ковры и ковровые дорожки, наиболее ценную мебель, посуду.
Наутро работники больницы на рукавах носили повязки. К дуге в упряжке был прикреплен белый флажок с красным крестиком. Врачи оделись в штатское и выглядели непривычно мешковато и неуклюже.
