Шульце знал, что ни для какого «лечения» Метцгер здесь больше не появится. В течение целой недели он со злорадством следил, как Мясник с трудом ковыляет по плацу. Солдат, которому гауптшарфюрер едва не оторвал яйца, прокомментировал это так: «Он выглядит так, словно кто-то засунул ему в задницу метровую палку». Молодой ССманн не знал, что произносит эту фразу в присутствии того, кто, собственно, и заставил Метцгера ползать подобным образом…
Танк Pz-IV выплыл из моря и коснулся гусеницами твердой поверхности берега.
— Продуть все трубы, — приказал фон Доденбург.
Подождав еще мгновение, он откинул крышку люка. В танк ворвался свежий воздух, разгоняя запах сгоревшего топлива. Фон Доденбург с удовольствием вдохнул его и повернулся назад, чтобы убедиться, что остальные танки также благополучно выбрались из воды.
Слева от него всплыл танк Шварца, дальше следовала машина Шульце. Последние в этом году «морские» учения прошли с полным успехом. Все танки и экипажи батальона продемонстрировали завидное умение сражаться на воде и преодолевать водные преграды. Стервятник даже пошутил по этому поводу: «Если когда-нибудь адмиралу Дёницу[11] будет хватать подводников, он знает, куда ему обратиться».
— Прекрасно, — бросил фон Доденбург механику-водителю, — сейчас проедешь между теми двумя утесами, затем развернешься и…
Он внезапно замолчал. Справа от него что-то блеснуло. Через некоторое время блеск повторился снова.
Фон Доденбург закричал водителю:
— Вперед! Держи курс танка в направлении на два часа. Думаю, там кто-то высматривает нас в бинокль!
Механик-водитель дал полный газ. Pz-IV быстро помчался по направлению к неизвестному наблюдателю.
Этот человек вдруг понял, что его заметили. Он выскочил из своего укрытия и помчался к дороге, которая тянулась вдоль морского побережья.
— Быстрее! — заорал фон Доденбург. — Надо выяснить, что было нужно здесь этому ублюдку!
Но местность тут была пересеченная, а незнакомец очень хорошо знал ее; помимо прочего, их танк не мог гнаться за ним на полной скорости — слишком велик был риск, что он зацепится гусеницей за какой-нибудь валун, и та соскочит.
— Да, умеет же он бегать, — пробормотал механик-водитель, отчаянно лавируя между валунами и обломками скал.
— Он уйдет, если мы не… — Фон Доденбург закусил губу. Сзади раздался грохот пулеметной очереди. Убегающий от них человек нелепо взмахнул руками и упал лицом вниз.
Танки фон Доденбурга и Шварца разом затормозили возле трупа мужчины. Фон Доденбург заорал на оберштурмфюрера:
— Вы что, с ума сошли, Шварц?! Что нам теперь от него толку, когда он мертв?
— Иначе он убежал бы, — неживым голосом ответил Шварц. — Я должен был застрелить его.
Фон Доденбург только махнул рукой. Он знал, что со Шварцем было бесполезно спорить о чем-либо. Оберштурмфюрер жил в своем странном мире, куда доступ для остальных был закрыт.
— Нашел что-нибудь, Шульце? — спросил фон Доденбург своего унтершарфюрера, который обыскивал труп.
— Судя по документам, это Жан Гудсмит, студент, — пробормотал Шульце. — Но он явно лучше обращается с оружием, чем с пером.
— Что ты имеешь в виду?
— Вот это. — Шульце показал ему пистолет, запачканный кровью юноши. — Это оружие, которое выдают немецким военнослужащим.
Фон Доденбург повертел в руках «люгер». Пистолеты такого образца являлись стандартным вооружением вермахта: их выдавали офицерам и унтер-офицерам.
— Похоже, что это один из тех террористов, которые нападают на нас по заданию британцев, — произнес наконец фон Доденбург.
— Посмотрите, что я нашел! — крикнул молодой боец, которому Метцгер едва не оторвал яйца, демонстрируя жестокие приемы рукопашного боя. — Это бинокль. Я нашел его возле валунов. Очевидно, он уронил его, когда убегал от нас.
Фон Доденбург посмотрел на бинокль.
— Видимо, линзы этого бинокля и блеснули на солнце, — проговорил он. — Но какого дьявола он следил за нами?
Унтершарфюрер Шульце ткнул пальцем в небольшую стрелу, выгравированную на корпусе прибора.
— Эта стрелочка — символ того, что бинокль сделан в Англии, господин гауптштурмфюрер, — сказал он. — Я не раз видел такие стрелочки на английских вещах. — Он взял бинокль из рук фон Доденбурга и внимательно осмотрел его.
— А теперь взгляните на дату, господин гауптштурмфюрер.
— И что же?
— Август 1940 года. То есть бинокль сделан уже после того, как мы изгнали англичан с территории Франции.
Однако вскоре началась подготовка к празднованию второго с начала войны Рождества, и печальный инцидент на морском берегу оказался забыт. Представители гестапо и абвера, которые начали расследовать это происшествие, также ничего больше не обнаружили и исчезли в канун праздника.
Само Рождество было отмечено обильными возлияниями. Согласно приказам из Берлина, «Вотан» находился в состоянии постоянной боевой готовности, поэтому бойцам разрешались лишь непродолжительные местные увольнения. О поездках в отпуск в рейх не могло быть и речи. Шульце направился к двум своим подружкам, блондинке и чернокожей, нагрузившись бутылками со спиртным и половиной бычьей туши, которую он выклянчил на кухне. Бравый унтершарфюрер заявил, что не будет вылезать из постели в течение трех дней подряд. Большинство же бойцов «Вотана» провело эти три дня Рождества в местных пивных, накачиваясь спиртными напитками и затем отсыпаясь в казарме.
Все с особенным волнением ждали официального новогоднего обращения фюрера к нации. Бойцы «Вотана» рассчитывали, что фюрер объявит о том, что еще до наступления весны состоится высадка немецких войск на территорию Англии. Иначе зачем проводилась вся эта интенсивная подготовка с плавающими танками? Все ждали этого, и поздно ночью, когда подвыпившие эсэсовцы возвращались из баров и пивных, в казармах «Вотана» раздавалось громкое пение — сотни пьяных глоток принимались орать песню «Мы нацелились на Англию!»:
Наш флаг развевается, когда мы маршируем вперед,
Этот флаг — символ силы нашего Рейха,
И мы не можем больше выносить то, что
Англичане смеются над ним.
Так что дай мне руку, товарищ, дай мне свою руку,
И мы поплывем на завоевание Ан-гли-и!
Но когда фюрер наконец выступил с новогодним обращением, содержание его речи оказалось достаточно загадочным. Стоя перед толпой, собравшейся в берлинском «Шпортпалас», Гитлер проревел:
— Желание политиков из так называемых демократических стран, а также еврейских капиталистов, которые руководят ими, как марионетками, состоит в том, что война должна быть продолжена. Мы к этому готовы!
Аудитория Гитлера ответила на это громоподобным «зиг хайль!». В зале запели гимн национал-социалистического движения — песню «Хорст Вессель».
Куно фон Доденбург взглянул на сидевших за большим столом офицеров «Вотана», которые, как и он, слушали трансляцию выступления фюрера по радио в офицерской столовой. Все они были охвачены единым порывом. Шварц вскочил на ноги. Лицо его горело от волнения. Он торжественно поднял бокал шампанского.
— Господа, — пылко проговорил Шварц, — за великую победу немецкого оружия, которая произойдет в этом году!
Офицеры «Вотана» осушили бокалы, а затем, по обычаю, швырнули их в камин, где они со звоном разбились.
И только Стервятник, казалось, не разделял всеобщего энтузиазма. Цинично поглядывая на своих офицеров и ничуть не скрывая своего презрения к столь откровенной демонстрации чувств в ответ на выступление фюрера, он подошел к «народному радиоприемнику» и выключил его.
— Мелодия «Хорста Весселя» всегда казалась мне вульгарной, — бросил он. Казалось, Гейер сознательно провоцирует собравшихся. — Немецкой армии всегда вполне хватало старой доброй песни «Германия превыше всего»[12]. — Он вернулся на свое место за столом. — К тому же мне говорили, что сам этот парень, Хорст Вессель, в жизни был сутенером[13]. Хотя, — Стервятник пожал плечами, — сутенеры, говорят, тоже для чего-то нужны.
Офицеры «Вотана» уставились на штурмбаннфюрера Гейера в гробовом молчании. Они все являлись членами Национал-социалистической партии, а в прошлом — лидерами гитлерюгенда. Они выросли в убеждении, что «Хорст Вессель» является священным гимном. Но в то же время каждый из них хорошо знал, что проиграет, если вздумает открыто противостоять Стервятнику. Гейер был хитрым дьяволом, имевшим немало высокопоставленных друзей в самых разных местах. Мало кто мог позволить себе, как он, называть командира дивизии Зеппа Дитриха «бывшим сержантом, который руководит нашими судьбами благодаря протекции величайшего капитана всех времен». Под «величайшим капитаном всех времен» Стервятник подразумевал самого Гитлера, который, как известно, сам любил порой называть себя «капитаном».
