Юра с усилием разомкнул воспаленные веки. Ввалившиеся глаза потеряли блеск и больше не оживляли серого, изможденного лица. "Как красива тайга в белом одеянии. И непокорившийся Гонам нынче не так грозно ревет", -- с грустью подумал он. --"Нас не оставят. Обязательно найдут..." -- мелькнула последняя мысль. Вскоре снежинки покрыли лицо лежащего у костра человека белой маской. Она не таяла...
Юра не представлял своей жизни без тайги, и судьба распорядилась так, что он навеки остался на земле мудрого Улукиткана -- проводника Григория Федосеева, книги которого Юра так любил и столько раз перечитывал.
Где настигла смерть Сашу Тимашова, неизвестно. Умер ли он там же от холода, голода? Или нашел силы идти дальше? Вряд ли тайга ответит когда-нибудь на эти вопросы.
Юры больше нет, но останутся жить в моей памяти его слова: "Лучшие качества человеку дает природа. Она делает его добрее, очищает от шелухи и оставляет главное -- здоровый стержень".
Через несколько месяцев после окончания поисков и возвращения в Башкирию я получил из Николаевска-на-Амуре посылку --продолговатый фанерный ящик с завернутым в ватин винчестером и письмо, из которого узнал, что Юра взял с собой на Гонах легкую малокалиберную винтовку, а тяжелый пятизарядный винчестер с боеприпасами оставил дома. В конце письма была приписка: "Ружье наш дар тебе от Юры. Береги. С уважением, Василий Иванович, Вера Васильевна Сотниковы."
Из этого же письма я узнал, что у их сына, моего учителя был порок сердца и он всю жизнь, не сдаваясь, преодолевал свой недуг.
ДЖАНГО
На четвертый день хворобы почувствовал себя заметно лучше и, выбравшись на свежий воздух, занялся ремонтом лыжных креплений. Занятие это не требовало больших усилий, но из-за слабости мне приходилось часто отдыхать.
-- Эх, мне бы Луксино здоровье, -- невольно вздыхал я. -- Ему все нипочем. Умывается снегом, воду пьет прямо из полыньи, спит в дырявом, свалявшемся спальнике, никогда не мерзнет и не болеет. Чем не снежный человек? Правда, временами жалуется на боли в желудке, но и то как-то мимоходом.
После обеда, закончив, наконец, ремонт, шатался по стану взад-вперед, как неприкаянный. Меня угнетало неопределенное душевное состояние, которое называют предчувствием. Пропавшие норки не давали покоя, и я не удержался, пошел проверить ближние ловушки, не далее чем в полукилометре от палатки.
Первые не прельстили привередливых зверьков. "Квэк-квэк-пии, квэк-пии-пииуу" - сначала звонко, а потом жалобно и тревожно кричал дятел-желна над следующей хаткой. Незаметно прибавив шаг и, сгорая от нетерпения, заглянул в нее. Но увы -норка оставила без внимания даже жирные кетовые плавники.
Над головой повторилось жалобное "квэк-квэк-пии, квэк-пии-пииуу". Только сейчас я разглядел дятла, сидящего на березе в метрах десяти. Жалобный, гнусавый крик никак не вязался с его суровым обликом. Я распрямился и стал наблюдать за ним. Желна самый крупный среди дятлов. Гроза вредителей леса имел и соответствующий наряд: черный, с красной шапочкой на голове.
Бойко перемещаясь по стволу, он выстукивал его подобно врачу то с одной стороны, то с другой, то выше, то ниже. Наконец дятел что-то нашел: вероятно зимовочную камеру личинки короеда и приступил к "операции", используя крепкий острый клюв.
Во все стороны долетели щепки, следом древесная труха. Временами дятел комично осматривал конусовидный канал, наклоняя голову то влево, то вправо. Вот, наконец, спящая личинка наколота на острые щетинки щилообразного языка и отправлена в желудок. И так целый день!
На следующее утро, торопя рассвет, мы пошли с Луксой на Джанго за продуктами.
Холодок слегка пощипывал уши. Снег под лучами восходящего солнца сиял девственной чистотой и свежестью. Собаки весело носились, рыская по сторонам, то забегая вперед, то отставая. Вдоль берега, выстроившись в несколько рядов, застыли могучие высоченные тополя.
-- Слушай, Лукса, а из такого тополя, наверное, выйдет не один грузовой бат?
-- Да, тополя хорошие. На Тивяку один ученый охотовед даже жил в дупле такого тополя. Три сезона зимовал. Сделал в нем настоящий дом. Дверь повесил, окошко вырубил, потолок сделал. Печку поставил. Нары. Потом кто-то сжег, елка-моталка. Чего жгут? Кому мешает?
Перед Разбитой Пират неожиданно остановился. По его настороженному виду мы догадались, что он почуял зверя. На острове, окаймленном ржавым тальником, сквозь морозную дымку вырисовался силуэт оленя. Заметив нас, изюбр бросился наутек. Пират напористо, с азартным лаем, ринулся следом. Индус же отнесся к этому совершенно спокойно: "Убегает - стало быть хозяину не опасен", - по-своему истолковал он происходящее и равнодушно наблюдал за погоней.
Казалось, изюбр не бежал, а летел, откинув голову назад, лишь изредка касаясь копытами снега, и через несколько секунд он скрылся за излучиной реки. Вскоре характер лая изменился
-- Остановил, -- сказал Лукса.
Я вопросительно взглянул на него.
-- Когда гонит -- лает с визгом, остановит -- как на человека лает и подвывает.
Мы заторопились и вскоре перед нами предстала такая картина: олень стоял у промоины, вытянувшейся длинной, черной лентой под обрывистым берегом, и приготовился к обороне; Пират, злобно взлаивая, волчком вертелся на безопасном расстоянии, отвлекая внимание на себя. В такой ситуации не составляло труда приблизиться к изюбру на верный выстрел, но стрелять мы не могли -- зверь запретный, а лицензии на него у нас нет. Отозвав озадаченного пса, двинулись дальше.
Широкий торосистый коридор реки открывал поворот за поворотом. Кое-где бугрились обширные наледи. От них, словно от чаш с кипятком, лениво поднимался пар.
За Разбитой, на небольшом возвышении, как на постаменте, высилась двадцатиметровая каменная глыба. Ее грубые, но точные контуры напоминали массивную голову ухмыляющегося великана. Особую прелесть придавали скале роскошные лишайники, покрывавшие ее "затылочную" часть пестрым радужным ковром. То ярко-красные, почти кровавые, то нежно-зеленые, то сиреневые, они были словно краски сочной палитры художника. Природа щедра и нетороплива: ее никак не упрекнешь в недостатке фантазии, и за тысячелетия с помощью ветровой эрозии, воды и солнца она творит чудеса.
На подходе к Джанго до нас долетел глухой невнятный рокот. Сначала мне показалось, что это гул мотора, но вскоре я увидел, что ошибся. Шум исходил от удивительного по красоте порога, обрамленного изумрудным ожерельем льда и покрытого вихрастой шапкой тумана. Хор в этом месте зажат скалистой стеной с одной стороны и невысоким каменным мыском, глубоко вклинившимся в русло, -с другой. Русло завалено обломками базальтовых плит, и река, разделяясь на несколько потоков, рвалась на простор.
Мороз усмирил ее буйство, одев толстым льдом, но в самом центре на стрежне остался не замерзший участок. Зеленоватые буруны бесновались в тесном кольце, пытаясь разрушить оковы. Но мириады брызг тут же оседали на ледяные надолбы, делая их все более неприступными. Пройдет еще несколько дней, и порог сплошь заплывет льдом, затихнет до весны.
Ниже по течению заметили темный бугор, слегка припорошенный снегом. Каково же было наше удивление, когда, подойдя, мы увидели, что это лосиха. Надо льдом возвышались передние ноги, голова и половина туловища. Вокруг следы волков. В боку лосихи зияла дыра, через которую те вытащили все мясо.
-- Волки часто так делают: гонят лося на слабый лед, а как он провалится, окружат и ждут, когда вмерзнет, -- прокомментировал Лукса.
Я содрогнулся, представив эту жуткую картину.
Ну вот, наконец, и Джанго. Можно отдышаться. После болезни я был еще слаб, и отдых затянулся. Поев мяса и выпив душистого чая с подрумяненным на костре хлебом, я долго лежал у огня в дремотной тишине. Лукса что-то терпеливо ладил острым ножом. День угасал. Пора было возвращаться.
Взвалив на плечи рюкзаки с продуктами, тронулись в путь. Сумерки быстро сгущались. Когда подошли к порогу, было совсем темно. Ревун, при свете дня сказочно красивый, в кромешной тьме казался угрюмым и зловещим.
Дальше шли на ощупь по уже застывшей лыжной колее, определяя край следа плоскостью лыж. На чуть припорошенных снегом наледях, чтобы не сбиться, поджигали смоляк. Обратная дорога меня совершенно доконала. К становищу подходил вовсе без сил. В прореху туч запоздало выглянул ярко-желтый диск луны, напоминающий лицо радостно улыбающегося колобка, сумевшего вырваться на волю. Тайга осветилась мягким золотистым светом.
Но сердитая хозяйка-ночь быстро спрятала непослушного за высокий конус сопки, а на нас накинула черное, с крапинками звезд, покрывало, точно поторапливая ко сну.
-- Луна о сопку ударилась и на звезды рассыпалась, попытался шутить Лукса.
Напившись чаю, сразу забрались в мешки, и я впервые, несмотря на крепкий мороз, проспал до утра, ни разу не проснувшись.
