16-го сентября. Беловежа.
За столом у Н—де, собираясь в первый раз видеть зубров, – я в первый раз, с выезда из Петербурга, увидел дам в светлых платьях, и – удивительное дело! – глаза мои так незаметно привыкли к траурному женскому наряду, что светлые платья сегодня мне показались уже чем-то странным. «Привычка – чудовище!» – сказал Шекспир; «без привычки кома грязи не съешь, – говорит русский мужик, – а попривыкнешь – ничего». Все кажется в порядке вещей, и с окружающею чернотою внешнею свыкаешься, как свыкаешься с чернотою внутреннею; даже не тяготишься ею. Это скверная сторона привычки!
Какой охотник при слове «Беловежская пуща» не почувствует, что кровь его движется быстрее обыкновенного?.. Здесь, в этом девственном лесу, раскинувшемся более чем на 106 тысячах десятинах, уцелели зубры, порода зверей, исчезнувших с лица земного. Товарищ мой говорит, что он страстный охотник, и хотя я не подозревал в нем этой страсти, однако не смею не верить его добровольному показанию, ибо уже один раз впал в жестокую ошибку насчет отличающих его качеств. Наслушавшись, в продолжение нашего знакомства и особенно теперь, в дороге, о мирных стремлениях духа моего дорожного товарища и зная его за нежного отца и еще нежнейшего мужа, я никак не подозревал в нем доблестей Марса и, глядя на его воинственный башлык, под которым соображалось действие капли ромашкового настоя на мой организм, я не раз думал: зачем влачит при своем бедре смертоносное оружие сей
Воин смирный средь мечей?
Но каково же было мое изумление, когда я, в самую критическую минуту своего насморка, увидел в сундуке моего спутника (он в дороге чемодану предпочитает сундучок) орден с мечами, принадлежащий его собственной особе! Я просто растерялся и уж теперь решительно не доверяю своим соображениям насчет его дарований, а верю, что он и воин храбрый, и охотник страстный, и гомеопат сведущий. При таких шансах ошибаться – лучше уж верить, «не мудрствуя лукаво». Когда мы въехали в пущу, что случилось минут через 20 по выходе из передней г. Н—де, в моем товарище действительно, кажется, дрогнула охотничья жилка, потому что он снял башлык, хотя сегодня погода изменилась и на дворе не более 8 или 10 градусов тепла, и окутал шею только одним воротником своей енотовой шубы. До сих пор он такого вольнодумства против своего гигиенического кодекса ни разу себе не дозволял в моем присутствии. К несчастью, я не моту говорить, потому что от разговора на воздухе усиливается мой кашель, и не могу выспросить у него, что чувствует охотничье сердце, когда ждет, что вот-вот из чащи выскочит огромный горбатый зверь, сильным прыжком перелетит через узенькую просеку и опять тяжело захрустит сухим валежником или понесется могучими скачками по лесной прогалине? Лишенный употребления голоса, я естественным образом сосредоточиваюсь в себе и начинаю припоминать известные мне данные о зубрах и о Беловежской пуще.
Беловежская пуща, лежащая в Пружанском уезде Гродненской губернии, есть последний памятник непроходимых литовских лесов. Она, как я уже сказал, занимает с лишком сто шесть тысяч десятин. В пуще есть несколько болот, между которыми наиболее известны, по своей величине, Теплово или Денисове болото. По пуще текут речки: Лесна, Переволока, Перерва, Белая, Нарев и Наревка; сверх того здесь бежит несколько ручьев, падающих в эти речки. Лесонасаждения Беловежской пущи чрезвычайно разнообразны: здесь растет сосна, ясень, клен, дуб, вяз, береза, бересть и осина. Сверх заболотившихся насаждений лес вообще рослый, стройный и весьма доброкачественный. Особенно сосна здесь достигает громадных размеров. Теперь еще можно видеть экземпляры этого дерева вышиною в 30 аршин и около 8 вершков в тонком отрубе. По берегам Нарева, Наревки, Лесны, Белой и других речек и ручьев стелются луга, с которых назначено заготовлять сено для зубров на то время, когда животное не может достать себе пищи из-под снега. Протекающие по пуще воды очень чисты, и прихотливый на питье зубр в целой пуще не встречает недостатка для удовлетворения жажды. Говорят, что в пуще есть немало урочищ, в которых еще никогда не стучал топор и не была нога человека. Есть урочище, славящееся своею неизвестностью и носящее название «Незнановка». По окраинам пущи и в середине ее, на лесных прогалинах, стоит несколько сел и деревень, между которыми наиболее известны: Гайновка, Дубины, Новосады, Огородники, Гнилец, Заболотчино, Ольховка, Бабья гора, Бровен, Намержа, Яловики, Борки, Кивачин, Окольник, Дедовлянск, Подбелск, Королев мост, Столповиск и др. В самой середине лесной пущи также очень много деревень и селений, из которых одно наиболее замечательное, Беловежа, лежит на нашем пути. Дорога через пущу идет от дер<евни> Липинье, через урочища Медное, Березовую гать, Креницу, Мокрый луг, Батырьеву гору и Беловеж. Из Беловежи она опять идет, пущею же, по урочищам Тихореву, Перерову и у Белого леска выходит в деревню Кивачин, которая стоит уже на противоположной стороне Пущи, с въезда из Липян. На одиннадцатой версте с въезда, по левую сторону дороги, находится памятник царской охоты, бывшей здесь в 1860 году. Памятник состоит из чугунного пьедестала, на котором рельефными, позолоченными буквами написано, когда производилась охота, кто в ней принимал участие и сколько какого зверя убито. Я не записал этих надписей и теперь уж не могу их хорошенько припомнить. Знаю только, что в числе лиц, разделявших с государем эту охоту, названо несколько владетельных особ, несколько лиц, носящих фамилии, уважаемые в польском и литовском крае, из русских помню имя генерала Назимова. Затем на подписях много немецких и других иностранных имен, из которых, кроме имени художника Зичи, не помню ни одного. Число убитых кабанов, серн и ланей также не помню, а всех зубров убито 32, и из них 28 самим государем. На пьедестале памятника стоит отлитая из чугуна фигура зубра, в натуральную величину. Фигура животного спереди очень хороша и верна, но зад удивительно перепалый и не соответствующий передней части. Когда я смотрел на эту фигуру во второй раз, уже видевши живых зубров, то несоответственность форм чугунного зубра на памятнике показалась мне еще безобразнее. Около памятника расчищена небольшая площадка, заканчивающаяся забором с воротами: здесь начинается зверинец, назначенный для царской охоты. Около ворот стояли три длинные литовские телеги, на которых приехали стрелки, присланные для того, чтобы отыскать и показать нам зубров, оставшихся в зверинце после охоты, о которой свидетельствует памятник. День был серый, мглистая сырость стояла в воздухе и увеличивала дикость представившегося лесного вида. Три тонкие литвина, с исхудалыми серыми лицами и длинными, жидкими волосами, прилипшими от влаги к щекам, при нашем появлении торопливо схватили с голов свои соломенные шляпы с широкими полями и подобострастно отвесили несколько низких поклонов, внушенных им, конечно, воинственным видом моего товарища. Один из них, не успев вдоволь откланяться, «лани испуганной быстрей» кинулся в ворота, и оттуда поспешно вышли семь стрелков. Они – здешние же окрестные жители, и сверх барсучьих торб, которые у трех из них висели через плечи, их ничем нельзя было отличить от обыкновенного литовского крестьянина: те же беловатые свитки, широкие ременные пояса с белой бляхой, порты толстого холста, обмотанные оборкой, идущей от обуви, серовато-желтые лица, длинные волосы, висящие прямыми, редкими космами, и смирные, добродушные глаза, с каким-то задумчивым и в то же время испуганным выражением. Трое из них, однако, были в старых солдатских фуражках: вероятно, они из отставных солдат; а может быть, и на службе здесь – не спросил как-то. Тотчас за забором стоит небольшая новая хата, в которой живут стражники. Против нее гниют, под открытым небом, несколько станов колес, на которых привезли чугунного зубра, стоящего на пьедестале пред входом в зверинец. Пройдя около ста сажен по мокрой траве, мы встретили новую ограду. Это – место, в которое были загнаны зубры, лоси, лани (danielki) и прочая дичь, назначенная для высочайшей охоты. Внутри этой ограды расчищена прямолинейная аллея, вдоль которой направляли выпускаемых из загонов зверей, а с левой стороны этой же аллеи устроены рубленые крытые павильоны, в которых стояли лица, приглашенные к участию в охоте государя. Дичь, выпущенная из загонов, шла по этой аллее, вдоль павильонов, занятых участниками царской охоты, и не могла сворачивать в сторону от охотников. Место, на котором стоял государь и с которого он убил наибольшее число застреленных в эту охоту зубров, находится в начале линии и на плане Беловежской пущи обозначено золотою короною, и самое урочище на этом плане названо: «Царское место». Далее за оградою этого загона начинается собственно зверинец. Это часть леса, около 2-х верст в длину и около версты в ширину, обнесенное деревянною загородью. По зверинцу протекает часть речки Креницы, из которой звери пьют воду, а вправо от загона к хате стражников, под довольно длинным навесом, устроены решетчатые ясли, в которые зимою складывается для зубров сено. Провожавший нас стрелок рассказывал, что зимою живущие в зверинце зубры смело подходят к этим яслям и не пугаются людей, которые закладывают им нового корма. «Отойдут, – говорит, – шагов на десять и ждут, пока не уйдешь прочь, а в сторону не бежат». О жизни и нравах зубров от стрелков ничего узнать не удалось, потому что они, кажется, очень мало интересуются знакомством с натурою этого интересного животного. Говорят только, что в стаде зубр для человека не опасен, но даже сам избегает встречи с человеком, а ходя «по едынче», т. е. одиноко бродячий, становится свирепым, не только не избегает человека, но ни за что не уступит ему дороги и способен отомстить за причиняемое ему беспокойство. Еще прежде, чем я думал когда-нибудь попасть в Беловежу и увидеть живых представителей исчезнувшей животной породы, мне было известно, что при издании (10-го сентября 1802 года) указа, запретившего, под страхом тяжкого наказания, охоту на живущих в пуще зубров, их насчитывали в Беловеже всего 300 штук. В начале зимы 1821 года, по Бринкену (см. «Mémoire descriptif sur la forêt impériale de Bialowiez», p. 62), <их было 732>, а в настоящее время их здесь считают около 1500 штук. Счет зубров производится после первой пороши, по следам, в местах, которыми они ходят к водопою. Пересчитать их другим, более точным способом, признается невозможным, и потому полагают, что, действительно, число зубров, живущих в Беловежской пуще, более или менее больше количества, вычисляемого по следам, чему отчасти можно верить, потому что нельзя допустить со стороны зубров особенной аккуратности, с которой они должны в назначенный день являться к известным местам, для доставления возможности составить о них поголовную или, правильнее сказать, покопытную годичную перепись. Ошибки всегда должны быть весьма солидные. Но если система покопытной зубровой переписи исключает возможность приписыванья и если к этому приписыванью нет побудительных причин (за что я, конечно, ручаться не смею), то, разумеется, действительное число зубров должно быть выше счетного. Это заключение я позволяю себе сделать в силу следующих соображений. При всем греховном равнодушии лиц, близких Беловежской пуще, к изучению царского зверя, ими дознано, что зубры, животные табунного свойства, отлучают из своих стад «стариков», т. е. самцов, которые, после известного возраста, признаются своим обществом не годными к производительности и изгоняются из стада. Не рассказали мне, чем определяется эта неспособность: старостью ли лет и сопряженным с нею худосочием, или тяжестью тела, могущею обременять зубриц? Но довольно того, что зубровые стада постоянно содержат в себе каждое около 40 особей и очень редко переходит за это число, и то на две или три штуки. А как в каждом стаде встречают от пяти до десяти молодых телят-сосунов, то можно полагать, что каждое стадо ежегодно из своей среды получает такое число старых быков, негодных для самок. Лишенные наивысшего удовольствия супружеской жизни, зубры бродят поодиночке, не составляя из себе подобных несчастливцев особого кружка изгнанников, и, конечно, в счет, очень легко, могуг не попадать. А что этих целомудренных старцев немало скитается по Беловежской пуще – это я могу допустить, во-первых, вследствие сделанных мною соображений о молодом приплоде и постоянном комплекте стада, а во-вторых, в силу слышанных мною разговоров о частых встречах со «стариками» на огромном протяжении пущи. Вот, однако, наиточнейшая цифра последнего перечета зубров, произведенного 15-го января 1862 года:
