втянул голову в поднятый ворот шинели, слегка прислонился плечом к овчинной спине Рыбака и
беспомощно закрыл глаза. Розвальни дергались под ними, полозья то и дело заносило в стороны. Стась,
слышно было, все грыз свои семечки. Видимо, их везли в полицию или в СД. Значит, спокойного времени
осталось немного, надо было собраться с силами и подготовиться к худшему. Разумеется, они им правды
не скажут, хотя того, что пришли из леса, по-видимому, скрыть не удастся. Но только бы выгородить
Дёмчиху. Бедная тетка! Бежала домой и не думала, не гадала, что ее ждало там. Сейчас она что-то
кричала сзади, ругалась и плакала, свирепый полицай вызверялся на нее отборным, бесстыжим матом.
Но и Дёмчиха старалась не остаться в долгу.
- Звери! Немецкие ублюдки! Куда вы меня везете? Там дети! Деточки мои родненькие, золотенькие
мои! Гэлечка моя, как же ты будешь?!
- Надо было раньше о том думать.
- Ах ты погань несчастная! Ты меня еще упрекаешь, запроданец немецкий! Что я сделала вам?
- Бандитов укрывала.
- Это вы бандиты, а те как люди: зашли и вышли. Откуда мне знать, что они на чердак залезли? Что я,
своим детям враг? Гады вы! Фашисты проклятые!
- Молчать! А то кляп всажу!
- Чтоб тебя самого на кол посадили, гад ты!
135
- Так! Стась, стой! - послышалось с задних саней, и они остановились, не доезжая двух тонких
березок, стывших в кусте за канавой.
Рыбак и возчик обернулись, а Сотников весь съежился в ожидании чего-то устрашающе-зверского. И
действительно, Дёмчиха вскоре закричала, забилась в розвальнях. Скрипнул хомут, и даже лошадь
беспокойно переступила на снегу. Потом все стихло. Стась было соскочил с розвальней, но скоро опять
удовлетворенно завалился на свое место.
- Хе! Рукавицу в глотку - не кричи, бешеная баба.
Сотников с усилием повернул голову и очутился лицом к лицу с конвоиром:
- Палачи! Истязатели!
- Ты, заступник! Отверни нюхалку, а то красную жижу спущу! - заорал Стась, сделав страшное
выражение лица.
Но Сотников уже знал, с кем имеет дело, и с полным безразличием отнесся к этой его угрозе.
- Попробуй, гад!
- Ха, пробовать! Да знаешь, я тебя сейчас шпокну и отвечать не буду. Это тебе не Советы!
- Шпокни, пожалуйста!
- А то слабо? - Полицай в показной решимости схватился за винтовку, но лишь ткнул его стволом в
грудь и выругался.
Сотников не моргнул даже - он не боялся этого выродка. Он знал, что на его вызывающее хамство
надо отвечать точно таким же хамством - эти люди понимали только такое обхождение.
- Женщина ни при чем, запомни, - сказал он с расчетом на Рыбака, намекая тем, как надо отвечать на
допросах. - Мы без нее залезли на чердак.
- Будешь бабке сказки сказывать, - закивал головой Стась и опустил винтовку. - Небось Будила из тебя
дурь выбьет. Подожди!
- Плевать мы хотели на твоего Будилу!
- Скоро поплюешь! Кровью похаркаешь!
«Какого черта он задирается?» - раздраженно думал Рыбак, слушая злую перебранку Сотникова с
полицаем.
Их везли дорогой, которой утром они тащились в деревню, только теперь поле не казалось ему таким
длинным и уныло равнинным, лошадка бодро перебирала ногами, постегивая по саням жестким на
морозе хвостом. Рыбак с растущей досадой думал, что едут они слишком уж быстро, ему изо всех сил
хотелось замедлить езду. Чувствовала его душа, что это последние часы на свободе, с которыми быстро
убывала возможность спастись - больше такой не будет. Он проклинал себя за неосмотрительность, за
то, что так глупо забрался на тот проклятый чердак, что за километр не обошел той крайней избы - мало
ему было науки не соваться в крайнюю, куда всегда лезли и немцы. Он не мог простить себе, что так
необдуманно забрел в эту злосчастную деревню - лучше бы передневали где-либо в кустарнике. Да и
вообще с самого начала этого задания все пошло не так, все наперекос, когда уже трудно было
надеяться на удачный конец. Но того, что случилось, просто невозможно было представить.
И все из-за Сотникова. Досада на товарища, которая все время пробивалась в Рыбаке и которую он
усилием воли до сих пор заглушал в себе, все больше завладевала его чувствами. Рыбак уже отчетливо
сознавал, что, если бы не Сотников, не его простуда, а затем и ранение, они наверняка добрались бы до
леса. Во всяком случае, полицаи бы их не взяли. У них были винтовки - можно было постоять за себя. Но
если уж ты дал загнать себя на чердак, а в избе куча детишек, тогда и с винтовкой не шибко
развернешься.
Рыбак коротко про себя выругался с досады, живо представив, как нетерпеливо их ждут в лесу,
наверно, давно уже подобрали последние крохи из карманов и теперь думают, что они гонят корову и
потому так задерживаются. Конечно, можно бы и корову. Можно бы даже две. Разве он приходил когда-
либо с пустыми руками - всегда находил, доставал, выменивал. Достал бы и сейчас. Если бы не
Сотников.
С Сотниковым он сошелся случайно неделю или дней десять назад, когда, вырвавшись из
Борковского леса, отряд переходил шоссе. Там они тоже запоздали, вышли к дороге по-светлому и
столкнулись с немецкой автоколонной. Немцы открыли огонь и, спешившись, начали их преследовать.
Чтобы оторваться от фашистов, командир оставил заслон - его, Сотникова и еще одного партизана по
фамилии Гастинович. Но долго ли могут устоять трое перед несколькими десятками вооруженных
пулеметами немцев? Очень скоро они стали пятиться, слабо отстреливаясь из винтовок, а немецкий
огонь все усиливался, и Рыбак подумал: хана! Как на беду, придорожный лесок кончался, сзади
раскинулось огромное снежное поле с кудрявым сосняком вдали, куда торопливо втягивались
потрепанные остатки их небольшого отряда. Мудрено было уцелеть на том поле под огнем двух десятков
немцев, и Рыбак с Гастиновичем, нерасторопным пожилым партизаном из местных, короткими
перебежками припустили по полю. Сотников же открыл такой частый и мелкий огонь по немцам, что те по
одному начали залегать в снегу. Наверно, он подстрелил нескольких фрицев. Они же с Гастиновичем тем
временем добежали до кучи камней в поле и, укрывшись за ними, тоже начали стрелять по кустарнику.
Минут пять они торопливо били туда из винтовок, тем самым давая возможность отбежать и
Сотникову. Под автоматным огнем тому как-то удалось проскочить самый опасный участок, добежать до
камней, и, только упав, он погнал их дальше. Хорошо, что патронов тогда хватало, Сотников вскоре
136
подстрелил еще одного не в меру прыткого автоматчика, выскочившего впереди других и густо
сыпавшего по полю трассирующими очередями; у остальных, наверно, поубавилось прыти, и они стали
сдерживать бег. Тем не менее какая-то пуля все-таки настигла Гастиновича, который как-то странно сел
на снегу и повалился на бок. К нему бросился Сотников, но помощь тому уже была без надобности, и
Сотников с винтовкой убитого пустился догонять Рыбака.
Оставшись вдвоем, они залегли за небольшим холмиком, тут было безопаснее, отдышавшись, можно
было бежать дальше. Но вдруг Рыбак вспомнил, что у Гастиновича в сумке осталась горбушка хлеба,
которой тот разжился вчера на хуторе. Всю неделю они голодали, и эта горбушка так завладела его
вниманием, что Рыбак, недолго поколебавшись, пополз к убитому. Сотников выдвинулся повыше и опять
взял под обстрел немцев, прикрывая тем Рыбака, благополучно проползшего сотню метров, отделявшую
их от Гастиновича. Они тут же разломали горбушку и, пока догоняли своих, съели ее.
Тогда все обошлось, отряд осел в Горелом болоте, и они с Сотниковым, хотя еще мало что знали друг
о друге, стали держаться вместе - рядом спали, ели из одного котелка и, может, потому вместе попали на
