Борис Можаев - Лесная дорога

Борис Можаев

ЛЕСНАЯ ДОРОГА

- Как у вас голова насчет качки, крепкая? - спросил меня шофер Попков.

- А что? - я подозрительно посмотрел на его суровое, цвета кедровой коры, лицо.

- Так, на всякий случай.

Я пожал плечами, - вроде нам не по морю плыть, а ехать по таежной дороге. Но шофер больше - ни слова. Он, видимо, сердился на то, что пришлось меня ждать, а тем временем ускользнул его начальник лесопункта Мазепа. Лови его теперь на заснеженных лесных времянках!

Ехать нам далеко, километров за сто, до Ачинского лесопункта, аж в предгорья Сихотэ-Алиня. Попков везет туда сено на своем грузовике. Где-то ему еще надо нагрузиться - не то в Улове, не то в Баине. "Уточним на месте, - сказал ему Мазепа. - Заедешь - найдешь меня".

Мне тоже нужен был этот самый Мазепа. В редакцию пришло письмо от рыбнадзора. "На Теплой протоке гибнет кета... Мазепа уничтожает нерестилища. Помогите! Чуряков".

Накануне я звонил из редакции директору леспромхоза, просил с утра задержать Мазепу, разумеется не сказав - по какой причине.

Мазепа у газетчиков был на хорошем счету. И директор, видимо, понял, что будет очередная похвала. Поэтому он не стал задерживать своего начальника лесопункта. А когда увидел меня, только руками развел: "Поздно прилетел самолет... Опоздали, дорогой мой. Мазепа-то уехал..." - "Какая жалость!" - "Ну ничего - нагоните. Я задержал тут грузовик".

День выдался морозный, солнечный, с тем необыкновенно чистым и бодрым снежным духом, который бывает только в начале зимы.

Дорога из Трухачева потянулась к сопкам, пропадая в частом буром мелколесье. Грузовик шел резво по накатанной снежной колее. Хотя еще и октябрь не кончился, но снегу в тайге навалило по колено. Ранняя зима выпала. Дубы стояли огненно-рыжими, не потерявшими ни единого листика; и даже голенастый маньчжурский орех топырил еще в зеленоватое холодное небо поредевшие, свернутые в трубку длинные листья.

Клубились паром незастывшие бурные таежные протоки, а на обмелевших речных перекатах, мотая обнаженными спинными плавниками, обдираясь о коряги и камни, на брюхе ползла, пробираясь вверх, кета. Нерест все еще продолжался.

Мой попутчик сидит за баранкой прямо, вытянув вперед подбородок, словно правофланговый в строю, по которому все должны равняться. И фуфайка на нем защитного цвета, и шапка серая армейская; будто он и впрямь только со службы. Но ему уже за сорок - баранку он крутит нехотя, как бы между прочим; и, глядя на его строго сведенные брови и немигающие глаза, можно подумать, что машину ведут не руки, а вот эти насупленные брови.

- Давно здесь работаете? - пытаюсь я завести беседу.

- С детства.

- И все шофером?

- Раньше плоты гонял по Бурлиту.

- Какие плоты?

- Леспромхозовские, какие же еще? Раньше в плотах сплавляли лес-то. А мой батя вроде за лоцмана был. И меня держал при деле...

- Что ж вы ушли? Шофером выгодней?

Он как-то искоса смерил меня взглядом, криво усмехнулся:

- Ты что, нездешний?

- Да вроде бы...

- Чудак. Ныне одни кедры валят... А кедра и морем плывет. Зачем же ее в плоты вязать?

- Почему же вы одни кедры берете?

- Такой порядок, - ответил он просто.

- Но это же вредно для тайги...

- Само собой. Заламывается...

- Почему ж вы не протестуете?

- Чего?! - он опять удивленно искоса посмотрел на меня.

- Протестовать, говорю, надо. Тайга мертвой станет. Кедр уничтожат зверь уйдет...

- Из одного места уйдет, в другое придет. Зверь - он и есть зверь. Намедни вон старуху волки съели. Одни валенки остались... В Баин шла из Улова... К фельдшеру. Да сбилась с дороги-то. Они ее и вылечили.

Дорога начинает показывать свои первые лесные капризы: вот она, вырвавшись из мелкого ельника, неожиданно ныряет в глубоченный ухаб. Ухаб настолько крут, что мне из кабины кажется он обрывом. Я невольно хватаюсь за держальную скобу; но грузовик на мгновение будто застывает на откосе и плавно съезжает вниз. Я с удивлением смотрю на Попкова, но он по-прежнему невозмутимо суров. Машина встает на дыбы, с ревом вырывается из ухаба и облегченно мчится под откос. Вдруг - поворот, и перед нами темная полоска полыньи, клубящейся паром, - а глаза шофера уже отыскали желтую ленту бревенчатого моста и гонят к нему машину. Короткая встряска - и снова грузовик летит по извилистой коварной дороге.

Вскоре я заметил, что все эти бесчисленные бревенчатые мосты имеют совершенно одинаковый характер: чуть только дотронутся до них колеса грузовика, как они начинают трястись, точно в лихорадке; и чем длиннее мост, тем он трясучее.

- А не провалимся? - спрашиваю я.

- Бывает, - невозмутимо отвечает Попков, подпрыгивая за рулем, точно верховой в седле.

- А дальше лучше?

- Дальше хуже.

Грузовик размеренно ныряет в ухабы, точно плывет по волнам, - и до меня доходит предупреждение шофера насчет качки.

- Ничего себе качка!

- Подходящая. Это у нас "шифером" зовется.

- Неужто нельзя выправить его?

- Почему ж нельзя? Можно. Прицепил нож к трактору, да и посрезал бы ухабы.

- А что ж, тракторов нет?

- Есть! Как же так? Леспромхоз - и без тракторов?

- Отчего ж не исправите дорогу?

- Приказа нет.

- А если без приказа? Прицепили бы нож и попутно посрезали бы ухабы...

- Чудак! Нож - это ж государственное имущество. Его просто не возьмешь! Порядок заведен!

- Какой же это порядок?! - указываю я на ухабы.

- Ничего, проехать можно... Конечно, без привычки трудновато... Ежели голова слабая насчет качки. А привыкнешь - ничего. Зимой-то еще благодать. Вот уж летом - не прыгнешь.

Говорит об этом Попков вроде бы и с радостью, словно ему доставляет удовольствие ежедневно нырять по этим выбоинам.

На одном из крутых поворотов, посреди самой дороги, стоит ясень, в наезженном прогале намертво села машина, груженная какими-то бочками. Мы еле выбираемся из месива новой колеи, вылезаем из кабины, осматриваем место аварии. Машина карданом сидит на пне, рядом валяются рассыпанные передние рессоры.

- Крепко сел... - удовлетворенно замечает Попков. - Теперь без домкрата его и трактором не стащишь.

- Неужели трудно срубить этот пенек?

- А зачем? Проехать можно. В лесу пеньков много... Что ж теперь? Ты их и будешь всех рубить?

- Так пень-то посреди дороги стоит!

- Возьми да объехай... Кто тебя на него толкает?

Мы усаживаемся в свою машину и едем дальше.

- Я вот тоже один раз на пенек сел, - сказал шофер. - Ночь, зима... Крутился я, крутился возле машины, взял да и лег в кабинке. И вот слышу, будто во сне, трубы играют, а очнуться не могу никак. Потом вроде меня несут на носилках санитары, и пение кругом... А это, оказывается, проезжий шофер меня вытаскивал из кабинки и матерился. Чуть не замерз. Еле очухался...

Он ловко, орудуя одной рукой, достал папироску, зажег спичку и прикурил; второй рукой держал баранку и правил, не сбавляя скорости!

- Зимой у нас рай. Хоть плохая, да есть дорога. Вот с весны и такой не будет. Здесь только пеший да верховой и проберется.

- Сколько же лет здешнему леспромхозу?

- Да уж больше двадцати лет.

- И все без дороги?

- Лет пять назад начали было строить. Да вон, видите просеку? Под дорогу делали.

Эту просеку я заметил раньше, она тянется от самого Трухачева.

- И далеко ее прорубили?

- Аж до Бурлита... Километров на двадцать пять, - отвечает Попков. - И кюветы под дорогу прорезали... Делов наделали тут, да все и бросили.

Проскочив одну из проток, Попков свернул направо.

- Заедем в Улово, - сказал он. - Здесь недалеко, Мазепу надо разыскать, чтоб сена отпустил.

- Прямо гетман ваш начальник, - сказал я.

- Гетман у нас лесником работает.

- Прозвище, что ли?

- Может, и прозвище, может, фамилия... Кто его знает!

Вскоре в стороне от дороги показалась приземистая избушка; она была так сильно завалена снегом, что издали походила на сугроб.

- Это и есть Улово?

- Здесь конюшня, - ответил Попков. - А Улово - чуть подальше - два барака... Там, за протокой.

Мы остановились напротив избушки. Попков посигналил; сиплый, словно простуженный гудок коротко оборвался, как будто утонул в снегу.

- Дрыхнут, как медведи, чтоб им через порог не перелезть... - незлобиво выругался Попков; но и сам не стронулся с места, только поглядывал на избушку вроде бы с завистью.

Между тем мы остановились на самой границе леспромхозовских владений, там, за широкой, скованной льдом протокой, начинались приметы недавнего разгула пилы и топора.

За частой щетиной невысокого прибрежного краснотала виднелись обломанные, похожие на черные костыли, ясени; покосившиеся в разные стороны со сшибленными верхушками лиственницы; корявые толстенные ильмы с белеющими ранами отодранных сучьев толщиной с доброе дерево. Сердце сжималось от этой мрачной картины.

- Что сделали с лесом? Заломали и бросили... Негодяи! - не выдержал я.