К чему? И ответ у неё был только один – к любви! Поняла как-то в одночасье, без всяких тягостных дум и сомнений. Поняла и ужаснулась. Ужаснулась простоте и очевидности этой мысли, хотела тут же поделиться с Ольгой сделанным открытием, но сдержалась. Отвыкла от откровений. Заметив, как вдруг изменилось выражение лица Марии Ивановны, Ольга неожиданно предложила:
– Мария Ивановна! А может по маленькой?
– Чего вдруг? – удивилась Мария Ивановна.
– Ну, почему же вдруг? Во-первых, работа закончена, а, во-вторых, вы первый раз в гости пришли. А? Домашняя настойка. На рябине. А есть ещё на бруснике. Мама готовила. Большая искусница была. Мы редко когда в магазине спиртное покупали. Только шампанское, пожалуй, на Новый год. А так, только маминым и пользовались,– стала уговаривать Ольга, открывая маленький бар. Достала полулитровую бутылку, наполненную ярко малиновой жидкостью, и радостно улыбнулась:
– Вот! На малине, кажется. Или на бруснике. Ну, да какая разница! – махнула рукой, ставя бутылку на стол, и озабочено спросила:
– А муж ваш беспокоиться не будет? Может стоит предупредить?
– Не будет, Оля, не будет. Отбеспокоился мой Николушка. Месяц как похоронила, – совершенно спокойно, как будто речь шла о каком-то заурядном, не стоявшем внимания событии, ответила Мария Ивановна.
– Да как же так? – удивилась Ольга. – Вроде в одном подъезде живём, а похорон никто и не видел.
– Он в Питере умер. В больнице, – опустив взгляд, стала рассказывать Мария Ивановна. – Я его оттуда забрала, да сразу и на кладбище. Заранее всё приготовила. Потому и не знает никто.
– Простите, Мария Ивановна, не знала. Ну, тогда уж выпить просто необходимо. За упокой души. И маму помянем, – сказала Ольга, разливая настойку по небольшим бокалам. Подняла левой рукой свой бокал, истово перекрестилась, произнесла: «Упокой Господи души усопших раб твоих Марии и Николая и даруй им Царствие Небесное» и, не чокаясь, выпила. За ней последовала и Мария Ивановна. Сели и стали закусывать рыбником. Наступившее молчание прервала Ольга:
– Давайте ещё по одной, – предложила она, и, не услышав возражений, наполнила бокалы. Выпили молча, без произнесения тостов, и снова принялись за рыбник. Первой утолила голод Ольга. Выпитая настойка приятно согревала тело, и, расслабившись, она откинулась на спинку стула.
– Хоть не пей, – грустно сказала и замолчала.
– Почему? – не поняла Мария Ивановна, доедая пирог.
– Маму вспоминать начинаю, – призналась Ольга. – А как только маму начинаю вспоминать, так и всё это несчастье вспоминается.
– Ты о чём?
– Помните, как вы весной ночью отчитывали нас за шум в подъезде? – без всякого осуждения спросила Ольга.
– Это когда вы с Виктором в грязи и крови были и еле держались на ногах?
– Ну, да. Только мы трезвые тогда были, а вы подумали, что пьяные. Трезвые мы были, – повторила Ольга, опустила голову и замолчала. Мария Ивановна понимала, что продолжение последует, поэтому никаких вопросов задавать не стала, а просто ждала. Через какое-то время Ольга подняла голову, наполнила бокал настойкой, выпила и продолжила:
– Я тогда решила попробовать поставить в школе детский спектакль на английском языке. Текст запоминался с трудом, да ещё и сценическому искусству надо было хоть в какой-то степени обучить, поэтому репетировали очень много. Никому не хотелось ударить в грязь лицом. В тот день тоже репетировали, пока сторож не выгнал. Около десяти, по-моему, закончили. Пока суть да дело, вышли около половины одиннадцатого. На проводы девочек, полчаса, наверное, ушло. Только затем отправилась домой. Подошла к перелеску, который отделяет автобусную остановку от наших домов и остановилась. Страшно вдруг стало. Сотни раз по нему вечером ходила и ничего, а тут, страх какой-то животный. И пути другого нет. И на помощь никого не позвать. Знаете ведь – после десяти на улице как в пустыне. Можно и до утра без толку прождать. Виктор в тот вечер на тренировке был. Он с детства занимался боевым самбо. Отец, офицер-десантник, приучил. У него тренировка в десять заканчивалась. На автобусе полчаса. Значит ждать его на остановке бесполезно. Постояла я постояла, набралась духу, да и пошла. Как в омут нырнула. Не успела и десяти шагов сделать, как из-за кустов вдруг выскакивает мужик, хватает меня и молча тащит в перелесок. До сих пор не могу передать, что чувствовала. Паника и страх были такие, что даже голос потеряла. Пыталась сопротивляться, но, когда услышала ещё один мужской голос, попросту обессилила. В общем, повалили меня на мокрую траву, дождливо в тот день было, одежду срывать начали. Я хорошо запомнила, что всё задавала и задавала себе один и тот же дурацкий вопрос: «Да что же им от меня нужно?». Задавала даже тогда, когда они меня насиловать начали. Опомнилась от звука открывающейся автобусной двери. А как приехал сам автобус почему-то не слышала. Вы ведь знаете, что этот лязг, он же как выстрел, за квартал услышать можно. Поняла, что, если открылась дверца, значит кто-то приехал, и стала звать на помощь. А тот, который насиловал, рот мне начал ладонью затыкать, чтоб не кричала. Укусила его, что есть силы. До сих пор помню вкус крови. А потом как в яму провалилась. Ударил меня чем-то по голове. Может и просто кулаком. В общем, потеряла сознание, очнулась, а надо мной Виктор склонился. «Оля! Оленька! Да что же они с тобой сделали?» – слышу, а сама понять не могу: «Чего это он причитает? Что со мной вообще происходит?». От холода стала приходить в сознание. Отстранила его, хотела подняться и увидела, что голая. Совсем. Тогда только и вспомнила, что произошло. Вспомнила и начало со мной происходить что-то странное. Только что были какие-то силы, вроде бы и думать о чём-то могла, а тут разом всё ушло. Страх ушёл. Ушёл и силы все забрал, и разум. А может и душу в придачу. И опять какой-то провал. Как меня Виктор одевал, как шли домой, совсем не помню. В сознание пришла от вашего крика: «Пьянь подзаборная!». Будто свет кто-то во мне включил. Очнулась, и сразу же нахлынули и стыд, и боль, и обида. Под душ захотелось. Очень. Отмыться. Почему-то думала, что вместе с телом, можно от этой грязи очистить и душу, но я, конечно же, ошибалась. Тело отмыла, а душа болела всё сильнее и сильнее. Заснуть до утра так и не смогла. Лежала в каком-то оцепенении. Думать о чём-то вообще не могла. Казалось, вся боль мира собралась во мне. Как выдержала, до сих пор не понимаю, – тихо сказала Ольга, и на секунду задумалась. Мария Ивановна, боясь как-то помешать этому внезапному откровению, не смела поднять взгляд, и напряжённо смотрела в пол, ожидая продолжения, и оно последовало:
– Утром встала, как обычно. Допустить,
