он ещё раз тронет моего кролика, второй раз его найдут уже в дёнере. Но иногда я всё же завидую Зайке: все эти крики проходят мимо него.
Сегодня мама не разрешила остаться дома, и я поплёлся за её Мужем. Он как обычно приоткрыл дверь и помог мне пристегнуть ремень.
Очнулся я уже в больнице и, первым, что услышал был плачь бабушки за дверью: «В стране крематориев сколько хошь, а гроба дешёвого днём с огнём не сыщешь».
Я не так хорошо помню, что происходило дальше, когда мы снова стали бедными. Помню, как болтал ногами в грязных белых кроссовках с развязанными шнурками и уже почти доставал до пола, а мама комкала вещи и заталкивала их в глубокие клетчатые сумки. Я хотел утешить и обнять её, но она всё время отгоняла меня. Мне было её жаль. Ещё было жаль зарубки на обоях – они тоже остались дома.
Автобус остановился напротив стены, опутанной колючей проволокой. Нас всех заставили выйти, спросили, куда мы едем. Мама что-то объяснила, и нас отпустили. Уже сидя в автобусе, я почувствовал щемящее одиночество и сразу понял, в чём дело. Я попытался закричать, но только бился затылком о спинку кресла и мычал. Люди вокруг один за другим оборачивались, и мама всё крепче прижимала руку к моему рту, дышать становилось ещё тяжелее. Брат заворочался во сне: вот-вот и он тоже заплачет.
– Зайка! Зайка, там. Там Зайка! – вою я от беспомощности, – Мой… Мама!
Жена кладёт мою голову себе на живот и долго гладит по щеке. Холодное обручальное кольцо вынуждает окончательно проснуться.
– И что, часто тебе снится этот сон?
– Последний раз было после командировки. И вот сейчас снова, – не поднимая глаз, признался я.
Мы снова помолчали. Она положила немного загрубевшую от работы ладонь мне на грудь. К этому моменту свет ночника уже окончательно перестал слепить, и сонливость накатилась снова.
– Вот чего до сих пор не понимаю: получается, ты не обратил внимание на пропажу отчима, но потеря кролика заставила тебя заговорить?
– Ну, это не первый мой отец и не последний, а вот Зайка был со мной всегда. К тому же…
Она стиснула зубы и прижалась ближе: «К тому же?».
– Мама тогда не выдержала, сказала: «Да брось ты этого урода. Будет у тебя другой, не это позорище». Ты и представить не сможешь, сколько раз из-за кухонной двери я подслушивал её разговоры. Точно то же самое её подруги говорили про меня.
Супруга поцеловала меня в макушку и потёрлась носиком о мою щетину:
– Оch, Schatz («Ох, малыш»), а ты представить не можешь, сколько раз то же самое говорили мне. Но я же до сих пор с тобой.
Что было не так с ней, я уточнять не решился. Вряд ли она знает обо всех своих недостатках, но расстраивать жену попусту не хотелось. В самом деле, что бы это ни было, её я точно никогда не потеряю.
А вот газету мою он действительно так и не прочёл.
Искренне Ваш,
Продавец свободы
Schadenfreude или Необъяснимое злорадство
Звонок на стойке регистрации раздался в 3:17 по полуночи: привыкший относиться к ночной смене как к формальности и не сразу успевший стряхнуть с себя сонную контузию, я запомнил время на часах с точностью до минуты. Правда не уверен, на каких именно.
Я зевнул, скинул ноги со стола, затем приосанился и поднял трубку, дребезжащую уже только за счёт возмущения гостя:
– Комната! У меня не работает комната.
Я плотно зажмурился, помассировал веки и проморгался – я сплю, или этот сюр происходит на самом деле?
– А включить и выключить Вы не пробовали?
Постоялец на чистейшем восточном наречии молчал мне в ухо, пока нам обоим наконец не надоело. Он выразительно цокнул, и я услышал, как капельки слюны ударились о телефонную трубку.
– Изволите шутить, голубчик? Мда, правильно говорят: не все идиоты весси, но все весси – идиоты.
Я чувствовал, как в уголке рта образуется пена. До сих пор не имея понятия, чего от меня добиваются, от возмущения я прочистил горло и расправил плечи, как если бы меня могли видеть:
– Вообще-то я не отсюда, так что не угадали. Лучше скажите, что я могу в данной ситуации? Все комнаты проверяют перед доставкой, и все регулярно ездят на техосмотр.
Готов поспорить, в этот момент на другом конце театрально закатили глаза. Должно быть, этому жесту с характерным звуком учили всех моих соотечественников в садике. Как жаль, что своё детство я провёл на западе.
– Вы спите там что ли? Или действительно не понимаете, о какой «комнате» речь идёт?
Я задумался и спустя несколько секунд наконец вник в ленивый эвфемизм. Постоялец убедился, что его поняли, крякнул и победоносно вернул меня в прозаическую действительность:
– Ну и что мне прикажете делать? – сквозь стиснутые зубы он втянул воздух и после недолгого молчания добавил уже тише. – Когда починят хотя бы ска́жите?
Я испытал некое подобие сочувствия к соплеменнику и из солидарности сам заёрзал на стуле:
– Не знаю. Заполняйте форму, ждите слесарей. Сейчас поднимусь и прикину, что можно сделать.
– Сидите там! Я сам к вам спущусь.
В трубке послышались короткие гудки, а в графе «премия» у меня, очевидно, ожидался прочерк.
С журналистской и инженерной работой в городе было туго, но мы с женой находились не в том положении, чтобы позволить себе сидеть без заработка. Хотя её родители и поддерживали нас по мере возможностей, большая часть сбережений уходила на вещи для ребёнка. К тому же, съехать из коммуналки нужно было как можно скорее, желательно до рождения малыша.
Пришлось вспомнить студенческую молодость: сидя над газетой, вёрстка которой убивала моё цветовосприятие уже третий час подряд, я подчёркивал достойные предложения. Ещё через час – обводил просто легальные.
Утром я хорошенько запасся мелочью и начал своё скорбное погружение в рынок труда – мой выговор, когда-то представлявшийся залогом качества, стал клеймом нахлебника. Больше половины работодателей уже пообещали перезвонить, не спросив номера. Остальные просто бросали трубки.
За весь день я не добился даже приглашения на собеседование: мой опыт работы в трёх газетах никого не интересовал. В слабость возраста я, конечно же, наивно предполагал, будто бы по всем стандартам импортных фильмов, именно последняя монетка окажется счастливой. Но фильмы на то и фильмы, чтобы не очень талантливые люди играли в них актёров, изображая не очень достоверную действительность.
В разгар трудового дня я снова сгрёб монетки в карман и с куда меньшим энтузиазмом отправился к телефону-автомату. Первый же звонок выкорчевал остатки уверенности: для отказа им потребовалось полсекунды и моё «Здравствуйте». Я в ярости швырнул трубку на рычаг и закрыл лицо руками.
Я почти минуту стоял и колебался, стоит ли в таком состоянии пробовать снова, пока
