Ледяной хрусталь струился из скалы, тихая долина лежала за выходом из ущелья, напоенная уже высоким и горячим солнцем, дикие хребты широко расступались, уводя взор за край горизонта.
— Хорошо, — сказал генерал. — Но не больше пяти минут!
Послушно щелкнула фанера одного из ящиков, забулькал коньяк в походных стаканчиках, и захрустел на зубах соленый бисквит.
Когда подъехали Артавазд и Мосьян, генерал дошел до конца своего тоста. Кончалась и бутылка.
…Там, в этой голубой долине, лежит древнейший город Деер. Один из первых апостолов, святой Варфоломей, основал там храм. Мы его увидим! За древний город! За святого Варфоломея!
— Сурб-Бартоломэ! — кричал Тигран, расплескивая коньяк на голову своей лошади.
— Нельзя стрелять без команды! — строго сказал генерал, увидев Мосьяна и Артавазда. — Кто стрелял?
— Я стрелял! — ответил Мосьян. — Чтоб испугать курдов. Я занял высоты.
— Курдов? Заняли высоты? Ну, на первый раз пусть будет вам наказаньем то, что вы не получите коньяку. А впредь — смотрите!
— Я не пью, — сказал Артавазд.
— Но вы и не стреляли? Нет? Ну, то-то же! Поехали! За здоровье вашего батюшки!
Кивая Артавазду, генерал опрокинул в горло остатки коньяку.
— Благодарю вас, — удивленно сказал Артавазд. Разве русские знают его отца?
Воспоминание об отце-поэте взволновало его, и опять полетели стихи…
Пропустив вперед фаэтон и казаков, он медленно стал спускаться в долину.
— Напрасные страхи, — докладывал генералу Мосьян. — Курдов нет нигде. Сверху далеко видно.
Необъятный и беззвучный тихий простор лежал перед ними. Дорога отходила теперь от реки и опять стала пылить. Беспощадно палило солнце, выжигая последние клочья тени и заливая землю пустотой.
Разморенный коньяком и зноем, генерал Ладогин благодушествовал, откинувшись в глубину сиденья, стараясь собрать в одно целое обрывки идей, которых он наслушался в Тифлисе. Если б не пыль, поездка оказывалась исключительно приятной. Дильманские страхи разлетелись бесследно в этой мирной долине.
— Д-да! — говорил генерал. — Смотрите, какая обширная область.
— Область очень обширная, — почтительно поддакивали офицеры.
Сидеть им на скамеечке было неудобно, ноги затекли, колени ныли, но оба они старались держаться прямо и бодро. Поездка эта была для них таким же исполнением служебного долга, как и всякое другое. Никакие идеи их не волновали.
Но генерала Ладогина волновала одна идея. Когда он в Тифлисе изучал по десятиверстью свой маршрут, он не представлял себе, в какую роскошную панораму развернется узенькая черная линия его пути, какие необъятные просторы откроются на каждом дюйме между редкими точками селений и городов.
И вот пленительная гамма красок в глубине долины и на склонах гор, пятна солнца на осенней траве и медленный наплыв голубых теней, не оказывающая никакого сопротивления цоканью копыт и поскрипыванью фаэтона, все заполняющая тишина стали пробуждать в сознании генерала настойчивое желание забыть Россию чинов, титулов, мундиров и орденов, в которой он, внук солдата, чувствовал себя выскочкой, остановиться — все равно где — на этой прекрасной чужой земле, забыть военные канцелярии, командировки, походы, стать совсем простым, как его дед, человеком, отрастить бороду и в белой рубахе, как Лев Толстой, в поте лица ходить за плугом.
Он смутно помнил рассказы деда, георгиевского кавалера турецких походов, о том, как война оторвала его от земли, и о том, какой доброй матерью может быть земля везде и всякому человеку, если ее приласкать. Он помнил, как его отец, выходя в отставку в чине полковника, попробовал осесть на землю и завести образцовое хозяйство и как после его смерти мать из пенсии выплачивала бесконечные долги по этой затее.
— Вот бы там домик построить. В английском стиле. Коттеджик этакий. А? — говорил генерал офицерам, высовывая голову из-под зонта фаэтона и играя рукой в солнечном воздухе.
— Где именно? — заботливо осведомился один офицер, изображая полную готовность сейчас же выпрыгнуть из фаэтона и строить домик.
— А вон там, на холмике! Или немного левее, вон где деревцо стоит.
Другой офицер уже пристроил к глазам длиннейший полевой бинокль и, хотя не поймал в поле зрения указываемое место, все же произнес:
— Прекраснейшее местоположение!
— А вокруг домика виноградники, виноградники, виноградники, — воодушевлялся генерал. — Изабелла! Аликант! Розовый мускат!
— Тут все растет! — восторженно воскликнул первый офицер.
— А вы, ваше превосходительство, знаток виноделия? — перебил второй.
— Немного понимаю, — скромно сказал генерал.
— Тогда уж надо вам ставить виноделие как следует! Давильные машины! Погреба, — продолжал первый офицер.
— Не ногами же давить! — опять перебил второй.
— Нет! — отрезал генерал. — Это мы предоставим разным Шустовым и Смирновым. Я помаленьку. Только для себя. Для спокойной старости.
— Ну, какая же старость, ваше превосходительство!
— Ползет, проклятая! К земле тянет.
И он потрогал свои тщательно расчесанные, тронутые сединой усы.
Многоверстный спуск кончался, и облака пыли совершенно закрыли прекрасное местоположение будущего домика.
Фаэтон покачивался на пыльных ухабах, опустошенная страна шаг за шагом расступалась и опять замыкалась, как будто пряча свои раны.
Прикрывая глаза и рот батистовым платком, генерал изредка впивался острым взглядом в просветы этого клубящегося душного облака, и одна и та же мысль все назойливей сверлила ему мозг.
Где же люди? Сколько часов едем! Сколько горных склонов, сколько долин осталось за нами! Неужели этот острый запах гари, который сквозь пыль не раз врывался в фаэтон, это все, что осталось от здешних людей?
Генерал слышал в Тифлисе, что турки режут армян, гонят их с родных гнезд в пустыню, видел даже какие-то ведомости истребления. Но эти слухи и цифры не давали никакого представления об этом омертвелом ужасе обезлюдевшей страны.
Генерал все плотнее закрывал глаза и рот батистовым платком. Но мысль — где же люди? — заставляла его вновь и вновь вглядываться в пустыню. Как будто он где-то видел это безлюдье или что-то слышал про него.
Да, это дед рассказывал про пустыни и пожарища, где жили люди, которых вырезали турки.
И дед рассказывал, как он спасал детей из горящих домов.
Найти кого-нибудь… Спасти хоть детей, чтоб раздать им подарки.
Пока генерал мечтал, Артавазд и Мосьян скакали по траве по обочине дороги. Тигран, подслушивавший разговоры в фаэтоне, проклинал пыль, мешавшую ему вставить вовремя удачное словцо. Он бы мог пригодиться генералу. Ведь он такой хозяйственник! Демонстрировать свои хозяйственные способности перед генералом еще до приезда в Ван ему нужно было во что бы то ни стало. Парон Костя ему не особенно доверял, а стать заведующим складом припасов для беженцев составляло его ближайшую цель. Кто же, как не генерал-ревизор, мог этому помочь? Но время еще есть. На ночевке в Вашкале Тигран решил не упустить случая.
Солнце палило прямо в глаза едущим, и внезапно в глубине долины возникло как бы начерченное теневое пятно города с тяжелым силуэтом необычно высокого здания в центре. Первым увидел его Артавазд.
— Деер! — воскликнул он.
— Ну, значит, закусим! — обрадовался Мосьян, запуская руку в хурджин. — Хотите орехов?
— У меня уже горло от них заболело.
— Это оттого, что вы без кишмиша их едите. Надо непременно вместе!
— И без того пить хочется!
Они обогнали фаэтон и присоединились к передовым казакам, чтобы первыми въехать в Деер.
— Деер! — сказал Артавазд, ища сочувствия у молодого рыжебородого гиганта с грязным от пыли и пота лицом и показывая кнутом вдаль.
— А пущай себе! — отозвался тот и, с равнодушным сожалением взглянув на Артавазда, продолжал прерванную речь к своему соседу, коренастому, словно вытесанному из дерева старому казаку: —…опять-таки я ей говорю, выходи к плетню, как стемнеет, а она опять не выходит, стерва! Ну до чего девки у нас норовистые, объяснить тебе невозможно!
— Это они всегда так, покуда необъезженные… — задумчиво, как бы вспоминая что-то, ответил коренастый.
— Подпругу-то подтяните! — обратился он к Артавазду. — Седло на бок съехало. Непривычно верхом-то? Конь-то, видно, кормленый, а весь в мыле.
— Нет, я хорошо езжу, — возразил Артавазд, гибко перегнулся, чтобы поправить подпругу, и пустил коня.
— В забаву это им, — еще задумчивей сказал коренастый, глядя вслед Артавазду. — Поскакал!
— Будто домой! — усмехнулся молодой.
— А домой-то, может, и не попадет. Ну что он будет делать, если на нас из засады человек двести сейчас выскочат курдов?
