Не вижу - Ю. Ниверс

Я давно уже не залезал под кровать. Конечно, я все ещё слышу крики, ссоры и угрозы, но теперь в них звучит мой голос. Теперь прятаться должны другие, и я изо всех сил пытаюсь убедить своё сердце в том, что я слеп и глух к их проблемам: это сердце и так слишком часто болело.

Сколько себя помню, живу под кроватью. Туда звуки доходят не такими громкими, там крики слышны не сразу, там удары остаются незамеченными.

Позвольте сразу прояснить: я не прячусь там от ночи; я её не боюсь. В страхе перед ней нет никакого смысла, ведь ночь – это покой, которым я наслаждаюсь. Быть может, когда-нибудь я смогу испугаться ночной тьмы. Мне ведь правда жаль, что сейчас она меня совершенно не волнует. Больше всего я боюсь, что ночь не настанет. И тогда… Я буду самым виноватым человеком на всей планете. В очередной раз.

– Всё из-за тебя! – говорит мне мать, а я слышу: – Исчезни, умри!

Она молча плачет, а я слышу крик. И именно в этот момент я уже знаю, что сегодня ночь не настанет. Отец придёт не скоро, а когда придёт, под аккомпанемент ударных зазвучит песня, слова которой будут лишь упреками и оскорблениями. Я знаю, и моё имя будет упомянуто не раз, но ничего хорошего я о себе не услышу, хотя и не сделал ничего плохого.

– В чем я виноват-то? – я спрашиваю у матери, перед тем как уйти к себе в комнату. Она же слышит: «Страдай здесь в одиночестве».

Я ухожу, потому что вернулся отец. Я не хочу оставаться с ними, мне нужно мое убежище. Я точно знаю, что холодное место под кроватью меня согреет. Там я смогу укрыться. А вот заснуть не получится, понимаю я, в тайне надеясь, что на самом деле я уже во сне и совсем скоро он закончится.

Я залезаю под кровать, и всё что могу сейчас сделать – это закрыть глаза и прикрыть уши руками. Конечно, я все ещё слышу крики, ссоры и угрозы, но никто этого не знает, поэтому я изо всех сил пытаюсь убедить своё сердце в том, что я слеп и глух в этот самый момент: я не хочу, чтобы оно волновалось, оно ведь и так слишком часто болит.

– Когда ж ты сдохнешь! Только мучаешь меня! Вы вдвоем надо мной издеваетесь! – кричит мать вдалеке, а я слышу: «Я единственная, кто здесь страдает».

Крики, удары и шаги совсем не мешают мне скрыться. Я далеко. Вот уже холодный пол обнимает меня тёплыми волнами прозрачного океана, а подушка рассыпается на миллионы горячих песчинок, ласкающих моё тело.

Я ведь не верю, что это всё реально, но знаю, что ничего другого не хочу. Я люблю это место, и пусть оно лишь мираж, я не собираюсь его отпускать. Я побывал здесь не один десяток раз, и потому знаю тут каждый уголок. И уж точно понимаю, куда мне сейчас надо идти. Там, на поднимающихся к небу холмах, раскинулись небольшие домики, и мне нужен лишь один из них.

– Заходи скорее, – радостно зовёт меня мой друг, открыв дверь.

Сказать по правде, я не совсем уверен, что ему можно доверять, но с ним быть всё же лучше, чем совсем одному. Этому пареньку лет десять, но на его щеке уже нашёл себе место длинный шрам, а левого уха практически нет. Он похож на котёнка, побитого своей крошечной жизнью. И людьми. Конечно. Только во взгляде нет ничего от маленького зверька. И я хочу быть похожим на него. Он сильный. Вот только я не знаю его имени. Честно сказать, я вообще о нём ничего не знаю. Но у него есть конфеты, которые с каждым моим новым визитом становятся всё вкуснее.

– Угощайся, если хочешь, – указывает он на пакет, увядающий на полу. – Мать принесла позавчера.

– А есть кокосовые? – интересуюсь я. Люблю я их просто больше всего.

– Может быть. Я не открывал.

– Почему?

– Точно знаю, что отравить меня решила, – отвечает он, а я слышу: – Родители говорят, что вредно есть много сладостей.

И всё же я съедаю парочку штук.

Я понимаю, что проснулся не из-за того, что во сне мне стало плохо от тех конфет, но именно плохим самочувствием я оправдываю своё нежелание вылезать из-под кровати, когда в комнату врывается мать, громко хлопнув дверью.

Я знаю, зачем она пришла: здесь и её убежище. Отец не собирается её так просто отпускать. Он барабанит в дверь; он хочет, чтобы ему открыли, хотя прекрасно понимает, что здесь он никому сейчас не нужен.

– А если бы ты был хорошим сыном, поговорил бы с ним, сказал бы, что тебе стыдно за такого отца, – переключается мать на меня, а я слышу: – Исчезни, умри!

Она знает, что я под кроватью и не горю желанием с ней разговаривать, но всё равно не умолкает.

– Исчезни, умри!

Мне кажется, я словно старое пятно на её любимом платье. Пятно, от которого она никак не может избавиться. А ведь выбрасывать одежду жалко. Ей жизнь свою жалко, а виноват я.

Мать сидит на полу – я слышу. А ещё она плачет. Как всегда. А у меня не получается. Лежу и пытаюсь пустить слезу, но вместо этого вновь засыпаю. И вот я опять в гостях у друга.

Я и сейчас не знаю его имени. Честно сказать, я вообще о нём ничего не знаю. Но у него есть конфеты, которые с каждым моим новым визитом становятся всё вкуснее. А ведь когда-то я сразу их выплёвывал (такие горькие и противные были).

– Угощайся, если хочешь, – указывает он на пакет, увядающий на полу. – Мать принесла позавчера.

– А есть кокосовые? – интересуюсь я. Люблю я их просто больше всего.

– Может быть. Я не открывал.

– Почему?

– Точно знаю, что отравить меня решила, – отвечает он, а я слышу: – Вредно есть много сладостей.

И всё равно съедаю парочку штук.

Я просыпаюсь от жуткой боли в груди. Сначала дышать трудно, но постепенно воздух всё-таки находит путь к моим лёгким. Я с трудом выползаю из-под кровати (вообще не представляю, как я такой большой туда поместился): матери в комнате уже нет, а в квартире царит ночная тишина. По-настоящему ночная. Та, которая меня ослепляет. Та, которую я считаю своей любимой. Но в этот раз что-то