Федор Кнорре - Шорох сухих листьев

Федор Федорович Кнорре

Шорох сухих листьев

Наконец все, все было закончено, и Платонов, директор Четвертой школы, с этого момента официально ставший бывшим директором, встал, тяжело опершись о знакомо скрипнувшие подлокотники расшатанного креслица, много лет простоявшего в его кабинете.

Новый директор Булгачев, ни за что не желавший садиться в это кресло, пока продолжалась долгая церемония подписывания актов и прочих документов о сдаче дел, - тотчас тоже поспешно встал, радушно улыбаясь, и они оживленно и бодро попрощались за руку, оба стараясь показать, что все происшедшее простая формальность, которой они не принимают слишком всерьез.

Платонов вышел в пустой и длинный школьный коридор и мельком подумал, что вот теперь дощечка "Кабинет директора" хотя и осталась на том же месте, означает уже совсем другое, чем все эти годы. Ничего не изменилось ни для кого - только для него самого.

Подстерегавший на площадке лестницы бригадир маляров Волохненков поймал его за рукав и, загораживая дорогу, отступая боком, стал (как делал это каждый год) объяснять, какие невероятные, неслыханные, почти непреодолимые трудности выпали на его долю при подготовке к ремонту школы.

Платонов отмахивался, пытался втолковать, что он уже больше не директор, но Волохненков был хитрый и решил, что это какая-то хитрость или маневр, чтобы притеснить его при сдаче ремонтных работ, когда у него всегда выходили неприятности. Он очень нехотя отстал понемногу от Платонова, встревоженный и недовольный.

Внизу были слышны удары мяча и отрывистые выкрики. В спортзале играли в волейбол, а двое старшеклассников стояли в дверях, поглядывая на лестницу, и, едва увидев Платонова, подбежали к нему. Откуда он шел и почему все так произошло, они, как всегда, знали вполне точно и ни о чем не спрашивали, - знали, что он не директор больше, что он очень болен и что все-таки останется преподавателем в школе, во всяком случае попробует.

- Ну, на пять минуточек! Ну, Николай Платоныч, без вас никак не обойдется, мы же не можем уступить, когда мы принципиально правы! Не можем?

- Не можете, - устало сказал Платонов. - Это что, с "Гамлетом"?

Оказалось, действительно с "Гамлетом". Готовилась к выпускному вечеру постановка отрывков на английском языке.

В зале, где шла репетиция, верное должна была идти, потому что она не двигалась с места, - одни сидели, заткнув уши, по углам и долбили английский текст, другие смеялись, болтая ногами, сидя на подоконниках, а третьи яростно спорили, но не друг с другом, а с предполагаемым тупым, придирчивым и глупым противником, который обязательно скажет, что...

- Я с самого начала была за привидение и своего мнения не меняю, как некоторые! - кричала Вика и, увидев входящего Платонова, обрадованно ахнула и замолчала.

Платонов заговорил очень тихим голосом, и галдеж быстро прекратился, все заговорили тихо, чтоб не мешать ему.

- Кого вы тут отстаиваете?

Вика выпалила:

- Привидение!.. Ну, тень отца Гамлета!

- А кто ее обижает? - еще тише, успокаивая всех, спросил Платонов.

Поша своей толстой большой ручищей отгреб в сторону от Платонова спорщиков и спокойно, как всегда, толково пояснил:

- Понимаете, Николай Платонович, нам говорят: зачем вы выбрали отрывок с привидением. А мы просто первый акт взяли. Васюков весь текст выучил по-английски, и вдруг ему сократят такую сцену, ведь обидно?

- Да, да, да! - ожесточенно ворвалась в разговор Вика. - Мы объясняем, что привидение положительное и прошло проверку временем, а нам возражают, что у нас отрывки, значит, мы нарочно выбрали, нарочно!

- В каком смысле нарочно?! Из любви к привидениям? - Платонов подошел к помосту, на котором шла репетиция, и присел на край. - Не понимаю, кто и о чем тут спорит. Вы что-то не о том думаете. Давайте остановимся и подумаем, вспомним, о чем речь идет? А то у вас в спорах часто забывается именно то, ради чего они начались. Значит, дело там происходит так: какой-то бывший король с длинной седой бородой является своему сыну Гамлету. Сын тоже не кто-нибудь, а принц, в черном трико, в плаще и со шпагой. Почему, собственно, учеников Четвертой школы должны волновать и вызывать сочувствие их разговоры?

- Вот! Вот именно! - воскликнул высокий красивый парень с роскошной шевелюрой завтрашнего выпускника, но кто-то его тотчас звонко ударил волейбольным мячом по голове.

- Все дело в том, что нужно позабыть всю эту бутафорию, декорации, всякие там Эльсиноры, Фортинбрасы, парики, плащи, трико и принцев.

Отец этого Гамлета воин, солдат. Немолодой вождь дружины маленького королевства. Старый солдат в изрубленном и потертом боевом снаряжении, с тяжеленным, громадным мечом в руках. Наверное, большую часть жизни ему приходилось все время быть настороже и сражаться, чтоб отстоять свою маленькую родину. И он, уже немолодой, наверное, очень усталый седобородый человек, не жалея сил дрался во главе своей небольшой измученной дружины, отстаивая свой замок Эльсинор...

А эти каменные, грубые замки с узкими бойницами, сторожевыми башнями люди строили в те времена не для красоты, а для того, чтобы спасать свои жизни, чтобы враги не могли напасть врасплох, среди ночи и все разрушить и перебить жителей всех до последнего. И вот в этом самом замке Эльсинор, который он оборонял всю жизнь и все-таки отстоял, защитил против врагов, его самого подло, исподтишка убили придворные тунеядцы и политиканы, переманив на свою сторону его собственную жену... И дело не в привидении, а в том, что в этой сцене - в мыслях Гамлета или в его воображении - к нему приходит, значит, реализуется - ведь это театр - оскорбленный дух отца и жалуется сыну и требует, чтоб сын отомстил за своего отца-солдата, так подло погубленного подлецами. Так, во всяком случае, мне представляется завязка этой истории, а теперь решайте и думайте сами - все ваше дело.

Платонов попрощался и, не оглядываясь, пошел к выходу, в то же время чутко слушая вспыхнувшие споры, восклицания, говор и шумы, их тон и смысл с такой же чуткостью, как дирижер слушает оркестр, отмечая и оценивая звучание множества разнообразных инструментов. Взрыва бездумного легкомысленного одобрения не исследовало, и это его обрадовало - начался быстрый, беглый, приглушенно-взволнованный говор, точно вокруг брошенной им идеи уже закружились новые свежие мысли.

Выйдя на улицу, он несколько раз глубоко вздохнул и, слегка согнувшись от усталости, пошел потихоньку.

Недавно прошел дождик, и на мокрой мостовой площади отражались зеленые светящиеся вывески ателье мод и кафе, у запертого ставнями продмага светилась желтая дежурная лампочка, а весеннее небо над площадью было еще светло, и видны были быстро бегущие среди облаков голубые пятна.

Под деревьями сквера уже прогуливались кучками высыпавшие после дождя девушки и парни - тоже кучками, по трое, по двое. Запинаясь и спеша, играл аккордеон, и около старинного собора с пузатыми витыми колонками и коваными решетками на окнах сильно и вкусно пахло только что испеченным хлебом со двора хлебозавода.

Когда Платонов добрался до бесконечного Набережного бульвара, за рекой стал виден синеющий в наступающих сумерках лес и полосы дождя. Мигнули два раза и зажглись вдоль всего бульвара над берегом реки фонари, уходящие вдаль редкой цепочкой.

Старая, погнутая и местами сломанная железная решетка над обрывом, тянувшаяся вдоль бульвара, была та самая, мимо которой Платонов в детстве сам ходил в школу, и сейчас ему грустновато было это отметить.

Как себя ни утешай тем, что он добровольно ушел, что ему надоели административно-хозяйственные дела, - никак было не избавиться от мысли, что в его жизни что-то кончилось и не вернется, и сегодня он возвращается домой не так, как обыкновенно, а поставив черту под большей и лучшей частью своей жизни, и вот один плетется мимо этой решетки, черной, погнутой и старой, которая никому уже не говорит ни о чем и которую горсовет каждый год решает заменить и выбросить за негодностью.

Он упрямо шел пешком, пропуская мимо себя освещенные полупустые автобусы, и так добрался до полдороги, где бульвар, следуя изгибу реки, поворачивал налево, и, внезапно прислушавшись к тому, что начало происходить у него внутри, - к быстро надвигающемуся приступу, - расстегнул воротник, огляделся; к счастью, никого близко не было, никто не подойдет и не спросит: что с вами? может, вам что-нибудь нужно? - а ему ничего не нужно, кроме пустяка - нового сердца, которое согласилось бы еще поработать. Расспросы очень тягостны, когда ты и сам не знаешь, что с тобой будет даже через две минуты.

- Ну, уж это подлость, - с отвращением сказал он. - Не могла уж подождать. Схватила прямо на бульваре за горло.

Он быстро проглотил лекарство, одно, потом второе, прислонился к дереву и стал ждать, чем все это кончится, - больше ничего сделать было нельзя. Боль была еще несильная, все дело было в том, начнет она разрастаться или пойдет на убыль. Стараясь ровно, глубоко дышать и не волноваться, он, медленно поворачивая голову, осмотрелся вокруг и широко открыл глаза от удивления, до какой-то щемящей зависти поразившись, как прекрасно все окружающее, как хорошо все это видеть и чувствовать даже вот так, стоя у дерева и терпя боль.