Николай Кораблев, никогда не употреблявший таких крепких словечек, но уже привыкающий к ним здесь, на фронте, чуть улыбнулся, продолжая через стереотрубу рассматривать позиции врага. Рассматривая позиции врага, он думал и о том, почему так спокойно на том берегу, и о том, как сейчас чувствует себя Сабит, где Сиволобов, но о чем бы он ни думал, мысли его все время возвращались к Татьяне, к сыну, к матери — Марии Петровне.
«Да, да! Я с ними скоро увижусь, — думал он. — Как они будут удивлены, когда я заявлюсь в таком костюме! Воевал, воевал! Скажу: воевал!» — Он так размечтался, что не почувствовал, как все около него заволновались, и только когда Михеев громко сказал: «Осталось две минуты!» — Николай Кораблев оторвался от стереотрубы и тоже заволновался, говоря про себя: «Две минуты! Через две минуты начнется… А что же те?» — И он простым глазом посмотрел на вражеский берег.
Там, на церковной колокольне, на крышах хат заиграли лучи солнца. Самого солнца не было видно: оно пряталось где-то здесь, за лесом, в котором расположилась дивизия Михеева, — но лучи уже играли на верхушках деревьев, в долине, на тихих водах озер, на буграх, золотя лбины. И всюду была настороженная тишина, какая бывает в хоре перед запевом, когда руководитель взмахнул палочкой, но еще не дал знака начинать.
И вдруг откуда-то издалека прокатилась мощная волна гула. Птицы смолкли. На деревьях затрепетали листья мелко, мелко, норовя оторваться и куда-то улететь. Земля толчками зашаталась.
Все начали. Мы на минуту припоздали, — проговорил Михеев.
Николай Кораблев не знал, что в этот момент по всей линии фронта, протяжением в триста — четыреста километров, десятки тысяч пушек обрушили на врага всесокрушающий огонь. Он этого не знал и недоуменно посмотрел на Михеева, намереваясь его спросить: «Кто все?», как тот, глянув на часы, в шутку произнес:
Ну! С нами бог! — и не в шутку побледнел.
3Ар-ры-ы-ы!
Николай Кораблев дрогнул. Но тут же новая волна обрушилась на него. Он снова дрогнул, ощущая только одно: у него есть голова, а рук, ног, тела нет, нет и почвы под ногами; он сам весь где-то в воздухе.
«Что это?.. Что?..» — с ужасом подумал он.
Пушки рычали сотнями глоток, сотрясая землю, деревья, воздух. Снаряды подступали к вражескому берегу, как иногда наступает полоса крупного дождя: сначала они ложились за болотом, все взрывая, вскидывая, затем полоса взрывов стала подниматься все выше и выше, вот она обрушилась уже на окопы, на блиндажи, покатилась по улице — на хатки, на церковь… Какая-то минута, и церковь, будто трава, смахнутая косцом, повалилась, рассыпаясь, поднимая облако пыли… А пушки обрушились на дубовую рощу, где стояла немецкая артиллерия, и начали ее молотить… Минута, другая, третья… сороковая… час…
Все гудело, ревело, дрожало, стонало. Казалось, даже ногти стонут на пальцах… И при первом же залпе хлынула волна пехоты. Люди в серых гимнастерках, с вещевыми мешками, с саперными лопатками, с автоматами ринулись не по поляне, ведущей на тот берег, а в камыши через топи и болота. Вскоре они все скрылись в камышах… И вот они уже там, на подступах к врагу. Вперед вырвался какой-то боец в плащ-палатке и зигзагообразно побежал вперед, в гору; за ним — весь батальон.
Коновалов! — прокричал Михеев. — Ух, молодец!
«А как же я?» — мелькнуло у Николая Кораблева, но его внимание тут же снова приковалось к тому берегу.
Люди группами высыпали из камышей, зарослей болот и неслись в гору. Издали казалось, что все это в шутку: на той стороне было тихо — ни выстрелов, ни пулеметной очереди. Но вот кто-то упал, кто-то споткнулся, кто-то скрылся под землей, очевидно, в окопе, в блиндаже. Над окопами, над блиндажами появились вспышки, белые, серебристые от утреннего солнца. И только от церкви донеслась пулеметная очередь. Немцы били из пулеметов по поляне, ведущей к тому берегу, но на поляне никого не было. И в то же самое время снова заговорила артиллерия. Она обрушилась на то место, где была церковь, но пулеметы не смолкали. Из лесу высыпала вторая волна пехоты. И так же, как и первая, скрылась в камышах, в зарослях болот и озер. Артиллерия, измолотив остатки церкви, перекинула огонь куда-то вглубь. Михеев взволнованно скомандовал:
Пошли! Пошли! А то ребята там одни… растеряются, — и, взяв тоненькую палочку, шагнул на выход.
Николай Кораблев пошел было за ним, но тот остановился, махнул палочкой, грозя:
Нет, нет! Вы тут останьтесь! Я за вами пришлю лошадей.
Я с вами хочу, — проговорил Николай Кораблев, виновато улыбаясь.
Убьют! — ответил Михеев.
А ведь вас тоже могут убить?
Меня убьют — мне памятник поставят, — Михеев рассмеялся. — А вас убьют — мне по шее дадут. Нет уж!
Николай Кораблев на наблюдательном пункте остался один. Он смотрел в окошечко и видел, что люди, идущие на тот берег, не оглядываются: какая-то сила заставляет их смотреть только вперед. И кажется, ничего страшного в том нет, что они идут, бегут туда, на тот берег. А почему же ему, Николаю Кораблеву, торчать вот здесь одному? И еще: почему-то стало холодно; дуют сквозняки, которых он до этого не замечал.
В блиндаж вошел связист, недоуменно посмотрел на одинокого человека и, срезав телефонный аппарат, забрал стереотрубу, выбежал, Николай Кораблев снова посмотрел в окошечко. С бугорка спускались Михеев, адъютант Ваня, полковники, майоры, капитаны. Они тоже смотрят только вперед. Вон они сбежали в ложбинку, затем выскочили на полянку и все разом упали. Упали и поползли, кроясь в травах. Зачем это? Николаю Кораблеву опять показалось, что это какая-то игра. Но в эту же секунду что-то так ударило в угол блиндажа, что блиндаж весь зашатался, а с потолка через накаты посыпалась земля. Николай Кораблев выскочил на волю. Огромная береза около блиндажа, по которой на заре так старательно скакал дятел, будто подрезанная, свалилась.
«Снаряд! Немецкий!..» — растерянно подумал Николай Кораблев, не зная, что делать: в блиндаж идти было боязно.
Он отошел в сторонку, сел на свежий пенечек и осмотрелся. Деревья были поранены; ветви свисли или отлетели. Сквозь раненые деревья он увидел, как поднялась третья волна пехоты и двинулась вперед, так же рассыпаясь, падая, вскакивая, перебегая… И Николай Кораблев, не отдавая отчета, быстро кинулся за бойцами, догоняя их.
Через какие-то десять — пятнадцать минут он очутился в камышах. Тут все было истоптано, перемешано. На пути попалась канавка, за канавкой огромная поляна, заросшая высокими, но уже переспелыми травами.
«Косить бы надо, косить!» — мелькнуло у него, и тут он услыхал позади себя:
Эй, земляк! Николай Степанович!
Он повернулся: перед ним стоял Сиволобов и, смеясь, приседая, выкрикивал:
Эко увозился! Эко! — и, уже советуя: — Ты, как бешеный-то, не несись, не то смерти в пасть попадешь. Ты норови, норови… А впрочем, гляди, чего я буду делать, то и ты будешь. Валяй-ка за мной! — и, легко отстранив его с тропы, пошел вперед, не оглядываясь, внимательно всматриваясь в сторону врага и даже потягивая носом, потом сказал: — Жди! Они, очумевши, молчали, а теперь жди: в себя пришли. Как бы нам не достаться им на закуску! Ого! Гляди: врага ведут!
Через поляну двигалась группа бойцов. Впереди высокий, с яйцеобразным лбом немец. На проваленных висках вздулись жилы. Ему, видимо, лет пятьдесят: лицо покрыто морщинами, кожа дряблая. Рядом с ним молодой, рыжий. Оба они, напрягаясь, тяжело дыша, тянут за веревку тележку. На тележке лежит раненый Сабит. Через загар на лице проступила бледность, и кажется он совсем ребенок. Шевеля запекшимися губами, Сабит еле слышно стонет, произнося: «Пить… Жить… Пить… Жить…» И еще что-то говорит на своем родном языке. По обе стороны тележки четыре бойца-автоматчика. Один из них, узнав Николая Кораблева, возбужденно сообщил:
Те самые, которые под церковью сидели. Мы одних поколотили, а этих взяли живьем. Хотели кончить, да вот товарища Сабита ранило… Ну, мы их впрягли. Давай! Давай! Эй, ком! — крикнул он на немцев, и те снова потащили тележку, тяжело, как лошади, дыша, глядя только в одну точку глазами, заполненными животным страхом.
Сиволобов дернул за рукав Николая Кораблева, сказал:
Что, знакомый твой в тележке-то? Однако давай сюда! — и, кинувшись в сторону, упал.
Рядом с ним упал и Николай Кораблев.
Что-то свистнуло над головой. Что-то грохнуло. Сверху посыпались комья мокрой земли. Сиволобов снова дернул его за плечо, крикнув:
Валяй за мной! — и пополз на то место, где расстались с бойцами-автоматчиками.
Они оба очутились в горячей воронке. Со дна воронки, журча, выступала вода. Николай Кораблев огляделся и вдруг весь сжался: около воронки лежало шесть трупов. Вид у них был такой, как будто люди прыгнули с какой-то большой высоты вниз ногами и вихревый ветер задрал их куртки, волосы, руки.
