Солнце убегало на запад — прорывалось через все фронта, отрывалось от авиации всех наций — со звездами на фюзеляже, с крестами, кругами и опять со звездами, но уже другими.
За солнцем, теряя звезды, неслась ночь. Луна светила скупо, видимо по нормам военного времени.
В темноте мир казался иным — все заливалось черной краской, смерть в ней была не такой заметной.
Спали города сном будто даже еще более крепким, чем до войны. Ибо огонь стал дорог: керосин влетал в копеечку, а по незанавешенному окну могли запросто отбомбиться.
И люди старались ложиться спать пораньше, закрыть глаза, забыть эту войну, проспать как можно больше, оставаться в небытие, в неведенье как можно больше.
И постараться умереть своей смертью. Во сне…
* * *
Утро выдалось на славу. Солнечное, развеселое, будто не осень, а самая что ни на есть весна. Но на него было хорошо смотреть из окна тепло натопленной хаты, поскольку на улице было прохладно.
Бойко думал его проспать с чистым сердцем, но его разбудил холод, заползший в хату через все щели. Он ворочался, пытаясь закутаться в шинель как в кокон. Но если он укрывался ею с головой, то задыхался от запаха пота и овчины, высунув голову, он тут же начинал мерзнуть.
Проворочавшись полчаса, он растерял остатки сна и все же поднялся.
В печи остыла зола, вода в тазе была просто холодной.
Утро было ранним — никак не больше восьми часов.
Он разделся по пояс и пошел к колодцу, долго умывался, потом вернулся домой.
В сердце кружило какое-то волнение.
Затем Бойко засобирался.
Я просто иду гулять, — оправдывался он, — пройдусь в город, посмотрю, что там нового. Я не собираюсь идти к Зотову.
Но, конечно же, ноги сами вынесли его к комендатуре.
А что тут такого, — думал он, — я тут рядышком жил…
Зотова рядом с комендатурой не был. Впрочем, который час, Бойко тоже не знал. Свои часы он разбил в пылу рукопашной схватки, а куранты над площадью то ли поломались, то ли остановились и вторую неделю показывали половину двенадцатого.
Но десяти, вероятно, еще не было.
Бойко присел на ограду, в метрах тридцати от входа в комендатуру. Он думал, что его или прогонят, или спросят документы, которых у него не было, но немец у двери лишь смерил его взглядом, почесал подбородок и остался на своем посту…
Бабка на углу торговала пирогами с ливером. Невыносимо вкусно пахло постным маслом. Но денег не было. Взять и украсть? Схватить, да деру?.. Уж больно хорошо пахнет… Съесть, а затем дворами в Шанхаи. А там постучаться в любую хату, сказать, мол, Бойко ищет Колесника, передайте дальше…
Наконец, со стороны базара появился Зотов. Владимир не стал вставать ему навстречу, даже не стал делать знак, что он пришел. Пройдет мимо — ну и ладно, не больно надо.
Но Зотов не прошел, а остановился рядышком:
— Пришел таки, — вздохнул Зотов.
Вздохнул не то чтобы тяжко, не то чтобы громко, но Бойко понял — не появись он у дверей жандармерии, Зотову бы жилось проще. Но меж тем Зотов вовсе не выглядел удивленным.
— Давно ждешь? — спросил он.
Бойко пожал плечами.
— Подожди тут…
Ушел в здание — скоро вернулся с фельдфебелем. Показал тому на Бойко. Немец посмотрел на Владимира зло.
«Занесло же меня…» — подумал тот. — «Может, бежать?..»
На мгновенье ему показалось: это западня, его сейчас скрутят. А он, дурак этакий, полез в ловушку сам.
Но нет, немец кивнул головой: «Следуй за мной».
Поднялись на третий этаж, прошли коридором. Двери в нужный кабинет были открыты настежь, поэтому стучать не пришлось.
Владелец кабинета о чем-то говорил по телефону. Разговаривал, конечно же, по-немецки, говорил громко и казалось будто он ругает кого-то.
Одними глазами указал на стулья у стены — садитесь. Оба остались стоять.
Телефонный разговор продолжался. Фельдфебель показал: ну так я пойду. Не прекращая разговаривать по телефону, хозяин махнул рукой: свободен.
Что я здесь делаю, — пронеслось в голове у Бойко, — мы же никогда не сможем друг друга понять, мы чужие.
Наконец, трубка легла на рычаги аппарата.
— Shprechn zi Deutch? — сразу же спросил хозяин.
— No… Nien. Нет в смысле…
Ну вот и все, — подумал Бойко, — собеседование закончено.
Но нет, все оказалось немного сложней:
— Я понял, — почти без акцента заговорил немец, — это не беда. Я не так плохо говорю по-русски. Достаточно хорошо, чтобы вы могли меня понять. Так понятно?
Бойко сглотнул и кивнул. Подумалось — было бы проще, если бы он не подошел. Тогда бы он мог вернуться домой. И гордо умереть там с голоду.
— Вы, кажется, работали в советской милиции?.. Какое последние звание носили там?
— Капитан милиции, — ответил Бойко, про себя отметив, что, вероятно, Зотов все же что-то сболтнул про него.
— Какое последнее дело вы закрыли?..
В ответ Бойко задумался — когда это было?.. Четыре месяца?..
— Мошенничество, — сказал, наконец, он, — воры на доверии. Собирали меха, чтобы шить шубы, затем с ними бежали. Верней, пытались бежать…
Немец остался будто бы доволен:
— Замечательно… Я прибыл сюда издалека, для того чтоб нести порядок и законы Рейха на земли Новой Европы. В вашем городе я никогда не был, поэтому мне нужен помощник, проводник по городу. Если хотите — консультант. Я даже не спрашиваю — справитесь ли вы с этой работой. Очевидно, что справитесь. Не спрашиваю, согласны ли вы работать на нас — будь иначе, вы бы не занимали место в моем кабинете. Посему остался один вопрос — вопрос оплаты…
Немец замолчал, вероятно, ожидая, что Бойко назовет свою цену. Но тот молчал: сколько бы не предложил немец — у него было меньше.
Хозяин кабинета кивнул — вероятно, такой ответ его устраивал.
— Для начала я назову вас военнопленным. Не пугайтесь. Это самый быстрый и простой способ поставить вас на довольствие. И хлеб вы получите хоть сегодня. Вас, надеюсь, не смущают деньги? Неужели невозможно служить и своему народу и Рейху?
Мерзавец Зотов, — подумал Бойко. — Встречу — набью морду!
Наверное, что-то промелькнуло на лице Бойко, и немец его успокоил:
— У вас круги вокруг глаз… — он протянул руку. — Ну, стало быть, будем знакомы: гауптштурмфюрер Ланге. Отто Ланге.
Рукопожатие немца оказалось неожиданно крепким. Чтоб не показывать свою слабость, Бойко почти сразу убрал руку:
— Владимир Бойко.
— Отлично, Володя, поработаем вместе…
* * *
Хлеб, действительно, удалось получить в тот же день. Триста грамм хлеба выпечки пористой, на вкус горький, влажный, из муки совсем не высшего сорта. Половину Бойко съел тут же и едва не удержался, чтоб не проглотить оставшееся.
Он и не подозревал, что за обычным хлебом можно так соскучиться.
В тот же день Бойко получил документ, бумагу с фотографией, изготовленной тут же.
Теперь он мог ходить по главным улицам, не таясь.
Утром он явился на работу в комендатуру. Когда он вошел в кабинет Ланге, тот уже сидел за столом, читал газету и пил кофе.
— Доброе утро… — осторожно поздоровался он с новым начальником.
— Утро, действительно, доброе, — согласился немец, взглянув в окно, затем посмотрел на часы, — но вы опоздали на три минуты. Не сочтите меня дотошным, но постарайтесь приходить на работу вовремя…
— Я задержусь после работы…
— Если после работы не задержусь я, то какая в том необходимость?
Бойко пожал плечами: а в самом деле, в чем состоит его работа? Чем займется этот немец? Неужели начнет принимать дела, которые остались после советской власти? Назначит доследствие?..
Но немец был настроен гораздо проще:
— Пойдем сегодня гулять по городу…
— Гулять? — удивился Бойко.
— Ну да. Ногами. Из пункта «А» в иные пункты. Будете моим гидом. У меня есть карта города, но что с нее проку. Город надо узнать, пройти по нему десятки километров. Впитать в себя…
* * *
А в городе было неуютно…
Будто и тот же самый город, те же улицы, дома на все тех же местах, да что-то поменялось. Хотя, отчего «что-то». Изменения были налицо, они нахально лезли в глаза, не давали пройти мимо, требовали документы.
Немецкая, румынская, венгерская, итальянская техника, их подводы двигались по городу, забивали улицы, создавали заторы на перекрестках. В самом центре города, в сотне метров от комендатуры, поставили полдюжины зениток. Разместились они на большой поляне, перед городским драматическим театром. В роще, за театром, стали рыть землю, насыпать ее в мешки, обкладывать ими свои позиции.
Накинули трос на шею и танком сдернули бюст товарища Миронова и статую Сталина. Стали сшибать неугодные вывески с домов. Но неожиданно повезло памятнику Апатову — был он изваян по пояс, в папахе и шинели, без знаков различий. Не долго думая, кто-то из местных ломом сковырнул плитку с подписью и прямо на постаменте нацарапал «Нестор Махно».
