Голосочек у нее звонкий, как у актрисы Ладыниной в кинофильме "Свинарка и пастух", а вот ручки-то не такие, как у актрисы, погрубее чуть. Из народа в начальство выбилась, ручки не соврут.
И начался тут их первый разговор. И был этот разговор про... навоз. Жизнь везде вокруг хотя и была хорошей, потому что без войны, но все же была тяжелой, потому что после войны никто на зарплату, даже начальник дистанции, не выживал. Потому огороды держали. А в огородах известно что -- картошка. Но падь, где поселок стоял, как уже говорилось, и ста шагов в ширину не будет. Потому жители устраивали-разрабатывали огороды на солнечном склоне гор, где земли как таковой вроде бы и вообще нет -- глина да труха каменная, да еще крутизна такая, что когда кайлой машешь, твердь разрыхляя, ноги надо особой скобочкой держать, чтоб не скользить. И ничего б не росло на этой щебне, если б не навоз.
У старшины Нефедова в гарнизоне три лошади -- всю зиму навоз скапливали в специальной пристройке при конюшне, а по весне... Тут уж кто как успел да сумел. То есть не всегда по справедливости. Пообщавшись с народом, Лизавета эту несправедливость с ходу просекла, хотя никто на старшину не жаловался, да и друг на дружку никто не жаловался, что, мол, такой-то вот подъехал к старшине да ухватил, -- ничего такого в разговорах не было. Однако ж, как Лизавета выяснила, всякую весну получалось одно и то же: у кого огород в пади, то есть на настоящей земле, тому гарнизонный навоз мог перепасть, а у кого еще и на горе -- тому крохи да остатки. В общем, непорядок, потому что на гору лезут, у кого семья большая и падинского огородика никак не хватает, чтоб прокормиться.
У Лизаветы под рукой на бумаге план расписан. Старшина ознакомился и ни к чему даже для формы придраться не смог. И когда только успела черноглазая все эти огородные тонкости пронюхать? Одобрил и даже великодушно признался, что иногда свою служебную корысть имел, раздавая навоз: молочко для солдат подешевле выговаривал или ту же картошку, если завоз срывался, или хариусом свежепойманным обзаводился -- солдатам-то ведь некогда с удочками стоять... Короче, разговор получился ко взаимному согласию и удовольствию. Только почему-то этот разговор никак закончиться не мог. Все вроде бы оговорили -- и вдруг по новой о том же самом. Навоз, конечно, важный предмет, но, с другого боку, это все ж обыкновенное лошадиное г... Задать бы какой вопрос за жизнь, но оба настроились на деловой разговор, и никто первым с этого тона спрыгнуть не решался. Однако ж старшине не впервой такие задачки решать. Нашел ход. Предложил: а не пожелает ли Елизавета Матвеевна самолично взглянуть на тех самых лошадок, которые, так сказать, обеспечивают огородные урожаи? Елизавета Матвеевна подумала и пожелала. Ну как бы только убедиться, что действительно лошадки в наличии и что им природой предписано, то они и исполняют...
Пальтишко свое, в Слюдянке на заказ шитое, в талию и с узким каракулевым воротничком в лад модным тогда трофейным немецким, накинула, не застегиваясь, и сказала вроде бы еще и делово, но уже чуть-чуть и по-свойски: "Ладно, ведите, показывайте ваших лошадок. Мне потом все равно в падь идти с людьми встречаться".
Когда на крыльцо вышли и пока постояли там немного, щурясь на солнце, что висело уже над Байкалом, пока о сроках, когда лед сойдет, говорили, пока не торопясь поднимались к железнодорожной насыпи по некрутой тропинке, проложенной-протоптанной наискось, -- все это еще не имело никакого значения. Но как только объявились на путях рядышком -- локоть к локтю и ее бровки на уровне его погона, так с этого момента и началось событие для поселка, потому что хотя и не- известно, кто первый заметил их, но кто бы ни заметил, любой сразу же и сказал себе, что эти двое -- пара, и поскольку каждый из них сам по себе не прост, то на месяц-другой будет о чем посудачить и мужикам, и бабам, и даже шпане поселковой. К тому же словно по заказу именно в этот день совершил старшина Нефедов свой подвиг, о котором Лизавета пока еще не знала, но узнала скоро от первого, с кем встретились на дороге, перейдя железнодорожные пути.
Этим первым оказался бывший фронтовик Егор Непомилуев, по причине контузии наполовину потерявший слух, но сохранивший силушку, что от природы и породы. До войны работавший машинистом дрезины, теперь он заведовал кузней, где слух не требовался, но только глаз да сила. По росту старшине равный, но вдвое шире в плечах, завидев старшину, он еще за пять шагов раскинул громадные свои ручищи и прокричал, как обычно кричат все глуховатые:
-- Ну ты и отличился, старшина! Ну молодцом! Это сколько ж бед могло случиться, ребятня ж кругом! Это ж надо -- одним ударом! Повезло али опыт имел?
-- Повезло, наверное, -- отвечал старшина, с трудом совмещая громкость голоса и душевную скромность и крепко пожимая при этом мускулистую ладонь Егора Непомилуева. -- Отродясь бешеной собаки не видел. Так что даже испугаться не успел.
-- Испугаться -- это ничего, это можно. А вот что не растерялся, это, я тебе скажу, не всякий...
Теперь он с запозданием обратил внимание на Лизавету, но, по глухоте не прознавший про нового председателя сельсовета, лишь головой кивнул и по новой пошел нахваливать старшину, который, чувствуя неловкость, хотел Лизавету представить как положено, да никак не мог встрять в крик кузнеца...
И тут вот как не сказать несколько слов о фронтовиках вообще, как они мне с детства запомнились. Ведь этот самый Егор Непомилуев, несколько лет проведший рядом со смертью, искренне восхищался поступком старшины, словно ничего более героического в жизни не видел. Таких, вернувшихся целыми и нецелыми, их у нас в поселке было, может, около десятка, все детство мое прошло рядом с ними, но ни одного случая в памяти, чтоб кто-нибудь похвастался или, не хвастаясь, просто пооткровенничал бы о своей фронтовой жизни. Еще удивительней, что и мы, мальцы, с упоением смотревшие фильмы про войну, большей частью фильмы "липовые", мы, все детство проигравшие "в войну", -- опять же не припомню, чтоб кто-нибудь из нас обратился с вопросом: "Скажи-ка, дядя, ведь недаром..." Эти самые дяди рядом с нами сидели на лавках в клубе, вместе с нами смотрели бравые военные фильмы, фильмы про себя, в сущности, и фильмы им нравились, будто они не про ту войну... Или, возможно, была в этих фильмах некая особая, "добрая неправда", помогающая если не забыть, то хотя бы не зацикливаться душой на пережитом...
Лет через двадцать, уже сознательно не пропуская мимо себя ни одного из фронтовиков, наслушался я всякого разного про ту нашу великую и дикую войну. Рассказывали охотно, порой словно исповедуясь. Но это через двадцать лет. Тогда же, в сороковых, пришедшие с войны были так же несловоохотливы, как и те, кто в пятидесятых возвращался из других мест...
Апрельский день меж тем уже вовсю, как ему по календарю и положено, исполнял весну, насыщая воздух теплом и особыми весенними запахами. Насчет особости запахов не случайно сказано. Над самим поселком все склоны гор давно облысели. Хотя железнодорожникам и положен уголь для отопления, но на растопку все равно дерево требуется -- вот и порубали березы да сосны по склонам, снег там к апрелю только в скальных щелях сохраняется, но, проникнув и туда, весеннее солнце постепенно истончает межскальные сугробы, и они даже не ручьями -- просто парной мокротой сползают по склонам, и как раз по тем склонам, где разделаны вспомогательные огороды. А на огородах что? Да все тот же навоз.
-- День-то какой! -- говорит Лизавета, щурясь на солнце и с наслаждением вдыхая особый, весенний запах.
-- Да-а... Надо же... -- отвечает старшина, разглядывая Лизавету.
Лизавета не девочка, все знает о мужиковых погляделках. Говорит с притворным укором:
-- Не помните вы меня, Александр Демьяныч. А ведь мы с вами и вальс танцевали, и "просо сеяли".
-- Ну как же... -- бормочет старшина, но разводит руками и признается: -- Не помню. Вы же, извиняюсь, тогда совсем малолеткой были.
-- Так мы идем лошадок смотреть или как?
В работе с комсомолом научилась Лизавета всяким пустяковым приемам, вроде того, как надо суметь вовремя сменить тон в разговоре и взглядом перемениться. А мужики вообще, как говаривала одна райкомовская тетя, они и до старости все одно -комсомольцы.
По прямой тропинке карабкаться не стали, несолидно. Прошли по падинской дороге, свернули на дорогу к гарнизону и по ней шли не спеша, молча. Молчание затянулось, но, к счастью, еще сверху завидев их, выбежал навстречу сержант Коклов и, зыркая глазами на Лизавету, браво доложил, что никаких происшествий, что солдаты с ночной смены спят как положено, что все остальные при деле согласно нарядам.
-- На конюшне кто? -- строго спросил старшина.
-- Ефрейтор Мезенцев, -- отвечал Коклов, уже с откровенным любопытством пялясь на Лизавету.
-- А ну, веди нас туда.
Для сержанта происходящее -- событие. Все солдаты, конечно, знали про успехи своего старшины на бабском фронте. Но чтоб приводить бабу в гарнизон -- такого еще не случалось. Не дай Бог, женится да в гарнизоне осядет. Тогда прощай ночные самоволки.
