В старших классах учителями-наставниками были неизвестно какого происхождения Виттих и Перновский, вот этот самый "Фрошка", из духовного звания, он же состоял и в надзирателях в дворянском пансионе. С Виттихом класс еще ладил, нимало не боялся, слишком скоро раскусил его. Виттих сам заговаривал с учениками и в классе, и на улице; только про него давно толковали, что он "переметная сума" - в глаза лебезит, "голубчиком" называет, а директору все доносит и в совете, при обсуждении отметок за поведение, наговаривает больше всех остальных.
В пансионе водилось между учениками двух старших классов, что им надзиратели и даже учителя взаймы деньги давали, - правда, без процентов. Из пансиона перешло это и в гимназию, к ученикам из мелкочиновничьих детей и разночинцев.
Сначала дворянские дети из уездов начали просить, когда из деревни запаздывала присылка карманных денег.
- Поеду на вакации! Клянусь Богом, привезу, дайте зелененькую!
Кто был помягче - давали, да и риску большого не предвидели. С вакаций воспитанник приедет наверно при деньгах, можно было и родителям написать. До этого, однако, никто себя не доводил.
Потом и приходящие гимназисты, из разночинцев, стали занимать. У Виттиха можно было раздобыться скорее, чем у других, около двадцатого числа. Все почти учителя давали взаймы. Щедрее был учитель математики. У него Теркин шел первым и в университет готовил себя по физико-математическому факультету, чтобы потом перейти в технологический или в путейцы.
Только одному учителю нельзя было и заикнуться о "перехвате" денег - Перновскому. Весь класс его ненавидел, и Перновский точно услаждался этой ненавистью. Прежде, по рассказам тех, кто кончил курс десять лет раньше, таких учителей совсем и не водилось. В них ученики зачуяли что-то фанатическое и беспощадное. Перновский с первого же года, - его перевели из-за Москвы, - показал, каков он и чего от него ждать...
Уже и тогда Перновский смотрел таким же старообразным и высохшим, а ему не было больше тридцати трех-четырех лет; только на щеках у него показывалась часто подозрительная краснота с кровяными жилками...
Из пансионеров Теркин дружил всего больше с "Петькой" Зверевым, из богатеньких помещичьих детей. Отец его служил предводителем в дальнем заволжском уезде. Зверев был долговязый рыжий веснушчатый малый, картавый и смешливый, с дворянскими замашками. Но перед Теркиным он пасовал, считал его первой головой в гимназии; к переходу в пятый класс, когда науки стали "доезжать" его, с ним репетировал Теркин за хорошую плату.
Они оба слегка покучивали - не то чтобы пьянство или другое что: общая страсть к бильярду, а бильярд неразлучен с посещением трактиров.
Их обоих наследил Перновский и хотя поймать не поймал, но в следующем же заседании совета заявил, что воспитанник дворянского пансиона Петр Зверев и ученик гимназии Василий Теркин посещают трактиры.
Теркина Перновский особенно донимал: никогда не ставил ему "пяти", говорил и в совете, и в классе, что у кого хорошие способности, тот обязан вдесятеро больше работать, а не хватать все на лету. С усмешкой своего злобного рта он процеживал с кафедры:
- Университетское образование - не для всех, господа. Только избранные должны подниматься до высших ступеней.
А всем отлично было известно, что сам он - сын дьячка; и эти "рацеи" вместе с "пакостными" отметками делали иной раз то, что весь класс был к концу его урока в настроении, близком к школьному бунту.
Теркину он начал было говорить "ты", желая, видно, показать ему, что тот, как мужицкий сын, должен выносить такое обращение безропотно. Пошли к инспектору, - даже не допустили Теркина, - и сказали, что они этого за своего товарища выносить не могут.
Инспектор попросил "аспида" не говорить Теркину "ты". После того Перновский каждый раз, как вызывать его, только тыкал пальцем по направлению к первой партии и кидал:
- Теркин!.. К доске!
Отвечать у доски считалось почти унизительным.
Заняли они с Зверевым у Виттиха перед зимними вакациями - один пять рублей, другой - десять.
Сильно захотелось Теркину повидаться со своими; уроки как-то не задавались в ту зиму, просить отца о присылке денег он не хотел, да и хорошо знал, что не из чего.
Взял он десять рублей, съездил, свез старухе, названой матери, фунтик чаю; вернулся оттуда без всякого подарка, кроме разной домашней еды. Уроки опять нашлись, но расквитаться с долгом ему нельзя было тотчас же после Нового года. Он извинился перед Виттихом. Тот ничего, балагурил, сказал даже:
- Вы-то бедный, а вот ваш товарищ, Зверев, - тому непростительно быть неисправным. О своем долге он молчит.
Зверев мог бы, конечно, расплатиться. Он привез с собою больше тридцати рублей, да проиграл на бильярде. Теркин ему немного попенял.
- За мной не пропадет. Немчура небось знает, что я не нищий.
И вдруг узнают они, что на совете, где обсуждали полугодовые баллы за поведение, Теркин и Зверев получили всего три с плюсом; и постарался об этом добро бы Перновский, а то Виттих.
Он сказал при директоре и инспекторе:
- И Теркин, и Зверев с дурными склонностями - слова своего не держат. Ни тот, ни другой не отдают мне долга вот уже который месяц.
Целую неделю следили они за ним. Звереву, жившему в пансионе, было удобнее подглядывать, куда Виттих пойдет.
И выследили. Они его выждали за углом, - это было в сумерки, - и в узком темном коридорчике напали, со словами:
- Ябедничать!
- Полноте, господа! Полноте! Ваша судьба теперь в моих руках: стоит мне подняться к директору - и вы погибли!
Теркин ничего на это не сказал.
- Вот что, господа, - заговорил Виттих громким шепотом. - Вы, во всяком случае, погибли. Хотите пойти вот на что: что сейчас вышло - умрет между нами. Я буду молчать - молчите и вы!
В полутемноте Теркин не мог отчетливо видеть лиц Виттиха и Зверева, но ему показалось, что его приятель первый пошел на это, прежде чем спросил:
- Вася! как ты скажешь?
Что было ему сказать? Из-за него быть выгнанным, а то и того хуже - решительно не стоит.
- Поклясться-то поклянется, - выговорил он, - а выдать может, под шумок, разлюбезным манером.
- Ладно! Посмотрим! - сказал задорно Зверев, а сам был рад-радешенек, что история кончилась так, а не иначе.
Они оба были уверены, что ни одна душа ничего не видала и не слыхала. В классе Виттих вел себя осторожно и стал как будто даже мирволить им: спрашивал реже и отметки пошли щедрее. Как надзиратель в пансионе обходился с Зверевым по-прежнему, балагурил, расспрашивал про его деревню, родных, даже про бильярдную игру.
И так шло месяца два. Друг друга они успокаивали: Виттиху прямой расчет молчать. Откройся история, хотя бы и не через него, их выключат, да и ему хода не будет, в инспекторы не попадет.
Вообще он сделался добрее, и класс его полюбил, сравнивал с "изувером" Перновским.
Виттих и Перновский не терпели один другого. Из-за количества уроков они беспрестанно подставляли друг другу ножку. Перновский читал в старшем отделении. На первые два года по его предмету бывал всегда особый преподаватель, всего чаще инспектор или директор. А тут Виттих захватил себе ловко и незаметно и эти часы; Перновский еще ядовитее возненавидел его, хотя снаружи они как будто и ладили.
В начале поста дядьку, старого унтера Силантия, за продолжительные провинности уволили. В день его ухода из пансиона он, сильно выпивши, пошел прощаться с воспитанниками и с учителями. Начал он с наставников - их было трое; у всех был, кроме Виттиха. И, прощаясь с Перновским, говорил ему:
- Вы, Фрументий Лукич, язвительный человек. И ко мне всегда были не в пример строги. А я вот пришел прощаться с вами; к господину Виттиху, хоть тот и подобрее, я не пойду.
И тут же Силантий рассказал спьяна, что он собственными ушами слышал, какой между воспитанниками и Виттихом состоялся уговор.
Силантий хоть и говорил, что Виттих добрее, но он на него всего больше был зол и, зная его нрав, подозревал, что из-за "оговоров" Виттиха его разочли.
Для Перновского это было слишком на руку, да он и помимо того не упустил бы никогда ничего подобного без разоблачения.
Он доложил директору и предупредил, по-товарищески, своего соперника. Директор хотел сначала замять дело, но через того же Перновского узнал, что и в классах и в дортуарах об этом уже пошли толки.
- Ну, Вася, мы пропали!
На этот возглас приятеля Теркин, не колеблясь ни секунды, ответил:
- Теперь надо осрамить Перновского при всех. Давай бросать жребий.
Сделали они нарезку на одной из "семиток" и бросили их в фуражку, встряхнули раза два, и уговор был - в один миг выхватить монету.
С нарезкой вынул Зверев и побледнел, но притворился, что он "битк/а", и вскричал:
- Я так я!..
