Он больше не мог работать с этим бюро, но боялся остаться без них. Я просила его уйти от этих баб, освободиться. Он отвечал:
- Кто будет мне делать концерты, кому я нужен?
Как-то перед выступлением он сказал мне фразу, от которой я буквально захлебнулась:
- Оставь меня, я на финишной прямой! Доигрываю последние пассажи.
Спивакову было пятьдесят лет. Он уже не играл больших концертов, его не приглашали. "Виртуозы" медленно чахли, раз от раза он играл маленькие сольные концертики. Лили оказалась в Европе беспомощной, но отпускать его не хотела. Все время прижимала к ногтю. В агентстве была своя политика. Платили очень нечестно и плохо, принося деньги в конверте и никогда не показывая контрактов. Все дошло до дикого конфликта. Я требовала от г-жи Сарфати, чтобы она работала с моим мужем, как он того заслуживает, либо не работала вовсе. На что она отвечала, что мое место - кухня, котлеты, пеленки и дети (Аня только родилась).
- Не учите меня моей профессии, - говорила она.
Наконец дошло до того, что Володя и сам убедился в их профессиональной беспомощности и жадности. Они увидели, что он склоняется на мою сторону, и стали откровенно хамить. Последней каплей, после чего Володя ушел из бюро, был следующий инцидент. Мадам Сарфати заявила, что с "Виртуозами Москвы" больше работать не станет, но со Спиваковым будет продолжать. После последнего концерта "Виртуозов" организовывался ужин, на который Володе пришел пригласительный факс: "Ты, конечно, приглашен, но без жены. Лили Сарфати".
Я понимала, что расчет сделан тонкий. Его не хотят там видеть, но если он откажется прийти без жены, мадам Сарфати соберет оркестр, как и случилось, и выступит:
- Я бы продолжала с вами работать, но Спиваков такой нехороший человек, а жена его такая мразь, что из-за этого мы с вами расстаемся.
Володя не пошел. Меня не удивило, что в оркестре многие восприняли ее версию как правдивую. Заключительный аккорд был такой: на концерте она прислала Володе в артистическую цветы - как назло, огромный букет лилий. Володя не выносит лилий, у него аллергия. Я сразу отправила букет за дверь. Когда Лили увидела свой букет где-то на стуле в коридоре, обиде не было предела.
Володя ушел из бюро. Вернулся домой и сказал:
- Я ушел, я свободен. Теперь у меня много времени. Есть импресарио в Америке, Германии и Италии, но концертов у меня будет гораздо меньше.
Я открыла "Желтые страницы". В памяти высветился тот концерт пять лет назад и имя: Мишель Глотц. Я знала, что его фирма называется "Musicaglotz". В Париже масса замечательных импресарио, у которых в активе гораздо больше звезд, чем у Глотца. Но я искала именно его.
- Здравствуйте, я жена господина Спивакова. Можно ли поговорить с господином Глотцем, - сказала я секретарше.
- Подождите минуту, - ответила она.
- Мой муж завтра уезжает в Соединенные Штаты, если возможно, назначьте мне встречу сегодня - либо через два месяца.
Через десять минут она перезвонила, чтобы сказать:
- Месье Глотц ждет вас немедленно.
Потом выяснилось, что в бюро происходило следующее: секретарша сказала, что звонит жена Спивакова и просит о встрече. Правая рука Глотца Тереза Дарас, вместе с которой тридцать пять лет назад они создали бюро, выронила чашку:
- Мишель, ну что вы молчите! Вы понимаете, кто вам звонит? Вы же этого всегда хотели и ждали!
Он принял нас мгновенно.
И Володя испугался этой встречи. Может быть, еще и потому, что голос Мишеля не всегда всем приятен, в особенности когда его не знаешь. В общем, мой муж побрился, надел белую рубашку, галстук и от волнения схватил какие-то статьи и биографии, чего никогда не делает.
Мишель тоже волновался. Он потом признался мне:
- Я никогда не мог забыть того концерта Чайковского. Господь знает, скольких скрипачей я слышал в своей жизни, но когда он начал играть, я подумал: что-то ненормальное, наверное, подзвученная скрипка. Так не бывает, наверное, сонаризированная. Я знаю акустику "Плейель", я слышал тут тысячу скрипачей. Я никогда не слышал такого звука. Не в моих правилах уводить артистов у коллег. Но как я тогда позавидовал Альберу! Он, который обычно возит цирки и мюзиклы, даже не понимал, что у него в руках.
Мишель потребовал, чтобы Володя все рассказал ему, как доктору, и испугал:
- Я возьму вас с одним условием: вы будете играть концерты как нормальный скрипач. Что вы мне говорите, будто не играете ничего, кроме Чайковского! Вы не играете Брамса, Прокофьева, Сибелиуса, Шостаковича? А из Моцарта - один концерт? Я знаю, вы все это играли. Куда это делось? Вы будете это играть. Ваши "Виртуозы Москвы" меня не интересуют, дирижерские концерты я вам буду доставать, но после того, как я снова по кирпичику восстановлю то здание, которое называется: скрипач Владимир Спиваков. После Каллас и Караяна меня меньше всего заботит реноме. Мне хочется работать с теми артистами, в которых я верю. В вас я верю.
Я по гроб жизни благодарна Мишелю за то, что он, фактически своим упорством, верой, тем посылом, который умеет передать артисту, вдохнул в Спивакова новые силы. Он дал ему возможность заиграть снова. Без Мишеля бы это не случилось. Перед каждым концертом он приходит и говорит Володе "toy-toy-toy", "merde" и по-итальянски "boca lupo" (буквально "в пасть волку") - эквиваленты нашего "ни пуха ни пера". Недавно Володя сказал:
- В те годы, когда другие скрипачи прекращают играть, я только начинаю. Это полностью заслуга Мишеля.
Он сразу нашел множество приглашений в замечательные оркестры. За пять лет Володя восстановил весь свой репертуар крупной формы, выучил несколько новых концертов. Получил контракт на запись цикла "Спиваков играет концерты ХХ века". Сделал несколько сольных программ. Началась работа, не шоу, - то есть то, к чему он имеет прямое призвание, а ведь до встречи с Мишелем Володю на Западе стали сбрасывать со счетов. Это дико и не дико. Чтобы там ни говорили, он в первую очередь скрипач. В России он играл и играет сольных концертов значительно меньше, чем за границей. Большой зал Консерватории действует на него как плаха. Он боится взойти на этот костер.
О Мишеле можно говорить бесконечно. Начинал как пианист. Брал уроки у Маргариты Лонг. Потом переквалифицировался и стал вести музыкальные передачи на радио, потом стал музыкальным продюсером в фирме звукозаписи. У него абсолютнейший слух. Он знает всю музыку мира. Он из последних могикан, из породы людей, какими были Сол Юрок, Сэмюэль Ниффельд, возивший впервые Володю в Америку. Лет десять назад Мишель написал очень интересную книгу "Как открывать богов. Профессия - импресарио". Практически, он вы-учился этой профессии с нуля, поставил на ноги созданное им бюро. В одной из передач о Марии Каллас я видела интервью с ним, молодым и самоуверенным. В том интервью он рассказывал о приезде Каллас в "Метрополитен". И я поняла, что имел в виду один из старых музыкальных агентов, когда говорил:
- Ты знаешь, почему мы ненавидим твоего Глотца? В то время когда он был правой рукой Караяна и властвовал над "Deutsche Gramophone" и на Зальцбургском фестивале, он достал всех организаторов концертов. Он диктовал, кто с кем будет играть и записываться.
На тех, кто мало знает Мишеля, он производит впечатление человека самоуверенного и не очень любезного. Когда он был молод, у него были силы и власть, которыми он пользовался. Сейчас он потерял такое безграничное влияние. Люди либо не принимают его, либо перед ним преклоняются.
Мишель - человек глубоко порядочный, он не способен на низменные интриги. Зато способен на вспышки гнева, не прощает предательства. В Мишеле покоряет (и Володя не исключение) его знание музыки. Для него небезразлично ощущение музыканта на сцене. На первом плане для него - артист, а потом уже товар-деньги-товар. Как-то госпожа Сарфати мне сказала:
- Для того чтобы быть импресарио, не важно знать музыку. Важно уметь продавать.
У Мишеля абсолютно другая психология, я понимаю, что она не вписывается в систему координат, поскольку на мировом рынке артиста большей частью используют как товар. Талант эксплуатируется и краеугольным камнем становится гонорар, престиж, шумиха. Для Мишеля главное - самочувствие артиста. Он может взбеситься, если артист отменяет концерт, не потому, что теряет на этом деньги, а потому, что артист не берет новую высоту или проявляет трусость. Когда бывают неудачный концерт или неважная критика, у Мишеля в запасе полный карман анекдотов и баек.
- Плохая критика? Тебя это волнует? Это должно волновать меня - я импресарио. Я его продаю. Его больше сюда не пригласят? А мне насрать! Ни на одного артиста не бывает только хорошей критики.
Одна из его любимых историй о том, как в Ла Скала освистали Марию Каллас. Она очень плохо видела, но, естественно, на сцену выходила без очков. Контактных линз тогда не было. Мария вышла на сцену, зал был забит поклонниками Ренаты Тибальди, и ей кинули пучок моркови. Думая, что это букет, она подняла его, кланяясь. Но, уже поняв, что это морковь, она понюхала пучок, как букет роз, и продолжала раскланиваться, как будто ничего не случилось.
