— Вот как хорошо, мы с тобой спокойно побродим тут, все посмотрим, в музей заглянем, — радовалась тетя Оля.
А Сашка маялся и не знал, когда же кончится это мученье: ему было не до красот фойе самого Большого театра России, не до фотографий знаменитых танцовщиков и балерин — ему бы домой поскорее, да в постель завалиться, да спокойно подумать о том, что же все-таки происходит… Но тетя Оля с энтузиазмом влекла его за собой с этажа на этаж и рассказывала о годах своей юности, когда студентами они с друзьями только и мечтали о том, как бы попасть сюда, как бы увидеть Уланову, — и с высоты самого верхнего яруса глядели на это живое чудо…
Наконец прозвенел первый звонок, и распахнулись двери фойе, ведущие в святая святых — в зал театра! Пурпур и золото лож, зеркала, тяжкие портьеры, отгораживающие бренный мир от тайны театра… Они отыскали свою ложу в третьем ярусе, их места — в третьем ряду…
— Тетя Оль, здесь же ничего не видно — перед нами ещё по два человека сидят, да и высоко… — заворчал Саня. — А поменяться ни с кем нельзя?
— Сиди и радуйся, что хоть такие места нам достались, — шикнула на него тетка. — А насчет поменяться и думать забудь — дураков нет!
Вот и третий звонок. Зал забит до отказа. Меркнет свет…
И замирает Большой, и гаснет в нем низкий гул голосов, и затаив дыхание ждут яруса, ложи, партер — ждут, когда расцветет на сцене праздничная и светлая стихия театра… Вот сейчас откроется занавес, и выйдут они на сцену — ещё не законченные артисты, но уже знакомые с тем, что такое гармония и совершенство. И воцарится на сцене блистательная, порывистая и дерзкая юность!
И концерт начался. И вышли на сцену маленькие суворовцы, ведя под руку своих трогательных маленьких дам. А потом девчурки, грациозно вскакивая на пальчики, вертели светлыми зонтиками, после выскочила на сцену юркая веселая девушка и принялась порхать на пуантах, вся легкая, трепещущая, как райская птичка. Потом был дуэт: широкоплечий молодец с отрешенным выражением лица носил на руках длинноволосую девушку — и как только она не летела вниз головой, такими немыслимо сложными казались поддержки… Потом гопак, вариации, дикий, бешеный, электрический «Танец с саблями», призрачные, мечтательные, растворяющиеся в музыке Баха «Голубые девушки»… А потом был антракт.
Сашка зевнул и прикрыл рот программкой. Тетя Оля это заметила, но ничего не сказала, только головой покачала, не понимая, как можно оставаться равнодушным к этому праздничному искусству. Сама она мечтала только о том, чтобы праздник длился как можно дольше, и чувствовала себя гостьей в царстве фей!
Они спустились в буфет, взяли по бутерброду и по стакану чая, тут Сашка несколько взбодрился и принялся вертеть головой: вокруг сновало так много веселых оживленных людей, в том числе и его ровесников — учеников училища, не занятых в концерте. Стройные, подтянутые, нарядно одетые, они показались ему существами из другого мира — настолько отличались от его однокашников и, тем более, от него самого. Там, на сцене они не взволновали его — их искусство его не задело. А вот в жизни… жизнь — это совсем другое! Вот бы он сам был таким — независимым, уверенным в себе, знающим, чего хочет…
Антракт оборвал звонок, и все устремились в зал.
«Ничего, осталось совсем немного помучиться, — приободрил себе Саня, скоро домой, там спокойно, и никто не будет маячить живым укором, что он вот такой замечательный, а ты — нет!»
Занавес раздернулся, зрителей подхватили и понесли волны вальса Чайковского — «Щелкунчик», Гран-па! Сплетались и перетекали один в другой причудливые узоры танца, мажорного, словно напоенного счастьем! И вдруг…
Тетя Оля глазам своим не поверила — Сашка неожиданно напрягся, весь подался вперед, вытянул шею… на сцене появились двое солистов, началось па-де-де. Антре, вариации, кода… Эти названия подсказывала ему тетя Оля, но Сашка не слышал — он теперь вообще ничего вокруг не воспринимал: глаза его, засверкавшие и расширившиеся, не мигая, следили за каждым движением солистки.
Тетя Оля взглянула в программку и шепнула ему: «Партию Маши танцует Маргарита Березина, она тебя на год старше. Майя, которая мне эти билеты достала, говорит, что эта самая Маргарита — просто немыслимо одаренная, будущая звезда!»
Сашка только молча кивнул, не отрываясь от того, что происходило на сцене. А там в упоении танца улыбалась ему сама Радость в облике юной танцовщицы. Полудетскую свою душу она крепко держала в руках, смело кидаясь в омут прыжков и вращений, способных «утопить» не одну сложившуюся балерину… Ведь па-де-де из последнего акта «Щелкунчика» требует недетского опыта, самообладания и, конечно, истинной виртуозности! Но не выучка, не её прекрасная техника так взволновали Саньку — в этом он, естественно, ни шиша не понимал — он увидел наяву ту, о которой мечтал, ту, которую ждал так долго…
Маргарита — его Марго, его королева! Магнолия Тропической Лазури воплощенная Красота. Но для него она не просто красива — это его родная душа! И они найдут свою Красоту — найдут её вместе. А иначе… иначе ему не жить!
То-о-оненькая! И светлая. Волосы, забранные в пучок, золотятся в свете юпитеров. Во всем облике светится радость, наслаждение упругой легкостью и совершенством движений, своей юностью, жизнью, танцем… В нем, она словно бы напевала что-то доброе и хорошее, и всем её существом управляла, владела душа — чистая, ясная, устремленная к свету… И из этих напевов её танца рождалась истинная одухотворенная красота. Ах, как ей хотелось довериться! Ее светящейся сквозь солнышко волос доброте…
Финальные аккорды, шквал аплодисментов, Сашка вскочил… он хлопал и хлопал, не помня себя, — хлопал один во всем зале, когда у всех уж устали ладони. Тетя Оля его еле остановила.
— Все, мальчик, больше уж занавес не откроют. Пойдем…
Он стиснул зубы, буквально вырвал из рук тети Оли программку, сунул в карман… руки чуть заметно дрожали, но они не были влажными.
— Тетя Оля, я хочу… Можно мы немножко задержимся?
— Почему нет? Хочешь по фойе побродить или спустимся в зал? Еще минут пять можно там побродить, заглянуть в оркестровую яму…
— Нет, я другое хотел… Вы не знаете, куда они, то есть, артисты… откуда они выходят?
— А-а-а, вот ты о чем… — тетя Оля понимающе взглянула на племянника. — Мы тоже в юности караулили своих кумиров у подъезда. Пойдем спросим на выходе. Я помню, что обычно выходят из шестого подъезда, только примы из первого — с другой стороны.
Они спустились, оделись. Тетка подошла к пожилой капельдинерше в униформе, о чем-то спросила…
— Пойдем-ка к шестому — это слева, напротив ЦУМа, там они скоро появятся — эти волшебники. Только учти, ждать нам придется с полчаса — не меньше: пока снимут грим, пока переоденутся, то да се…
— Мы подождем, — сказал Сашка, и тетка удивилась незнакомой твердости его голоса.
И вот он дождался… Она! В элегантном черном полупальто, черных брючках, с золотым ярким шелковым шарфом на шее под стать волосам… С нею мама иль кто-то ещё — все же мама, скорее, — под ручку ведет как драгоценность какую. Он сначала шарахнулся в сторону, словно испугался чего-то, потом овладел собой. И глядел, глядел… он словно пил её всю, пил как живую воду, пил глазами, чтобы задержать в себе весь этот облик, как будто с детства знакомый. Он её тотчас узнал — свою живую мечту, и понял: только такой она и могла быть — его королева!
Она прошла мимо замершего как в столбняке парнишки, и кончик легкого шарфика задел его по щеке. Он прижал руку к лицу и поразился — ведь не взмок, не вспотел, хоть и не помнил, когда ещё так волновался! Она исцелила его — одним явленьем своим! И он добьется её, она будет принадлежать ему так же, как и он — ей. Она — эта лебедь белая среди ворон — под стать той гордой свободной птице, которой он становился во сне! Да, он теперь может летать! И из сна своего сумеет проникнуть в её сны. Он должен все о ней знать, он будет ходить за ней как приклеенный, пока она — его королева Марго — не заметит его, не обратит на него внимания. Теперь, когда силы поднимаются волнами в душе, нарастают, кипят… он сможет все! И готов на все. Он готов даже душу за неё отдать…
И, вернувшись домой, отказавшись от ужина, Сашка разделся и лег, вспоминая о ней и призывая сон — свой невероятный сон о полете, в котором он только и мог стать собой. Да, там, в этом сне, он был царь и бог среди птиц. Говорят, душа во сне может отделяться от тела и передвигаться свободно, значит, его душе предназначено царствовать. И настанет время свободы! И он достигнет того, о чем мечтал, а мечтал он о ней — о своей королеве. Она-то и есть его царство, которым он будет владеть. Это живое царство откроет ему все тайны, все радости, о которых он пока только догадывался…
— И пускай, пусть, Марго, ты обо мне ещё ничего не знаешь… Ты узнаешь, — бормотал он, уже засыпая, — ты поймешь, что я царь твой, а ты ты моя королева. И если нужно для этого душу отдать черту, дьяволу… я отдам! Отдам… И пусть я приснюсь тебе… пусть тебе снятся птицы. Птицы…
