В лагере жили в землянках, по десять человек в каждой, спали на сене, никаких матрацев, подушек и одеял. Бессонницей не страдал никто. Дисциплина была жесточайшая, порядок и чистота — аналогично. Кормили мало и плохо. Целый месяц без выходных дней ходили строем, стреляли, бросали гранаты, бегали в атаку, держали оборону, форсировали речку и т. п. Офицеры и сержанты — все фронтовики, но уже нестроевые, кто без глаза, кто без руки, кто хромал, но все отлично знали, что надо на фронте, и учили только тому, как зря не погибнуть и постараться выполнить боевую задачу.
Беспощадно учили ползать по-пластунски, быстро окапываться, маскироваться, бесшумно двигаться, быстрым перебежкам и т. п. Теоретически к этому лагерю мы были подготовлены, так как в школе учили воинские уставы, изучали винтовку, гранату и пулемет, поэтому в лагере у нас никаких классных занятий не было — только стрелковый полигон и полевые учения.
После окончания лагерных сборов офицеры говорили нам, что они своего добились — нас можно включать в маршевые роты и отправлять на фронт.
Вернулись домой худющие, голодные, в чирьях и других болячках, но с полным пониманием того, что будет с нами, когда нас призовут в армию.
Учителя в нашей школе были отличные. Директором школы была Ф. Е. Политике, которую ученики за строгость и требовательность звали «генеральшей». Директор не давала спуску на войну и разруху и везде требовала порядка. Весь город был в грязи, и в нашу школу не допускали до тех пор, пока обувь не будет вымыта и вычищена до состояния домашних тапочек. Внутри школа была добротно выкрашена, все стекла на месте, всегда вымыты. Школьная мебель старая, но вся починена и хорошо покрашена. От учеников требовали опрятности, какой бы старости и изношенности не была их одежда.
Обучение шло по полной программе, без пропусков и упрощений, спрос за знания был строгим и постоянным.
Не забывали во время войны и о нашем воспитании. К каждому мальчику, начиная с седьмого класса, была «прикреплена» девочка, умеющая танцевать вальс, танго и фокстрот. В школе был большой рекреационный зал, где в большую перемену играла музыка, под которую девчата учили мальчишек танцевать. Была в школе и вполне приличная художественная самодеятельность, пианино, другие музыкальные инструменты. С регулярностью раз в месяц устраивались вечера с концертом и танцами.
Учитель литературы И. Г. Элпидинский из всех поступавших в школу газет и журналов делал подборки стихов и прозы, по которым знакомил нас с новыми поэтами и писателями. Мы уже в школе знали те имена, которые потом стали знаменитыми.
Учитель математики А. Е. Хухлаев дал такую подготовку своим ученикам, что они в столичных вузах чувствовали себя вполне уверенно.
Школа работала в три смены. Я всю войну учился в третьей, последний урок заканчивался в одиннадцать часов вечера. Приятного было мало осенью по вязкой грязи, стаскивающей с ног галоши, возвращаться домой в полной темноте (из-за светомаскировки).
Железная дорога следила за тем, чтобы дети железнодорожников, живущих вдали от школы, были обязательно охвачены образованием. В это сложнейшее время, когда день и ночь шли составы на фронт, когда дорогу бомбили, когда напряжение сил у руководства дороги доходило до крайнего предела, все равно не забывали о детях, и в школу приходила телефонограмма — проверить дома путевых обходчиков и выявить детей, не охваченных обучением. Школа посылала старшеклассников по шпалам в направлениях на Ростов, на Сталинград, на Краснодар, которые и осуществляли эту проверку.
Наша школа находилась неподалеку от железнодорожного вокзала, окна классов выходили прямо на железнодорожные пути; идя в школу, мы проходили через привокзальный рынок, работавший чуть ли не круглосуточно, и поэтому становились невольными свидетелями всего наиболее характерного для того времени.
Вокзал — традиционное место для беспризорников. Мы были свидетелями, как тогдашние власти быстро и эффективно выявляли их и отправляли в соответствующие учреждения. Могу утверждать, что в ту страшную войну я видел беспризорников в городе реже и меньше, чем сейчас.
Весть о победе пришла в Сальск рано утром. Я побежал на центральную площадь, где уже собрался почти весь город, на трибуне стоял председатель райсовета Шестерко, где был митинг и все кричали «Ура!» и радовались: «Наконец-то!» Солдаты стреляли в воздух, женщины плакали, незнакомые обнимались, начальство говорило речи, духовой оркестр играл марши.
Рассказывать, что я чувствовал тогда, не стану, потому что не смогу обойтись без банальных фраз и заезженных слов, которыми не хочется осквернять то радостное и светлое, что было у меня в душе.
Вроде настала мирная жизнь, через станцию вовсю шли эшелоны с демобилизованными. Но из окон класса мы видели и другие эшелоны с техникой и войсками, которые теперь следовали не на Запад, а на Восток. Повсюду разговоры, что кого-то пока не демобилизуют, что он все еще служит, хотя давно пора домой.
Война с Японией не стала чем-то совершенно неожиданным. В нашей скорой победе — теперь уже над Японией — сомнений не возникало.
С капитуляцией Японии началась в полном смысле наша послевоенная жизнь. Желание быстрее сделать так, чтобы можно было по-человечески жить, стало столь же сильным, как желание завершить войну с победой.
Главными моими заботами стало окончание средней школы и принятие решения, что делать дальше.
В школе у меня вполне прилично обстояло дело с физикой и математикой, старший брат был инженером, техника мне нравилась, поэтому я хотел продолжить учебу в инженерном вузе. Ленинград и военно-морской флот влекли меня еще в довоенные времена, поэтому желание стать военно-морским инженером сформировалось четко.
Еще до выпускных экзаменов подал заявление о приеме в Ленинградское высшее инженерно-техническое училище ВМФ, откуда вскоре и получил вызов.
Десятилетку я окончил, как и моя мама гимназию, с золотой медалью. Разница в одном: мама во время голода начала тридцатых годов сдала свою золотую медаль в «торгсин» (торговля с иностранцами) и получила взамен продукты, а моя медаль золотой была только по названию...
Высшее Инженерно-Техническое Командное Училище Военно-Морского Флота
В Ленинград для поступления в ВИТКУ ВМФ я приехал в конце июня 1946 года. ГЪрод поразил необыкновенной по тому времени чистотой и ухоженностью улиц. Везде, где только можно, росли цветы. Поврежденные войной дома стояли огороженные или с хорошо забитыми окнами. Ворота во дворы и двери в подъезды домов были закрыты. Дворники попадались на глаза часто. На улице было малолюдно, транспорта мало, собак совсем не было видно.
В училище меня зачислили в роту кандидатов.
Кандидаты были трех категорий: гражданские, солдаты и офицеры. В основном все были родом из провинции, москвичей и ленинградцев — единицы.
Успешно сдавшие экзамены, а также окончившие десятилетку только на «отлично», в том числе и я, проходили мандатную комиссию, председателем которой был начальник политотдела училища, а одним из членов — сотрудник госбезопасности.
Увидев в анкете, что мой отец был донским казаком, начальник политотдела спросил меня:
— Не разгонял ли твой отец плетьми рабочие демонстрации и не был ли он на стороне белых во время Гражданской войны?
Я ответил, что мой отец родом с Верхнего Дона, из тех мест, где Подтелков организовал отряды красных казаков, а на стороне белых в основном были нижние казаки. Ответ удовлетворил мандатную комиссию.
Среди кандидатов был сержант Наседкин, фронтовик. Он не прошел мандатную комиссию и не был принят в училище потому, что его мать, как он говорил, была родной сестрой Сергея Есенина. Не приняли и лейтенанта Воронова, потому что в начале войны, будучи в лейтенантском звании, он ударил за какое-то хамство своего командира. Его разжаловали в рядовые, направили в штрафной батальон, где он отличился и был восстановлен в офицерском звании.
Из зачисленных в училище чуть больше половины составляла гражданская молодежь, остальные — фронтовики, офицеры, солдаты и сержанты.
Присягу мы — те, кто пришел с «гражданки», — принимали в Краснознаменном зале Военно-морского училища имени Фрунзе на Васильевском острове одновременно с первокурсниками всех военно-морских учебных заведений, дислоцированных в Ленинграде. Рядом со мной стояли первокурсники военно-морского отделения Ленинградской консерватории, на котором обучались будущие дирижеры флотских оркестров.
Эта маленькая деталь говорит о многом. Вроде война кончилась, зачем специально военных, да не просто военных, а военно-морских дирижеров готовить? Тогда я на это просто не обратил внимания, а вспоминая сейчас, понимаю, что уже тогда началась подготовка к созданию большого военно-морского флота, которому и оркестров потребуется много.
