БОРИС ЛИПИН
НАЦМЕНКА
Рассказ
Она была гречанка. Однажды она рассказала, как на уроке физкультуры вогнала в краску преподавателя, заставлявшего ее и ее подругу-грузинку подымать повыше ноги:
- Мы девушки нацменки. У нас бедра широкие. Мы так не можем.
Это слово - "нацменка" - ему очень понравилось. Она была красива. Огромные темно-коричневые блестящие глаза, черные брови и длинные вьющиеся волосы. Дитя гор. Что-то от врубелевских красавиц из иллюстраций к "Демону". Таких лиц в Ленинграде не встретишь, другой генотип.
Настолько красива, что ему было страшно к ней прикоснуться. Помогла Пасха. Дело было весной. Ночью они пошли к собору, в толпе зрителей смотрели крестный ход, а потом он, дрожа от нетерпения и неуверенности, сказал: "Христос воскресе!" - и так жадно припал к ее губам, что она не могла произнести ни слова. А он отрывался лишь чтобы перевести дух и снова приникал к ней, как будто пил из источника.
Он тогда совершенно ошалел, утыкался носом в ее волосы, от них шел дурманящий запах, который сводил его с ума. Она дрожала и стонала от страсти. Его это даже немного пугало. Сможет ли он, рассудочный ленинградец, удовлетворить эту дикую натуру. Она быстро разрешила ему все. Потом, смеясь, рассказывала, что сама очень этого хотела. Отчасти из любопытства.
Что-то в ней его настораживало. Казалось, она не очень умна. Потом он понял, что ум у нее был, но она не была приучена им пользоваться. Руководствовалась с детства привитыми кавказскими законами и обычаями. Говорила, что из окна их квартиры виден Казбек.
Он чувствовал, что они мыслят в разных плоскостях. Скорее, он мыслит, а она чувствует. Но это его и привлекало. И он сделал ей предложение.
Они три раза приходили в загс. Два раза нацменка сбегала. Похоже, он своими рассуждениями о стоимости свадьбы, о возможности надеть латунные кольца вместо золотых стал пугать ее. К тому же им негде было жить. Разве что в комнате, которую снимала нацменка. Она была студенткой, как и он, и кончить свои институты они должны были примерно в одно и то же время.
Все же они поженились. Во-первых, нацменке хотелось остаться в Ленинграде. А во-вторых, в молодости он был хорош собой. За ней многие ухаживали. Ей было из кого выбирать. "Усатых" с Кавказа она отметала сразу. "Я на них дома насмотрелась", - говорила она. Почему она выбрала его? Параллельно с ним за нацменкой ухаживал известный композитор. Но, как говорится, молодость победила. Композитору было примерно столько лет, сколько им обоим вместе. Она сама ему потом рассказывала: в какой-то момент особенно настойчивого ухаживания композитора она вдруг увидела его морщины, почувствовала специфический запах пожилого мужчины и, вспомнив его молодое тело, сказала себе: "Хватит". С этого момента их роман начал развиваться очень быстро. Нацменка плохо предохранялась, он думал об этом еще меньше, и в результате к третьему походу в загс она оказалась на пятом месяце. Она еще дернулась по врачам, что-то ей в нем в очередной раз не понравилось, но было уже поздно. Свадьба была не в ресторане, а у него дома. Приехали ее родители - маленькие греки с Кавказа. Как-то так получилось, что, несмотря на все ее упреки в меркантильности, расходы на свадьбу целиком легли на плечи его родителей. Вообще, его удивило, что ее родные подчеркнуто сторонились обсуждения всех материальных затрат. Даже нацменка удивлялась, что папа говорил что-то не то. Теща только переживала во дворце бракосочетаний: есть у них кольца или нет? Но кольца были. Золотые. Деньги на них ему дала мама.
А дальше пошла странная семейная жизнь.
Началось с ее родителей. Они не понимали, почему он работает в этом институте, когда в соседнем платят больше. И все время вбивали это в голову дочери. Сейчас ему кажется, что во многом они были правы. И, может, послушай он их тогда, все было бы по-другому. Что-то он бы потерял, что-то приобрел, но семью, возможно, сохранил бы. А тогда он говорил ей, что, несмотря на маленькую зарплату, у него перспектива, что тема их лаборатории очень важна для науки, что со временем он станет получать больше. Она ему верила, говорил он авторитетно. Но мать с отцом быстро ее обработали. Тесть обещал устроить его в бригаду шабашников в Сибирь. Сулил тысячу рублей в месяц. Брат жены предлагал место сторожа в колхозе на Ставрополье, где выращивают арбузы. Там зарплата получалась совершенно астрономическая. То есть зарплата была маленькая, но после сбора урожая колхоз давал грузовую машину, и часть арбузов можно было продать для себя. Он слушал об этом, как о полете на Марс.
Но ей все эти цифры запали в душу. Иногда она ему об этом напоминала.
Нацменка окончила Институт культуры по специальности "хоровое дирижирование". Он был очень невысокого мнения об этом институте. Да она и сама, когда ее спрашивали, где она учится, весело отвечала: "Институт культуры и отдыха".
До института она окончила на Кавказе музыкальную школу. Когда он, собираясь блеснуть эрудицией, говорил что-то о музыке, то по недоумению в ее глазах понимал, что сказал глупость. Потом темы для разговоров пошли такие, что стало не до музыки. Она не хотела понимать, что их жизнь - это нормальная жизнь молодых людей, окончивших институт и живущих самостоятельно. Она сразу слишком многого хотела. А что он мог ей предложить? Он пытался объяснять, что духовные ценности выше материальных, что они живут в центре мировой культуры, а что касается финансовой ямы, в которую они упали, то они вдвоем из нее вылезут. Тем более что не так уж эта яма глубока. Вылезти из нее вместе - в этом была даже какая-то прелесть.
Через год после окончания института они вселились в двухкомнатную кооперативную квартиру. Его и ее родители дали деньги. Ребенку к этому времени был уже год с лишним, она ухитрилась защитить диплом на последнем месяце беременности. Казалось, теперь только, взявшись за руки, и шагать по жизни, преодолевая трудности. Но они очень быстро начали терять опору друг в друге. Кто был в этом виноват? Наверное, оба. Но он - больше.
В Ленинграде, после "института культуры и отдыха", устроиться на работу было невозможно: все забито выпускниками музыкальных училищ и консерватории. Были должности во Дворцах культуры (не во всяких) - что-то среднее между руководителем хора и массовиком-затейником. Учить поп-культуре взрослых недоумков и приходить домой в одиннадцать вечера. Ему это не нравилось. Хотелось, чтобы вечером она занималась с ребенком, а, кроме того, становилось худо, когда он представлял ее без него, среди молодых мужчин и женщин. Он-то знал, какое впечатление ее внешность производит на мужчин. Эти недоумки, посещающие по вечерам Дворцы культуры, страшно похотливы. А, собственно, зачем еще ходить туда по вечерам?
С некоторым усилием ему пришлось отказаться от картины, которую он в своем воображении рисовал до свадьбы. Его жена - руководитель хора. Он идет по Невскому и читает на афише ее фамилию. Сегодня она дирижирует в Большом зале Филармонии. Вечером он сидит в первом ряду. Ярко вспыхивают лампы. На сцене хор. Мужчины во фраках, женщины в белых платьях. Сбоку выходит она. На ней длинное бархатное платье с глубоким вырезом. И что-то блестит на шее. Гремят аплодисменты. После концерта ей несут букеты цветов. Она кланяется всем и улыбается ему.
Но по мнению людей, не принимавших на работу его жену, ее квалификация оказалась так низка, что как музыканту ей в Ленинграде делать было нечего.
Знания нацменки, ее способности были не нужны в городе, в котором он родился и вырос. Но ведь это была его жена, мать его ребенка.
А он посмеивался над ней. Отчасти его насмешки были, как он думал, способом подстегнуть ее честолюбие. Но честолюбия у нее не было, зато появилось желание уйти из дома, чтобы не видеть его.
На работе у него в это время как раз были сплошные успехи. На семинаре он сделал блестящий доклад. Его вспоминали очень долго, даже тогда, когда он решил поставить крест на всей своей научной деятельности.
Нацменке в результате долгих поисков удалось устроиться руководителем детского хора в поселке под Ленинградом. Туда и обратно - на электричке. Больше она ничего не смогла выходить. Один или два раза он ездил с ней в этот поселок. Платили - копейки. Он и сам получал ненамного больше. Но считал, что у него есть перспектива, а у нее - нет.
Ему следовало бы шире взглянуть на перспективу. Ведь в конце концов она у всех одна - место на кладбище. Любил ведь слушать Булата Окуджаву: "Давайте жить, во всем друг другу потакая, тем более что жизнь короткая такая!"
А потакать ей у него не хватало ума. Вся ее работа казалась ему детской игрой. Он не смог разглядеть, что она увлечена ею. Может, через какое-то время она вышла бы сама на новый уровень и ушла в другое место, где профессионализм певцов выше, или создала бы хороший хор в этом доме культуры. А может, и не создала бы ничего. Что из этого? Можно по пальцам пересчитать тех, кто что-то создал. Живут же люди, ничего не создавая, зато создают семью.
