Продукты между тем подошли к концу. Крупы осталось на два дня. Сахара -- всего на один. Вдоволь только воды - целый ключ студеной и прозрачной. Последнюю щепотку чая израсходовал накануне. Поэтому сбил с березы, мимо которой хожу каждый день, ноздреватый черный нарост - гриб чагу. Чай из него хоть и не сравнишь с индийским, но довольно приятен, а недостаток вкусовых качеств с лихвой компенсируется его лечебными свойствами.
В щедрой тайге знающий человек может найти лекарства от любой болезни, но нет, пожалуй, таежного растения, пользующегося более громкой славой всеисцеляющего средства, чем женьшень -- посланник древней флоры. В дословном переводе с китайского "женьшень" - "человек-корень". Корешок действительно нередко напоминает человеческую фигуру. О том, насколько ценился он в прошлом, можно судить по тому, что, например, в восемнадцатом веке он стоил в пятнадцать раз дороже золота! В зависимости от возраста женьшень именуется тройкой, четверкой, пятеркой -- по числу боковых черешков в короне. Очень редко встречаются "шестерки", это старики, которым за сто лет. Если основной корень внизу разветвляется на два толстых отростка, его называют "мужиком". Он ценится дороже остальных. Живет женьшень очень долго. Некоторые доживают до 400-летнего возраста и достигают веса в четыреста граммов!
Осенью стебель женьшеня увенчан плотным шаром ярко-красных ягод. Они хорошо видны издалека. Между ягодами и кроной есть стрелочки - одна, две. Корневщики верят, что они указывают на соседние растения. На поиски одного корня уходят недели, но его целебные свойства и плата за труд вознаграждают корневщика за перенесенные лишения.
С того дня, как Хор встал, я стараюсь чаще ходить по реке -- удобная дорога. Особенно нравятся мне ровные пространства речных плесов, слепящие глаза мириадами крошечных звездочек. Кажется, будто под тобой белесое, опрокинутое на землю небо, узор созвездий которого меняется с каждым шагом.
Вернуться в этот раз пришлось пораньше. Тех нескольких поленьев, что оставались, едва хватило бы вскипятить чай. Снял с сучка поперечную пилу "тебе-мне", для которой в данном случае подходило название "мне-мне", и пошел искать подходящее дерево.
Пилить толстые кедры одному несподручно, и я остановил выбор на сухой, выбеленной солнцем, ели. Обтоптал вокруг нее снег и вонзил стальные зубья в звенящий ствол. Дружными струйками полились опилки. Когда оставалось допилить несколько сантиметров, я попытался повалять дерево в нужном направлении, раскачивая ствол равномерными толчками. Макушка ели заходила, как маятник.
И вдруг, качнувшись в мою сторону, дерево оглушительно треснуло и стало медленно валиться. Я ошалело рванул вверх по склону, утопая в снегу, ломая кусты.
До сих пор не пойму, почему побежал вверх, а не вниз. Наверно бессознательно кинулся к своей обители. Ель в этот момент с шумом легла на мощные лапы кедра. Низко прогнувшись они спружинили и отбросили ствол, унизанный сучками, в мою сторону. Тупой удар в спину в одно мгновенье впрессовал меня в мягкий, как вата, снег. С минуту лежал неподвижно, ничего не чувствуя и не сознавая. К действительности вернула быстро нарастающая боль в позвоночнике. Беспокойство и страх овладели мной. Неужели конец? Так глупо! Но, пошевелив сначала руками, потом ногами, понял, что не пришло еще время "великой перекочевки".
Ствол, впрессовавший меня в снег, стеснял движения, но руки были свободны. Я принялся отгребать снег - сначала вокруг головы, потом, с трудом протиснув руку, из-под груди и живота. Колючие кристаллы струями вливались в рукава, за воротник, на шею и спину. Лезли в лицо, набивались в рот, но я только радовался, что завален снегом, что он тает на разгоряченном теле, пропитывая освещающей влагой одежду, так как прекрасно понимал, что именно снег мой спаситель.
Руки, действуя словно сами по себе, выгребали снежную крупу уже из-под бедер. С каждой минутой я проседал все ниже. Ствол перестал давить на спину, и я попытался выбраться из плена. К моему неописуемому восторгу это удалось почти сразу, и вскоре я, мокрый, но счастливый, восседал на лесине, едва меня не погубившей: упади ель чуть выше, острые сучья пронзили бы меня насквозь.
Отдышавшись, отпилил несколько чурок и, наколов смолистых дров, вернулся в палатку. Набил топку полешками, поджег щепу и, обсыхая у огня, не переставал удивляться невероятному везению и содрогался, представляя иной исход. А вот Юра погиб, подумалось мне вдруг. Ему не повезло. Стечение целого ряда обстоятельств привело к трагедии...
ЛУКСА ВЕРНУЛСЯ
Целый месяц прошел впустую, а сегодня, когда мог, наконец, открыть счет трофеям - такой удар! Браню мышиное племя последними словами - съели полностью двух норок, попавших в капканы, оставив на память лишь обглоданные скелеты да хвостик одной из них. По нему-то я и определил, что это были именно норки.
С тяжелым сердцем побрел дальше. Досада от неудачи усиливалась сожалением о напрасной гибели зверьков.
Погруженный в свои мысли, не сразу заметил изюбра, стоявшего на краю овражка. Он обгладывал ольху. Услышав скрип лыж, олень величаво повернул голову увенчанную огромными ветвистыми рогами и, как бы давая понять, что я значу для него не больше, чем любое рядом стоящее дерево, равнодушно скользнул взглядом по мне и, постояв а некотором раздумье, нехотя побежал -сначала рысью, а потом изумительными прыжками, легко перемахивая через завалы и ямы.
В такие моменты сожалеешь, что в руках ружье, а не фотоаппарат. Волей-неволей начинаешь сравнивать между собой двух таежных красавцев: лося и изюбра. Если лось просто могучий, сильный зверь, то изюбр - самое совершенное и величавое создание природы. Даже убегает так, словно специально предоставляет возможность полюбоваться грациозностью движений я изяществом форм своего тела.
Эта первозданная гармония наверняка вызывала восхищение к у наших предков, и это общее чувство как бы связывало меня в данную минуту с ушедшими поколениями. Будило в сердце желание сберечь эту красоту и для своих потомков.
Такие встречи всегда очищают. Они своего рода парная баня для души: смывая всю накопившуюся грязь, помогают отличать истинную ценность вещей от ложной. Делают добрее и лучше.
Возвращаясь к стану, услышал со стороны устья Буге два выстрела. Лукса!? Помчался словно на крыльях. И не ошибся - в куртке из солдатского сукна он сидел под лабазом на корточках и деловито разбирал содержимое рюкзака. Я уставился на него так, будто не видел целую вечность. Подбежав, стиснул в объятиях.
Пусти, задавишь, - бурчал он,- опять один жить будешь, елка-моталка. Лучше печку затопи, - но по его лицу было видно, что и он рад встрече.
- Чего так долго не приходил?
- Мал-мало загулял, - широко улыбнулся охотник. - И нарты долго искал. Нашел, да старые. Продукты только до Джанго довез - сломались. Ладно, сходим принесем. Там много еще осталось.
Сразу были забыты съеденные мышами норки, сучкастая ель. А когда из рюкзака появились сгущенные сливки, свежий хлеб и индийский чай, то и все прочие неприятности, случившиеся со мной за время его отсутствия, вовсе отодвинулись куда-то далеко-далеко.
Растопили печь. Сели ужинать. Насладившись вкусом давно забытых продуктов, я плюхнулся на спальник и блаженно вытянулся. Лукса набил трубку махоркой, закурил, поглядывая на меня:
- Чего поймал? - с возможно большей небрежностью в голосе спросил, наконец, он.
Я выразительно излил душу, в адрес ненасытных мышей. Лукса, сочувственно качая головой, соглашался:
- Сколько живу, а столько мышей не помню. Надо чаще ловушки проверять.
Перед сном вышел проветриться. Остывший воздух был упруг и жгуч. Черная бездна манила дырочками звезд. Изящный ковш Большой Медведицы, опершись дном о скалу, подливал чернил в и без того непроглядную тьму.
Из трубы, как из пасти дракона, вырывался столб пламени, обстреливающий яркие звезды недолговечными светлячками искр. Холод незаметно пробрался под одежду. И сразу таким уютным показалось наше тесное брезентовое жилище. Я поспешно юркнул обратно. Тепло ласково обняло, согрело; приветливо закивала оплывшая свеча, привычно попыхивал трубкой Лукса. Даже поленья, словно обрадованные моим возвращением, с новой силой возобновили звонкую, трескучую перебранку.
ПАМЯТИ ДРУГА
Проснулся от сильного озноба. "Снежная процедура", полученая накануне, не прошла даром. Отмахнувшись от недомогания, я все же отправился в обход путика.
На обратном пути вдруг почувствовал, как силы с каждым шагом тают, ноги наливаются свинцом. Сонный туман, заполнивший мозг, лишил меня воли, и я остановился отдохнуть. И ладно бы посидел с минутку, да пошел дальше. Так нет. Прельстившись солнечным, теплым днем, уложил лыжи камусом вверх и прилег на них. Глаза закрылись сами собой. Навалившаяся дремота понесла в мир грез, и я полетел в бездну с чувством блаженства и покоя...
