цитатой из Шекспира, доставая из шкатулки большой медный пятак. Услышав, как Мария Ивановна назвала брата, Катя залилась счастливым смехом, протянула указательный пальчик в сторону Валерки, и, коверкая услышанное слово, радостно повторила:
– Акация!
– Сама ты акация, – огрызнулся Валерка, и с недоверием обратился к Марии Ивановне:
– Какая же это таблетка?
– Ты знаешь, почему на теле человека появляются синяки? – спросила Мария Ивановна.
– Нет, – признался Валерка.
– Синяк – это внутреннее кровоизлияние. Оно возникает тогда, когда кровь из повреждённого по каким-то причинам кровеносного сосуда не может выйти на поверхность тела, а разливается внутри. Так вот, старый пятак сделан из меди, а медь помогает крови быстрее рассасываться. Народный метод. Понятно? Держи, -объяснила Мария Ивановна, протягивая пятак.
– Угу, – кивнул Валерка, прижимая пятак к глазу. – А к маминому приезду пройдёт? – с надеждой в голосе спросил мальчик.
– Вряд ли, – честно ответила Мария Ивановна, – но то, что пройдёт гораздо быстрее, это точно. Да и боль снимет.
Безвыходность ситуации повергла Валерку в уныние, которое, впрочем, как и у всякого ребёнка, продлилось совсем недолго. Прижимая пятак к синяку, мальчик снова заинтересовался фотоальбомом, лицо просветлело, и он принялся рассматривать фотографии. Катя присоединилась к брату, устроившись рядом, а Мария Ивановна пошла в кухню разогревать ужин.
Глава 5
Поужинали в начале восьмого. Совместными усилиями убрали со стола, вымыли посуду, и вернулись к фотоальбому. Теперь к ребятам присоединилась и Мария Ивановна, рассказывая о людях, военных кораблях и местах, изображённых на фотографиях. В начале девятого позвонила Ольга. Сообщив, что выехала и в половине десятого будет дома, попросила Марию Ивановну уложить Катю спать. Узнав о просьбе матери, Катя принялась было капризничать, но вспомнив о своём обещании слушаться, нехотя подчинилась. Мария Ивановна вместе с детьми поднялась в квартиру Брагиных, помогла Кате приготовиться ко сну и уложила девочку в постель. Время близилось к десяти, а Ольги всё не было. Женщина забеспокоилась и попросила Валерку позвонить маме. Не успел набрать номер, как открылась входная дверь. Первой отреагировала Катя. С радостным криком «Мама пришла» выскочила босая из своей комнаты, бросилась к Ольге и запрыгнула на руки. За ней, ничуть не смущаясь присутствием постороннего человека, последовал и Валерка. Ольга смеялась вместе с детьми, целовала дочь и прижимала к себе сына. Мария Ивановна растерянно смотрела на это торжество любви, болезненно остро чувствуя себя лишней и сильно смутилась. Хотела уйти, но не могла – не пройти. Натужно улыбалась, переминаясь с ноги на ногу, не зная, куда девать руки. Заметив это, Ольга широко улыбнулась, отстранила детей, подошла и неожиданно обняла женщину. Растерянность Марии Ивановны достигла предела. Наконец, Ольга отстранилась и, с благодарной улыбкой произнесла:
– Вы даже представить себе не можете, как вы меня выручили! – ещё раз обняла Марию Ивановну и поцеловала в щёку.
Пожилая женщина, известная всем в округе злобная грубиянка и матершиница, вдруг почувствовала себя маленькой девочкой, которую за что-то поблагодарила мама, и это воспоминание, почти стёршейся в памяти материнской любви, вызвало невольные слёзы.
Растерялась и Ольга, увидев такую реакцию:
– Ну, что вы, Мария Ивановна? Ну, зачем же так? – смущённо спросила она
и чтобы дать женщине опомниться и успокоиться, принялась с воодушевлением рассказывать:
– Вы представить себе не можете, как я забеспокоилась после звонка. Думала оставить всё как есть, и ехать домой. Думала, пусть заплатит меньше, как-нибудь переживём, но Бережкова… вы знаете Бережкова, нашего олигарха? – прервала свой рассказ Ольга, и, получив утвердительный ответ, продолжила:
– Так вот, она заявила, что за незаконченную работу ничего платить не будет. Представляете? Ну и что делать? И не обидишься ведь! Её тоже понять можно. Для неё главное – результат. Муж сказал, что помогать дочери не будет. Есть знания – поступит, а нет – пусть в посудомойки идёт! А что? Правильная позиция! Обещала заплатить ещё столько же, если дочь поступит. Пришлось остаться. Две зарплаты за два дня, представляете? Мы, конечно, с голоду не умираем, но экономить приходится на всём. А тут… Переживала только очень. Первый раз в жизни детей одних оставила. Да что ж мы тут стоим, Мария Ивановна? – спохватилась Ольга. – Пойдёмте на кухню, чайку попьём, поговорим. А? Меня Бережкова домашним пирогом угостила. Ещё тёплый, да и на вид аппетитный. Пойдёмте! – повторила Ольга, увлекая Марию Ивановну за собой.
– А мы? – раздался обиженный голос Кати.
– А вы – спать! – не терпящим возражения тоном скомандовала Ольга. – Пирог – на завтрак.
– Ну, мам… – заканючила Катя, но, встретившись взглядом с Марией Ивановной, нехотя подчинилась и пошла в свою комнату. Пожелав всем «спокойной ночи», ушёл и Валерка.
– Не слишком строго? – спросила Мария Ивановна, когда за Валеркой закрылась дверь.
– Приходится, – вздохнула Ольга. – Вы же знаете – я теперь и за маму, и за папу. Совмещаю, так сказать, хотя, конечно, мама частенько побеждает.
– Поэтому и не обратила внимания на синяк? – спросила Мария Ивановна, усаживаясь за стол.
– Только отчасти, – ответила Ольга, включая электрический чайник. – Стараюсь приучить детей самостоятельно оценивать свои поступки. Вмешиваюсь только тогда, когда очевидно не понимают, что делают. Вряд ли они этому научатся, если по каждому поводу устраивать «разбор полётов», – резюмировала Ольга, разливая чай. Достала, завёрнутый в полотенце пирог, и стала разрезать.
Сильнейший аромат рыбника мгновенно заполнил всё пространство кухни. Закрыла кухонную дверь, чтобы аппетитный запах не достиг носиков детей, уселась за стол, замолчала, и только тогда, по тому, как опустились плечи и тяжело выдохнула, стало понятно, насколько она устала. Мария Ивановна, с интересом наблюдавшая за Ольгой, поняла, сколько сил требуется этой ещё совсем не старой женщине, чтобы не опустить руки. Поняла, и внутренне восхитилась. И ещё поняла, что жалоб от неё на свою нелёгкую женскую долю не услышит. Никогда! И невольно всплыли в памяти знаменитые слова о русской женщине, которая и «в горящую избу войдёт», и «коня на скаку остановит». А как же эта, и волею судьбы, и по собственному желанию, взвалившая на свои хрупкие плечи весь ворох нескончаемых повседневных забот, женщина? Почему её повседневный подвиг не воспевается поэтами? Потому что привыкли? Или потому, что она и сама не знает, как жить по-другому, и не умеет, а главное, и не хочет. Откуда это самоотречение? Откуда эти нескончаемые силы? Где берёт их и восполняет? А в любви и берёт! Любовью и восполняет! Неиссякаемый источник! И нет в её покорности своей доле ничего униженного, ибо самопожертвование и есть любовь! А разве любовь может унижать? И ещё поняла, что обманывала себя всю жизнь, превратив свою любовь, по сути, в ненависть. Чего ради? Для сохранения любви? А на деле-то что вышло? А на деле вышло, и сама не заметила, что любовь стала просто ненавистью. К кому?
