— Тогда кто?
— В том-то и дело! Теперь сам понимаешь, как меня все это распирало! Ты вот что, ты сразу скажи — со мной ты или нет? Будешь в это лезть или как… на диванчике отлежишься?
— Ну ты воще! — от волнения Сашкин голос внезапно окреп, и слова эти прозвучали так энергично, будто он с незапамятных дней был Димкиным друганом.
— Слышь, старик, — наседал тот, — ты, считай, в рубашке родился сегодня как раз полнолуние! И маман твоей нет — никто тебя за штанину хватать не будет. Другого случая ведь не представится — ты слушай, что я говорю, я ведь за просто так базарить не буду. В пол-двенадцатого за мной заходи — и двинем! Надо ж просечь, чего там этот журналюга наплел: правда все эти глюки или фуфло.
— Да, знаешь…
Сашка запнулся. Вдруг захотелось ему — до ужаса захотелось Димке про все рассказать: и про недавнюю прогулочку в дождь, и про химер этих жутких, и про старика… Про зонтик его, который из угла в ночи на него живым существом глядел… Он понял, что весть эта — про звуки и тени — совсем не случайна, что она в одном ряду со всем, что с ним происходит. Но вовремя остановился. Нет, это его тайна. Только его! Еще раззвонит этот типчик на всю округу, так его совсем заклюют!
— Я слыхал, душат в школе тебя, — не унимался Димка и все гнул свое. Так, если не сдрейфишь, я тебя под свою защиту возьму, и никто тебя пальцем не тронет. Качаться начнем, — бабуля твою мать уломает, — мы с ребятами на стадионе «Динамо» классную секцию откопали, так ты через пару месяцев весь свой жир порастопишь, будешь как Арни Шварценеггер — а знаешь, как это по кайфу?!! Девки за тобой стаями гнаться будут! Ты слушай меня, мне тебе мозги пудрить незачем — мы ж соседи… Ты вот что: ты зови меня просто Димон.
Вот эта-то Димкина доверительность, похоже, и стала последней каплей, которая подвигнула Сашку решиться.
— Значит, в половине двенадцатого? — с каким-то новым блеском в глазах переспросил он.
— Ну, ты молоток старик! Круто! Так я, значит, жду.
И Димка в момент скрылся за дверью.
А Сашка… Сашка весь день промаялся, не находя себе места. Вот оно! Сегодня в ночь состоится его посвящение в клан настоящих мужчин инициация, как пишут про это в разных заумных книжках. Через это самое посвящение проходил каждый, кто хотел состоять в тайном обществе или в числе тех, кому открываются высшие тайны. И он поверит в себя, найдет свою красоту, потому что, только став сильным, можно её найти…
Ровно в половине двенадцатого он стоял перед дверью Димона. Тот отворил… в шлепанцах на босу ногу и в замызганном махровом халате.
— Слушай, старик, — начал он извиняющимся тоном, — понимаешь, у бабки моей что-то вдруг аритмия сделалась, сердце прыгает как подорванное, не могу я её одну такую тут бросить. Еще чего доброго трахнет инфаркт, так даже некому будет скорую вызвать… Родители у меня, — сам знаешь, — в командировке, так что…
— Как же так? — Сашка сразу вспотел. — Так ты не пойдешь?
— Не могу, старик, извини. Ты иди — мне расскажешь. Да ты не тушуйся тут до Вспольного ходу каких-нибудь десять минут быстрым шагом. Знаешь ведь, где это?
— Вроде, да…
— Как выйдешь к Патрикам — так и дуй по тому переулку, что идет параллельно Садовому, прямо до особняка Берии. Ну вот, это там. Давай, старичок, а завтра я на всю школу раззвоню, какой ты крутой!
Сашка понял, что если отступит, все — над ним будет издеваться вся школа. Да и сам он вконец себя загрызет.
Минут через пятнадцать, весь мокрый от страха, он оказался во Вспольном. Ни души… Небо черное как мазут и пустое — ни звезд, ни облачка. И на нем как чье-то дикое безумное око вылупилась полная луна и на него уставилась — глядит, точно дрелью буравит! Он побродил немного во дворике, что возле особняка Берии, потом прошел немного вперед по Малой Никитской, свернул в Гранатный переулок и спрятался в подворотне. На часах — начало первого ночи. Сашка стоял, ни жив не мертв, и ждал. Ждал, сам не зная, чего. Но понимал: сейчас что-то будет, что-то произойдет. И он не ошибся.
Парень скорей ощутил, чем заметил какое-то движение. Чуть выглянул из-за угла. По переулку — наискось, поперек легла огромная тень. Она была ночи темней! И тень эта походила на человечью, но была таких исполинских размеров, точно тот, кому она принадлежала, был ростом с пятиэтажный дом! Никак не меньше! Тень росла. Она двигалась — как будто плыла навстречу ему по словно вымершей улице. Вот чудовищные ручищи потянулись в сторону подворотни, где за углом притаился Сашка! Пальцы все удлинялись, растопыренные, цепкие, — все четче делались очертания… того и гляди он увидит того, кто отбрасывал эту жуткую тень!
Сашка не выдержал — закричал. И кинулся наутек. В ушах громыхало — это был стук его собственных башмаков, но казалось, будто какой-то монстр мчится за ним по мертвой Москве, а за ним скользит черная тень…
Как он добрался до дома, не помнил. Пот, стекавший на лоб из-под шапочки, щекотал лоб, нос и щеки. Но парень даже его не смахивал — все силы, вся воля ушли на то, чтобы бежать, бежать… только бы не оборачиваться. Но какой это был кошмар: чуять опасность и не видеть ее! А в том, что опасность была смертельной, а может, и того хуже, — если только бывает на свете что-то хуже, чем смерть! — в этом Сашка не сомневался.
Захлопнув дверь за собой, он вбежал в свою комнату и, не раздеваясь, дрожа всем телом, бросился на кровать. Отдышавшись немного, зарылся с головой под одеяло и тут же уснул.
И снилось ему, что летит он над сонным полем, подернутым стелющимся слоистым туманом, — летит, поднимаясь в восходящем воздушном потоке на мощных широких крыльях. Редкие птицы прятались, завидя его, — он был королем среди птиц! Необычайная зоркость отныне была доступна ему — он видел все, — каждый кустик, травинку в мельчайших деталях, точно в морской бинокль глядел… Но поражало даже не это — весь мир был открыт ему, и Сашка парил над ним, свободный и гордый, а мир встречал его настороженной тишиной, потому что как будто остерегался его.
И вдруг внизу как-то разом истаял туман, и вся земля видна стала как на ладони, и тут он ринулся вниз, потому что увидел как крошечный зверок мышь-полевка — выполз из своей норки. Свист воздуха, клекот… земля будто бы опрокинулась и упала навстречу. И вот уже теплое тельце забилось в цепких когтях.
И в этом была красота, в этом была свобода!
Проснулся Сашка оттого, что кто-то резко распахнул дверь в его комнату.
— Все дрыхнешь, бездельник! Вставай.
Тетя Оля!
Она подскочила к нему и отдернула одеяло.
— Батюшки, что ж ты спишь-то не раздеваясь, как чукча! И где вчера шлялся? Эге, вот, значит, какой ты больной! Ну все, завтра потопаешь в школу как миленький!
Она быстро соорудила горячий завтрак, пока Сашка, кряхтя и давясь соплями, умывался, чистил зубы и переодевался во все чистое: вся одежда на нем и даже подкладка кожаной куртки была мокрой насквозь, точно он в фонтане купался.
Они сели за стол. Тетя Оля глядела на него как следователь на допросе, а он сидел, уставясь в тарелку и старался не поднимать глаз, чтоб не встретиться с нею взглядом. Так и завтракали молча, только слышалось как шипит яичница на сковородке, как свистит чайник и птицы галдят за окном.
— Ну, вот что! — тетка сразу взяла быка за рога, когда они покончили с завтраком. — Рано утром я у мамы твоей побывала, прорвалась в неурочное время — посетителей-то вечером только пускают… И хоть она ничего не сказала, стало мне ясно, как день, что этот сердечный приступ с ней случился из-за какой-то твоей проделки. Я тебя спрашивать ни о чем не буду — противно! Мать ради тебя лезет из кожи вон, а ты все принимаешь как должное. Что морщишься, думаешь, она мне жаловалась? Дурень ты дурень, башка садовая! Ни словечка плохого я от неё про тебя не слыхала. Ни разочка, слышишь, балда?! А ты?! Ладно… Может, вырастешь — поумнеешь, хотя как-то не верится… В общем, так, я сюда не нотации явилась читать, а присмотреть за тобой, чтоб не влопался в какую-нибудь историю…
Сашка молча сидел и слушал, дожевывая четвертый бутерброд с колбасой. Он думал только о том, чтобы тетя Оля со своими одолжениями провалилась в тартарары и по возможности чем скорее тем лучше…
— А по мне, так ты уже влопался! Это на физиономии твоей толстой написано. Влип уже. И когда успел? Эх, Санька, Санька… Если б не знала, что Ларка сама виновата, что такой ты вырос — олух Царя Небесного, я бы съездила по твоей сытой роже! Только жаль мне тебя. И как только живешь ты — не понимаю… Вечно один, вечно за мамкиной широкой спиной, ни друзей, ни приятелей… А!
Она махнула рукой, поднялась и, гремя тарелками, принялась мыть посуду.
— Вот что, друг мой, — полуобернувшись к нему и прикрыв на минуту воду, заявила тетка, — мы с тобой немножко повольничаем, не станем мать твою во всем слушаться. А сделаем вот как…
