У Пепика хватило духу дойти только до уголка, где рос ревень. А как быть дальше? Каждый следующий шаг, главное, с этой железной махиной в руках, — шаг к погибели. Или шаг, по крайней мере, в львиное логово…
— Ты что, боишься? — спросила Галина, заметив нерешительность Пепика.
— С этой штукой, — ответил Пепик, показав взглядом на фауст-патрон, — матери никак нельзя на глаза показаться… Она мне…
— Понимаю, — сказала, грустно улыбаясь, Галина. — У меня ведь тоже… была мать. Давай спрячем куда-нибудь!
У Пепика словно свалился тяжелый камень с плеч. Золотая Галина! И бесценный ревень! Ведь его широкие листья словно возданы для того, чтобы в них утонуло, как в омуте, оружие Пепика.
— А это?.. — постучала Галина пальцем по автомату.
Пепик молча, с несчастным видом, кивнул головой. Нечего и говорить, он отлично понимал, что Галина ни за что на свете не выпустит автомат из рук! Но Галина скинула ремень с плеча, спокойно просунула руку между планками забора, и листья ревеня тихо сомкнулись над автоматом.
— Может, больше и не понадобится! — вырвалось у Пепика.
Галина посмотрела на него с любопытством, точно не понимая.
— Может, уже все кончилось! Мир!
— Не бойся… еще пригодится!
— Ну, так я потом выйду… и спрячу все под кроватью! — зашептал Пепик.
Он был просто счастлив. Теперь Пепик почувствовал себя свободным и легким, как птица.
— Пошли! Мама, наверное, уже заждалась, — сказал он и потянул Галину за руку к ближайшему окну, а потом забарабанил в него изо всех сил.
Работа с самого утра валилась из рук Марии Гошековой. Все эти шесть лет она мечтала о будущем освобождении. Оно не могло не прийти. Но сейчас, когда стало очевидно, что Прагу могут освободить с минуты на минуту, на Марию напал страх. За себя она не боялась. Если бы ей сказали: «Прага будет освобождена, но ради этого ты должна пожертвовать жизнью», — она бы не колебалась.
Но душа у нее была не на месте, когда она думала о Пепике, стремительном и своенравном, как молодой жеребенок. Она горячо и нежно любила этого пятнадцатилетнего подростка, как может любить только мать. Боялась она, конечно, и за мужа, понимая, что он не останется в стороне от борьбы, но по-другому, не так, как за Пепика. Гошек тверд, настойчив, умеет быстро и правильно разбираться в событиях, готов пожертвовать собой в случае необходимости, но не станет рисковать жизнью без крайней нужды. В этом она была твердо уверена. Она хорошо знала опытность и рассудительность мужа.
Другое дело Пепик, не признающий никакой узды. Она не могла быть спокойна за него. Пепик, как и его родители, ненавидел гитлеровцев с детских лет, со дня прихода оккупантов в Прагу. Он был воспитан в этой ненависти. В то время и нельзя было воспитывать детей по-другому. Как можно было скрыть от детей зверства оккупантов в Праге и по всей стране? Фашисты расстреляли учителя Дастиха. Для всего класса, в котором учился Пепик, это было живой страшной действительностью. Мальчики считали, что они обязаны отомстить за своего учителя, отплатить за этого добросердечного веселого человека, к которому они были так привязаны и который платил им тем же.
Пани Гошекова отлично понимала, почему Пепик вдруг увлекся стрельбой из духового ружья и всегда так взволнованно рассказывал ей, как он десять раз подряд попал в яблочко. Она понимала, почему Пепик и все его товарищи не пропускали ни одного тира…
Раньше она, может быть, в душе одобряла это увлечение. Тогда ей казалось, что если мальчики, даже самые маленькие, понимают свой долг перед порабощенной родиной и готовы бороться против захватчиков, то это хорошо. Ведь без мечты о свободе невозможно было бы жить. Но сейчас от одной мысли, что Пепик с ружьем в руках бежит по улице, где идет перестрелка, у пани Гошековой в тревоге замирало сердце, и ей становилось нехорошо. Она прекрасно знала восторженность Пепика, его горячность и мальчишескую жажду отличиться, свершить великий, замечательный подвиг. Как легко все это могло довести Пепика до беды!
— Ведь это сущий ребенок, — шептала она, не находя себе места. — Разве можно ребенку давать в руки ружье!
Но, несмотря на все свое беспокойство, она не смогла удержать Пепика дома. Он исчез, словно сквозь землю провалился, в одно время с отцом. Когда Мария Гошекова увидела винтовку в руках у мужа, у нее подкосились ноги. А ведь она знала, что все эти шесть лет винтовка была спрятана где-то у них в доме…
Справившись со своей мгновенной слабостью, она выскочила следом за мужем и сыном во дворик, но Пепика уже и след простыл. Мария увидела полуоткрытую калитку и поняла, что случилось именно то, чего она так боялась. Сначала Мария решила, что отец все-таки взял Пепика с собой, и ухватилась за эту слабую надежду, как утопающий за соломинку, но скоро утратила и ее. С моста прибежал долговязый Ярда Мареш, который был старше Пепика на два года.
— Пан Гошек прислал меня за дорожной сумкой. Он просит чего-нибудь съестного… — сказал он.
— А где он сам? Что с ним? — взволнованно спросила Мария, нарезая хлеб.
— Он командир! Самый главный на нашей баррикаде! Мы построили ее у моста! — ответил запыхавшийся Ярда и важно объяснил: — Если вам что-нибудь понадобится, так командный пункт у нас в доме, на чердаке!
— Пепик с отцом?
— Ваш Пепик? Вот тебе и раз! Пан Гошек сказал, что вы его не должны отпускать от себя ни на шаг! Да где же… — Ярда вопросительно огляделся. Он недоумевал: почему Пепик, хотя бы из любопытства, не прибежал расспросить его, Ярду?
— Убежал… — удрученно прошептала Мария Гошекова: она сразу поняла недоумение Ярды.
— Понимаете ли, пани Гошекова, — очень серьезно начал утешать ее Ярда, перекидывая через плечо дорожную сумку Гошека, — нашей маме, наверное, тоже не больно-то по душе, что… Только ничего уж тут не поделаешь, нынче все мужчины обязаны бороться!
В другой раз подобное мальчишеское хвастовство, конечно, рассмешило бы пани Гошекову, но сейчас она прямо похолодела.
Да, все мужчины обязаны… Это их долг… Но ведь Пепик еще подросток, а не взрослый мужчина! Он совсем еще мальчик, и она страстно хотела бы укрыть его в своих объятиях, уберечь от всего дурного.
По привычке она сварила обед — сегодня он никому не был нужен. Сама она даже не прикоснулась к еде. Суп и картошка остывали на плите. Мария Гошекова не находила себе места. В доме, где всегда звучали веселые мужские голоса, сейчас было необычайно тихо. В половине первого кто-то с улицы постучал в окно. Это оказалась испуганная и взволнованная соседка.
— Вы уже знаете, пани Гошекова? Наши отбили на вокзале поезд! А сколько людей из неволи освободили — французов, поляков, голландцев! И Пепик ваш, говорят, там был. Наши захватили оружие и поехали на помощь к радио. Мне это мой парень передал, он с ними, как и ваш!
Гошекова молча кивнула головой. Казалось, она уже была готова к такой вести. Ей было больно, что сын участвует в таких важных событиях, а она должна только ждать его возвращения и не может ничем помочь.
Секунды стали казаться ей длинными, как часы. Гошекова включила радиоприемник — ей подумалось, что хотя бы таким путем она, быть может, получит какую-нибудь весточку о Пепике. Но по радио передавали лишь песенки и ни словечка о том, что делается в городе. Словно там не стреляли, не было убитых, а в здании радиостанции не пролилась кровь повстанцев.
Она выключила приемник. Беззаботные марши, записанные на граммофонные пластинки, терзали ее слух. Казалось, эта музыка должна была скрыть какие-то ужасные события в центре города.
В половине второго соседка прибежала снова, на этот раз бледная, с испуганными глазами:
— Может, и говорить не стоит об этом… но вы мать, как и я… На тот грузовик, что к радио ехал, эсэсовцы напали. Моего пар ня товарищи домой привели. У него рука прострелена выше локтя. Слава богу, что только это… По крайней мере, больше никуда не полезет!
— А Пепик? — вскрикнула Гошекова не своим голосом.
— Про Пепика ничего не сказали…
Когда в окно постучали в третий раз — резко, так, что задребезжали стекла, — Гошекову оставили последние силы. Она еле добрела от кухонного стола до форточки в комнате. Она не сомневалась, что теперь, в третий раз, непременно придет страшная весть и томительная неизвестность превратится в страшную действительность.
За окном ей улыбалось веселое, беззаботное лицо Пепика.
— Мамочка, если бы ты знала, как я проголодался! Я к тебе и гостью привел, вот ты сейчас увидишь!
Обрадованная, все еще не веря своим глазам, Гошекова, словно во сне, подошла с ключом к калитке. Рядом с Пепиком стояла незнакомая девушка в грязном полосатом платье, примерно такого же роста, как Пепик. Лихорадочными глазами она смотрела на Гошекову. В девушке было что-то тихое, привлекательное, но взгляд ее был настороженным. По всему было видно, что ей пришлось пережить много тяжелого.
