награды бабки, их не удастся продать, и с ними придется расстаться навсегда. С наградами вышла целая история. Их нашла полиция, в бабкиной комнате, куда она не пускала близнецов. Награды лежали в шкатулке вместе с фронтовыми фотографиями. Награды и фотографии были переданы в местный музей.
Братцы попытались отжать награды себе, но им намекнули, что за пенсию и другие свои художества могут надолго присесть. Поэтому близнецы согласились с добровольной передачей наград в музей.
После похорон бабки братцы устроили настоящие поминки. Они были скромными, бабкина пенсия уже почти закончилась. На поминках близнецы долго крепились, но когда хорошенько поддали, поведали собутыльникам странную историю.
В ту ночь, когда бабка преставилась, в темном доме неожиданно появилась шаровая молния. Близнецы проснулись и со страхом наблюдали, как она летала по комнатам и напоследок залетела в комнату бабки, и там взорвалась. Сильно запахло озоном. Самопроизвольно зажглись лампочки, но светили слабо, в полнакала.
Неожиданно из комнаты бабки вышла молодая женщина. Тут объяснения братцев расходились. Один утверждал, что женщина была в летчицком комбинезоне, другой, что в военной форме, гимнастерке, юбке и сапогах. В одном они сходились, пышные волосы женщины рассыпались по плечам, и на них были еле видны погоны с тремя звездочками. Молодая женщина, чье лицо показалось близнецам мучительно-знакомым, остановилась на пороге их комнаты, и, вытянув руку, выставила вперед указательный и подняла вверх большой пальцы, превратив ладонь в импровизированный пистолет.
Она по очереди навела указательный палец сначала на одного, потом на другого близнеца и дважды подбросила руку вверх, имитируя выстрелы из пистолета.
Братцы по очереди вздрогнули от страха и разом потеряли сознание, но утверждали, что незнакомка прошлась по всем комнатам дома, словно с ним прощаясь, а потом вышла из дома. Лампочки тут же погасли. Братцы долго лежали, не в силах пошевелиться от сковавшего их страха. Когда же поднялись, обнаружили, что бабка испустила дух.
Близнецы теперь ходили как в воду опущенные. Привычная сыто-пьяная жизнь на бабкину пенсию закончилась, и они не знали, как дальше жить и где искать источник дохода. Только недолго они пережили бабку, случайно ввязались в какую-то драку с кавказцами, и одного братца положили на месте, а другого увезли в больницу в тяжелом состоянии, где он помучился недельку и помер. Виновных в убийстве братцев кавказцев так и не нашли.
Вот и жили грешно, и умерли смешно, непутевые бабкины внучки. Бабка оказалась с железным стержнем, и держала, на белом свете, до последнего, своих синюшних внуков.
Мне стало стыдно перед Капитолиной Семеновной, когда узнал, что она воевала, а я с ней так по-скотски поступил. Только сделанного не исправить.
Господи, согласишься ли принять души забубенных русских мужиков, что дом не построили, дерево не посадили, детей не вырастили, и ничего хорошего после себя не оставили. Впрочем, о чем это я? Такой же, как и они, пустоцвет, только от смертной тоски, что впору по-волчьи завыть, превратившийся в философствующего бомжа.
Дом после смерти ночной ведьмы Капитолины Семеновны и непутевых близнецов стал быстро ветшать. Осыпалась штукатурка со стен, обнажив дранку, покосились окна, из которых выпали стекла, входная дверь отвалилась, и из глубины дома дыхнуло сыростью и запустением, а вскоре и крыша провалилась. Соседи крякнули, наняли заполонивших город гастеров-таджиков, которые споро разобрали дом, очистив земельный участок.
Освободившийся участок поделили между собой соседи. Теперь ничего не напоминало о том, что когда-то тут жила семья. Если бы у меня были целые ноги, обязательно сходил на кладбище, нашел могилу Капитолины Семеновны, поклонился и попросил бы у нее прощения. Могилу Веры я бы и искать не стал. Зачем? Она осталась в моей памяти молодой разбитной бабенкой, пусть и слабой на передок, но только она, единственная из женщин, осталась в моей памяти.
Колесо жизни со скрипом провернулось, и жизнь покатилась по накатанной дороге.
Каждый день я выезжал на инвалидке со двора и катил в сторону магазина, где азербон угощал меня завтраком, а потом катил в парк.
В последнее время я был вынужден оставаться без завтрака, а иной день сидел голодный.
Дело было в толстом рыжем хмыре, что мордой напоминал недовольного хряка, у которого отобрали вожделенную лохань с помоями. У хмыря, как рассказывали всезнающие соседки, был второй брак, поэтому жена была молодая, лет на двадцать моложе его. Не знаю, какая она была до брака, но сейчас, встретив ее ночью, я точно начал бы страдать медвежьей болезнью и наделал от страха в штаны. Его жена была высоченная жердь с огромной силиконовой грудью, готовой выскочить из лифчика, и могучей задницей на отлете. Квашенная (именно «квашенная», как окрестили кумушки-соседки, а не крашенная) блондинка с редкими волосиками, сожженными краской, с чудовищно надутыми губами под приплюснутым, почти негритянским носом и маленькими колючими глазками. Несмотря на свой рост, жердь в любую погоду ходила на высоких каблуках, даже в гололед. Было интересно, спускается ли она с высоты каблуков дома или также продолжает ходить на каблуках, задевая за притолоку дверей затылком. Жердина не умела готовить, и к подъезду часто подъезжали развозчики пиццы и роллов, и она, громко цокая каблуками, выходила за яркими картонными коробками, в которые упаковывали фаст-фуд.
Хмырь часто ругался с Жердиной, и та, разъяренная, вылетала из подъезда, заскакивала в темно-малиновый английский шарабанчик, и, громко рыча мотором, вылетала со двора. Мне всегда было интересно смотреть, как она, учитывая ее рост и каблуки, складывалась втрое, когда садилась за руль маленькой машинки для богатеньких дамочек.
Жердина возвращалась под утро, пьяная, и засыпала, падая головой на руль. Шарабанчик начинал громко орать, извещая о ее прибытии. Выходил хмыренок-младший и слезно упрашивал маму вернуться домой. Жердина что-то пьяно бормотала, потом с трудом, поддерживаемая сыном, выползала из машины и шла, покачиваясь, в квартиру. Я всегда удивлялся ее умению, даже будучи пьяной, удерживала равновесие и не ломала себе ноги. В семье хмыря наступал покой, но с периодичностью в две недели скандал вновь повторялся.
Нет, хмырь ничем не отличался от других людей, просто из-за него я очутился в сарае и никак не мог с ним посчитаться за новое жилье. Поэтому я, как верный последователь конфуцианства, спокойно сел на берегу реки и стал ждать, когда мимо проплывет труп хмыря.
Однако мне пришлось встать с берега реки и выйти на тропу войны. Хмырь вознамерился построить во дворе гараж. Возвел коробку гаража, и тут возмутились обычно недружные соседи. Они стали ругаться с хмырем, но тот продолжал строить. Соседи были вынуждены обратиться в суд, и суд обязал снести незаконную постройку. Что тут было! Хмырь бегал, ругался, но не мог ничего поделать.
У него был
