с елями и пихтой в палисадах, а также множеством порыжевших листопадных деревьев и кустарников. На огородах, в садовых рядах, как и в Баранках, стояли шары яблонь и груш. Листва на них ещё держалась, висели поздние гирлянды яблок, расточая тонкий аромат, который Белухин и Ботагов улавливали и вдыхали. Одетые в форму гауптмана и унтер-офицера они стояли меж деревьями и грызли яблоки. Слева от них возвышались развалины бывшей конторы. Чуть в стороне с автоматами и тоже, жуя яблоки, топтались два солдата в полной экипировке. Это были полевод Никита и Татьяна. Дуновением ветра донесло рёв, по всей вероятности, голодного стада крупного рогатого скота, визг свиней, а также запахи большой массы животных. Они находились недалеко, в загоне из березовых крепких хлыстов. Сюда разведчиков вывел Никита Иванович, хорошо зная расположение бывшей МТС и моторного завода.
– Всё те же вышки с пулемётчиками вокруг важного объекта, – сказал пасмурно Белухин, – вдобавок пешие часовые.
– Без шума не обойтись, – подчеркнул Ботагов.
– Шум – ладно, успеть бы снять часовых и пустить красного петуха, выгнать из загона скот. Ишь, устроили мясокомбинат из награбленного. Подчеркиваю, мы обязаны все без исключения выжить и драться дальше.
– Возражений нет, командир, – с долей юмора сказал Ботагов, – всё же у нас пять отличных стрелков.
– На брата по два фрица. Крушина с Никитой пустят петуха и откроют ворота, Кривич подстрахует.
– Удобная для атаки эта исходная. Маловато.
– Чем богаты, тем и рады. Нам допомога внезапность и натиск. Надо продумать варианты отхода, чтобы не потерять людей. – Лейтенант внимательно осмотрел в бинокль каждую вышку, передал его сержанту. Через пару минут они уходили знакомым путем, растворяясь в сумерках почти неосвещенного поселка. Только возле комендатуры были видны бледные пятна фонарей.
Глава 33
Степан вернулся с группой, как и было приказано, к обеду. Мужики сдержанно пожали друг другу руки, правда, с улыбками на губах, а Таня бросилась к Валентине в обнимку, словно встретились закадычные подруги. Это и понятно – общая беда, опасность быстро сближают. Когда стихли эмоции, радистка поспешила доложить командиру о положении войск под Москвой, что танковая армия Гудериана наступает от Орла на Москву, а танковые войска Гёпнера на Калугу, подтвердила всё тот же приказ Центра: проявлять решительную активность, громить склады с боеприпасами, горючим, продовольствием. В час вечернего сеанса связи отправила радиограмму по его просьбе о Крушине. Очередная связь в назначенный час вечером.
Командиру было доложено, что Люся быстро идёт на поправку и ждёт не дождётся возвращения группы с Лёней. Степан же не решился говорить ей о гибели, поскольку она всё же пока слаба здоровьем. Также отрапортовали о хозяйственных делах – срублены и спущены на воду два добротных плота. Добыто и подвялено около центнера рыбы и птицы. Могли бы больше, но нет соли. Ждут возвращения командира, чтобы Кривич мог сходить за обещанной солью. Однако время до ледостава есть и можно пополнить запасы рыбы и мяса птиц, которой на озере – тучи.
Выслушав доклады, командир уединился со Степаном в глубине двора полевода.
– Как вёл себя Крушина?
– В целом спокойно. Расспрашивал о базе: где да какая? В лесу, говорю. Я оставил его у сгоревшего дома, в овраге. Сказал, жди. Он ослушался, стал за мной следить. Не лесной он человек, не таёжник, быстро потерял след, заплутал. Говорит, а у самого глаза бегают и руки дрожат, словно кур воровал. Я не стал его укорять. Подумал, до поры до времени. Потом, когда пришёл с Иваном и Кривичем, спросил. Ответил, мол, забоялся один. Назад всю дорогу угрюмо молчал. – Степан с тревогой в глазах уставился на командира, ожидая его реакции.
– Вечером у Валентины связь с Центром, возможно, ей подтвердят, в каком полку числился и воевал Крушина. Тогда сделаем выводы. А сейчас в полном составе отряда разберём в деталях план операции, разведку посёлка с помощью товарища Никиты удалось провести. Вечером устроим имитацию атаки на улицах Баранок. Идёмте в дом.
Крушина старался не маячить на глазах у командира, норовил не оказываться в поле его зрения. Но где там. Народу в отряде раз-два и обчёлся. Бойцы находились в куче, кроме поочерёдно дежурившего бойца на окраине села. За ним наблюдали теперь двое – лейтенант и Степан. Он это видел и нервничал, впадал в задумчивость, и, конечно, из-за рассеянности дважды получил замечание во время подготовки к операции. Его нервное напряжение достигло апогея к вечеру, когда Валентина стала проводить сеанс связи. «Бежать? Но куда, за линию фронта в действующую армию и там раствориться в гуще войск и неразберихе отступления? – панически спрашивал он себя. – Да разве дойду? Сотни километров! Ничего не совершил против народа. Чего бояться, сразу же раскроюсь, если что». И услышал, что его просят пройти в огород за баню. Он подчинился.
– Мы тебя раскрыли, как там твоё настоящее имя, старший сержант? – сказал Белухин, внимательно глядя в глаза Крушины.
Вечерело. Они стояли в огороде полевода вчетвером вместе со Степаном и Никитой Ивановичем. В руках у лейтенанта только что полученная и расшифрованная радиограмма. На задах усадьбы Валентина с наушниками сидела на кожухе рации.
– В чём? – бледнея, срывающимся голосом, спросил Крушина.
– Ты не тот, за кого себя выдаёшь. Старший сержант Крушина числился в 325-м полку, но дрался на правом фланге обороны Рогачева. У тебя же легенда, якобы ты дрался с полком под Славгородом, там был ранен и вышёл едва живой в Баранки. Зачем тебе понадобилось следить за Степаном и выяснять расположение нашей базы? Ты завербован?
Крушина некоторое время молчал, впившись взглядом в клочок бумаги с радиограммой в руках у лейтенанта. Затем, проведя рукой по горлу, как бы удаляя спазм, слипшимися губами сухо сказал:
– Я действительно старший сержант Темных. Попал в плен раненый. Меня били, неделю не давали спать, прижигали калёным железом мою рану.
– А ты показал её и сказал Никите Ивановичу, что, боясь гангрены, сам прижёг рану штыком?
– Да.
– Это походило на правду, потому и выжил, – сказал взволнованный разоблачением своего подопечного полевод.
– Когда это случилось?
– После прорыва Гудерианом Брянского фронта.
– И ты сломался, поверил фашистам?
– От безысходности.
