— Геворк Пахчан! Геворк Пахчан! — вспоминал Акоп. — Да, я носил ему рыбу. Его убили над озером. У него была рыжая кошка.
— Ты помнишь? Ты помнишь? А сестру мою, Шамирам, помнишь?
— Она очень любила рыжую кошку. Помню.
— Ты ничего о ней не слышал?
Пахчан затаил дыхание. Акоп сосредоточенно смотрел в потолок.
— Акоп! Ты ничего о ней не знаешь?
— Если б она ушла на север, она взяла бы с собой свою кошку. А кошка ходит здесь, вокруг вашего дома. Я ее видел. Она здесь, на развалинах. Ты утром можешь ее увидеть.
— Там, в народе, нет Шамирам, — глухо сказал Вагаршак, который стоял уже у дверей. — Я искал ее. Не нашел. Слушай, Пахчан! Лошадь твоя слепая!
— Мой гунтер слепой? Неправда!
— Твоя лошадь слепая. Удивляюсь, как ты доехал.
— Но я ехал и днем и ночью! Она отлично шла.
— Чутье! Но она слепая. Пойдем, я тебе докажу.
Они прошли к лошадям, и долго мелкие огоньки их спичек мелькали в темноте перед мордой гунтера. Гунтер раздувал ноздри от запаха серы, но зрачки его никак не реагировали на свет.
— Позови Акопа, если не веришь.
Акоп после обследования подтвердил, что лошадь слепая.
— Слепой! Мой гунтер слепой! Я ехал на слепой лошади! — долго повторял Пахчан, ворочаясь под буркой.
Генерал-ревизор и его спутники
В те же дни, когда армянский народ возвращался к Вану с севера, от Игдыря к тому же Вану шел небольшой отряд с юго-востока, из персидского города Дильмана. Это не был военный отряд. Это была просто небольшая компания, которую с трудом сколотил себе генерал-ревизор Ладогин, посланный в Ван из Тифлиса с совершенно специальной, самому ему не вполне понятной ревизией. Генерал Ладогин, мечтательный, кабинетный, петербургский человек из прогоревших помещиков, принимая поручение, не представлял себе трудностей пути. Напуганный в Тифлисе рассказами об опасностях северного пути и не осведомленный о том, что там тысячами шел народ, генерал Ладогин составил себе собственный маршрут из Персии по самой крайней, занятой русскими войсками линии. Он не знал, что этот маршрут еще опаснее северного. Войска с него были сняты еще летом, тотчас после падения Битлиса. Только кое-где, на редких этапах, как тушканчики в своих норках, сидели прапорщики, не имевшие права уйти самовольно и не получавшие приказа об уходе из-за отсутствия связи. Выбирая этот маршрут, генерал Ладогин удовлетворял одну свою страсть: он был любителем-археологом. Ему мало было висячих садов Семирамиды, остатки которых он надеялся увидеть в Ване. Ему хотелось побывать и в Деере, где стояла армянская базилика св. Варфоломея IV века, и в Хошабе, где были развалины крепости, построенной римлянами. Но все эти приманки избранного им маршрута мгновенно потускнели после дильманских рассказов об издевательствах курдов над пленными. Генерал затягивал свой отъезд насколько можно, но все-таки на заре одного голубого дня к его дому был подан фаэтон.
Спутники, которых генерал подобрал себе за дни проволочки, были уже в сборе. На темном тонконогом жеребце, предвкушавшем вольный путь, гарцевал почти мальчик с огромными глазами, Артавазд, сын любимейшего поэта Армении. Ему не терпелось ехать так же, как и его коню. На грубой рыжей лошади бочком сидел и напевал какой-то романс студент Мосьян, ежеминутно поправляя туго набитые кишмишом и орехами хурджины. И Артавазд, и Мосьян ехали в распоряжение парона Кости, особоуполномоченного по устройству беженцев в Ване. На шустрой лошадке юлил вокруг фаэтона тифлисский лавочник Тигран, уже работавший в Ване и возвращавшийся теперь из Тифлиса, где он успел прицепиться к генералу Ладогину. Два пеших офицера и несколько казаков ждали выхода генерала.
Город еще спал, только кое-где женщины возились у своих дверей в арыках. Повыше мать подмывала ребенка. А еще выше задумчивый ишак прибавлял влаги в арык. Текучая вода — святая. От подножия розоватой синевы стен по всей улице ползли длинные, темно-лиловые утренние тени. Сияющее стекло безмолвного, неподвижного воздуха лопалось и звенело под криками петухов.
Генерал вышел, выбритый и вымытый, пропуская кпереди себя двух денщиков с тщательно укупоренными ящиками с бисквитом и коньяком. Третий нес тяжелую, обшитую холстом корзину. Она причиняла наибольшие заботы генералу, потому что в ней были упакованы подарки, собранные его женой, петербургской дамой-патронессой, для армянских сирот. В корзинке что-то звенело и стукало, когда ее грузили, но генерал не знал, какие там лежат подарки и как и кому он будет их раздавать. Но наказ жены был строгий: привезти и раздать.
Кроме этого, в фаэтон было уложено несколько винтовок.
Между «здорово, молодцы!» и «здравия желаем!» Тигран успел, отдавая честь по-военному, вставить восхищенным голосом:
— Какая погода, ваше превосходительство! — Но ответом не был удостоен.
Торопливо простившись с провожающими, генерал скомандовал:
— С богом!
И влез под открытый зонт фаэтона, жестом пригласив офицеров сесть на скамеечку.
Передние казаки гикнули и понеслись, столб пыли взвился перед фаэтоном. Тигран сразу взял такой аллюр, чтобы идти рядом с фаэтоном, но, заметив, что пылит в нос генералу, мгновенно переметнулся на другую сторону.
— Фу! — воскликнул Артавазд, едва сдерживая своего коня. — Какая пылища!
— А мы пропустим их вперед, — посоветовал Мосьян. — Они скоро пойдут шагом. Хотите орехов?
— Вы, кажется, на целый месяц взяли запас?
— А как же? В опасной дороге главное — это еда. Я все могу перенести. Я только не могу не есть.
— И не петь? — улыбаясь, добавил Артавазд.
Когда он улыбался, его удлиненное лицо с несколько крупным, тонким носом и большим ртом становилось прекрасным. Правильные густые брови приподнимались, открывая налитые влажной темнотой детски удивленные глаза.
— Я сегодня еще не пел, — ответил Мосьян. — Хотите?
— Еще рано. Вот погодите, проедем ущелье, тогда запоем.
— Ущелье? Самое опасное место. Поедем вперед и займем высоты. А ну?
Он пришпорил, и лошади перешли в галоп.
Долина, беспрестанно суживаясь, пузырилась холмами по обе стороны. Кругловатые холмы все заострялись, дорога переставала пылить, подковы, высекая искры, зазвенели по камню, подъем, крутой поворот, брод через шипящую речку, и горы сдвинулись, оставляя только узкую тропинку над обрывом. Мосьян круто забрал вверх, чтобы «занять высоты», Артавазд, не угадав глазами места подъема с другой стороны, остался внизу один. Мосьян махал руками и кричал что-то сверху. Артавазд беспомощно показывал рукой вперед.
Ему стало весело, как бывает весело только в двадцать лет. Его мечта исполнилась: он едет в Ван. Певучие гласные армянского языка в свите грузных гортанных сразу стали складываться в стихи, такие же беспричинные, как шумовые фразы эха, так же легко рифмующие конец строк, как рифмует эхо рокот речки. Артавазд знал этот наплыв звуков — это были счастливейшие моменты его сознания — и правил ими в ритм узде, которой он поддавал бег своему безупречно ритмичному коню. Он не успевал даже ловить и запоминать смысла летящих стихов, он целиком был в полете звуков, и звуки его были только частью полета природы — речки, эха, коня.
— Стоп!
Выстрелы! Миг тревоги, и сейчас же звонкий хохот Артавазда огласил ущелье. Он увидел, что наверху, «заняв высоты», Мосьян беспорядочно палил в воздух. Конь настороженно поднял свои красивые маленькие уши и вдруг заржал призывно. Кобыла Мосьяна тотчас ответила, и оба всадника опять понеслись, спаянные невидимой, но общей волей движения вперед.
Но стихи уже улетели от Артавазда. Он стал думать о своей драме из времен древней Армении, о погибающем здесь армянском народе, которого он еще не видел, о первой встрече с ним, о пароне Косте, о том, как он, Артавазд, отдаст всего себя своему народу и, если нужно, погибнет, молодой и сильный, без слез и страха, без жалоб и сожаленья.
Когда стрелял Мосьян, опасное ущелье уже подходило к концу. В двух или в трех верстах впереди генерал Ладогин, услышав выстрелы, приказал остановиться. Казаки схватили ружья на изготовку, но отсутствие ответных выстрелов, мирный грохот речки и безлюдье показали им, что тревога была напрасной.
Но генерал скомандовал:
— Трое вперед! Двое назад! Берите винтовки!
Тигран услужливо сунулся к фаэтону, но офицер остановил его:
— Бросьте! Ничего нет! Это наверно наши… Как их… Которые едут с нами.
— Так точно, ваше высокоблагородие! Балуются это, — отозвался один из казаков.
— Балуются? — вскипел генерал. — На фронте? Где они?
— Не волнуйтесь, ваше превосходительство, — продолжал офицер. — Давайте сделаем пятиминутный привал. Смотрите, как красиво! Какой ручей!
Ледяной хрусталь струился из скалы, тихая долина лежала за выходом из ущелья, напоенная уже высоким и горячим солнцем, дикие хребты широко расступались, уводя взор за край горизонта.
