Удушливо, резко запахло горелой резиной. Белые язычки почти невидимого пламени растекались вдоль трубки. Иван дождался, пока трут разгорится, потом, забыв о костылях, сделал шаг из будки и, наклонившись к костру, ловко подсунул огонь в основание шалашика.
Сырое дерево долго дымило, подогреваясь пламенем, шипела влага, наконец, враз вспыхнула высушенная жаром доска. Алые огоньки бродили по углям, ветер выдувал искры, уносил серый пепел…
Костер. Жизнь.
Соболев сидел рядом с огнем. Пламя жгло лицо, парила сырая одежда. Он расстегнул куртку — тепло проникало глубоко.
Теперь он будет знать цену огню. Навсегда запомнятся ему эти тлеющие угли, треск сырых досок…
Опираясь на свои костыльки, Иван побрел туда, где еще раньше заметил морошку. Он ел ее, припав к земле, ртом срывая с куста. Ягоды кислые, мерзлые, холодные. В расщелине, неподалеку, он заметил белую полоску. Будто кто-то бросил обрывок белого полотна. Снег?
Лежа на скале, Иван радостно черпал слежавшийся талый снег. Холодная вода заполняла рот.
Голова кружилась, плоскость моря косо колебалась перед глазами, как земля в кабине кувыркающегося самолета. Холод начинал схватывать чуть оттаявшую одежду. Но пока у него есть огонь — холод не страшен.
Он подтащил к огню несколько досок потолще, Еще немного подсушиться, и можно рискнуть спуститься к морю, поискать консервную банку. Здесь жилой район, побережье, банок плавает много. А если удастся найти побольше снега, то у него будет прекрасный бульон. Он будет варить кобуру, пока кожа не станет мягкой. Смастерит гарпун, попробует достать тюленя. Самое трудное позади.
Небо плотно затянуто облаками. Если сегодня его не найдут, надо выстроить плот. Лодка уже никуда не годится. Когда он отогреется как следует, сварит бульон и наберет банку пресной воды про запас, он отправится дальше, к берегу. В досках есть гвозди, надо будет вытащить их, сколотить бревна. Молотка нет, зато пистолет у него в руке.
Надо плыть. Отогреться и плыть…
Соболев сидел у костра, зажав в руке пистолет, обхватив руками голову: море, остров колебались, таяли в тумане… Он будет плыть. Он еще успеет на Октябрьский праздник.
Это всегда был для него самый торжественный день в году. Самый любимый. Никогда не предполагал, что ему придется встречать Октябрь одному, посреди холодного моря, на безлюдном острове…
Все равно он отметит праздник. И здесь, на острове, он в общем строю, он не сдался.
Он вернется домой, вернется в часть, придет в себя, подумает и разгадает тайну своей аварии.
… Густые облака проплывали над морем, над островом, изредка открывая голубовато-белесое, тихое полярное небо. У облаков нет теней — слишком низко висит над горизонтом утреннее солнце, только верхушки облаков подсвечены розовым.
А в облаках гул — несмолкающий, близкий.
Соболев не слышал гула, он в блаженной полудремоте сидел у костра. У него впереди много дел, нужно строить плот, и он набирался сил для новой работы.
С залива навстречу вертолету и примерно на той же высоте ползла огромная, тяжелая темная туча — фланги у нее были от горизонта до горизонта, и она как будто утюжила, давила землю.
Кулаев коротко взглянул на Кузовлева; горбоносое смуглое его лицо отразило тревогу. Туча плотно закроет землю, и тогда их полет станет бесцельным.
— Надо поднырнуть под нее.
Механик, Иван Леонтьевич, спокойно сказал:
— Снежный заряд, лучше обойти. Погубим машину. Опыта у нас маловато.
Механик следил не только за показаниями приборов и работой двигателя — достаточно он налетался за свою жизнь, мог подсказать кое-что дельное и пилоту.
Он сказал «у нас». Но все поняли, кого он имел в виду. Сам-то он летал второй десяток.
Ему нравились эти ребята. Молодые, горячие, но чувствуется — у него глаз верный, — придет время, станут настоящими летчиками. Пусть обижаются — от него не убудет. А предупредить надо, крепче подумают.
— Где острова? — спросил Кузовлев.
— Скоро пройдем над Продолговатым. Его высота двадцать метров.
Кузовлев вошел прямо в снежный заряд, стало темно, широкие лопасти несущего винта секли наполненное снежной мутью пространство.
— Будем снижаться до пятидесяти.
Вертолет, словно человек, спускающийся по темной лестнице в глубокую шахту, на ощупь крался вниз и зависал над островом.
Туча поредела, рассыпалась на отдельные седые клочья. Кузовлев не сдержал радостно-облегченного вздоха. Обернулся к Кулаеву, хотел что-то сказать и вдруг увидел его глаза.
Нетерпение, восторг, буйная сумасшедшинка так и прыгали в них.
— Смотри, вон остров! Маяк. А там, рядом, дым! Это он! Нашелся!
Кузовлев, хотя и обладал, по заключениям врачей, стопроцентным зрением, все же не мог сравниться в зоркости с Кулаевым. Остров он видел, маяк тоже, но дым?.. Обман зрения, игра воображения — в снежном вихре еще и не то может привидеться.
— Точно — дым, костер! — горячился Кулаев.
— Второй раз нам ошибиться нельзя, — не сдавался Кузовлев. Он хорошо помнил, к чему привела их первая ошибка с лодкой и ракетой.
Вертолет завис над самым маяком. Теперь сомнений не было — на острове горел костер, а рядом с ним темнело неподвижное, запорошенное снегом тело…
— Сообщи подполковнику. Нужен врач. Будем садиться
… И снова тот же сон. Его самолет на максимальном режиме идет на перехват чужака. Крутой вираж. Все сминающее давление от страшной перегрузки. И самолет, словно бабочка с поврежденными крыльями, уже не парит, а беспомощно кувыркается в небе. Из гордого властелина воздуха он превращается в послушную игрушку стихии…
… Бабочка с обломанными краями крыльев в потоке встречного воздуха…
Иван просыпается от внезапной догадки. Недаром он все время думал о причине аварии самолета. Думал, когда плыл в ночи, думал, умирая на холодном острове у слепого маяка, думал наяву и во сне. И вот сейчас он поймал, добрался до сердцевины тайны. На аэродроме проверят его догадку, проверят и подтвердят. Летчик чувствовал — он на верном пути. И он еще полетает на этой машине, могучей, послушной и надежной!
… Из черной тучи, нависшей над островом, вместе со снегом вдруг вырвался треск мотора. Иван поднял голову — вертолет разворачивался, уходил прочь от острова.
Все-таки он заснул, заснул и забыл про костер, угли чуть тлеют. Неужели они его не заметили? Нужно побольше дыма. Он разом бросил в костер все свои запасы топлива. Пока сырые ветки разгорятся, вертолет уйдет далеко.
Соболев поднимается, срывает с головы шлем и, размахивая им, кричит, кричит что есть мочи.
Вертолет опускается. Его заметили. Видать, летчики просто выискивают подходящую для посадки площадку. Иван без сил садится на сырую от талого снега землю.
«Шексна» и «Онега» почти одновременно подошли к острову.
На берег с борта не высадишься — отлив обнажил прибрежные камни. Пришлось спускать шлюпки.
Доктор Левенчук торопился, теперь настала его очередь действовать. Он первым спрыгнул с носа шлюпки, но не удержался на скользком камне, отчаянно взмахнул чемоданчиком с медикаментами и уронил его в глубокий бочаг.
Он растерянно шагнул было в воду, потом остановился в нерешительности, оглядываясь по сторонам. Но его спутники уже покинули шлюпку, побежали вверх к маяку. Левенчук потоптался у бочага и тоже, как был, без чемоданчика, в мокрых, полных воды ботинках, заковылял за ними.
На полдороге его догнал Рудольф Ките. В волосах его запуталась ниточка водорослей. Он сунул ошеломленному доктору в руки чемоданчик и прошептал холодеющими губами:
— Ну, вот и мы немного поплавали, доктор. Я — на корабль, переоденусь и привезу вам сухие ботинки. У вас какой размер?
Демин и Крамцов подхватили шагнувшего им навстречу Соболева.
Резко проступившие морщины на обросшем, порезанном лице, потрескавшиеся, измученные жаждой губы, черные впадины глаз; шлем с оторванным шлангом сдвинут на затылок, открывая высокий лоб. Прядь русых волос прячет глубокую ссадину. На плечах накинута теплая, сухая куртка Кузовлева. Руки опухшие, синие, в язвах, в правой крепко зажат исковерканный пистолет.
— Разрешите доложить, товарищ подполковник…
— Потом, дружище, потом, — сказал Демин, обнимая его. — Пистолет-то зачем?
— Хотел плот строить. Шлюпка порвалась. Принесли носилки. Левенчук попытался уложить Соболева.
— Я сам, — сказал он и шагнул вперед.
Послесловие к повести
«ТРОЕ СУТОК РЯДОМ СО СМЕРТЬЮ»
В основу этой повести положены подлинные события. «За мужество, стойкость и самообладание, проявленные в сложных условиях при аварии самолета над морем» молодой летчик Иван Тимофеевич Куницын (который послужил прообразом капитана Соболева) был награжден орденом Красного Знамени.
